Как и я, август засыпает. Тяжелые тучи повисли над землёй. Полил мелкий тёплый дождик. Часы пробили полночь. И вдруг Зинушка, женщина преклонных лет, уже не носящая различные «маски» на лице, а только искренность, тихо постучала в дверцу моего рабочего кабинета.
Зинаида Трофимовна Онькина, миловидная старушка, иссохшая как трость, никогда не тревожила меня после семи часов вечера. Значит, непоправимое случилось!
Я взглянул на неё так, как глядит человек крайне удивлённый. Она поймала мои глаза и чуть приоткрытый рот. Минуту мы молчали, изучая друг друга. Её руки на груди скрещены. Дрожащие длинные пальцы ещё держат конверт, словно это хрустальная ваза.
Зинаида что-то сказала, сквозь тоненькие, синеватые губы. Это было так тихо, что я ничего не разобрал. Порою я догадлив, к сожалению или к счастью. Я кивнул, чтобы она сделала шаг или сколько пожелает. Она сделала три шага решительно. Но вдруг замерла, как статуя.
В тусклом свете свечи угадывается слеза, текущая по морщинистой коже. Я, наконец, встал из-за стола. Сделал шаг навстречу. Мне стало совестно. Пожилые заслуживают уважения, только потому, что хотят что-то сделать, но не могут.
Движение людей немощных через боль и слёзы – вот перед кем могу встать на колено в грязь!
Свеча на рабочем столе ещё льёт восковые слёзы. Едва освещается свободный от исписанных бумаг край стола. Туда-то и прилег конверт, когда я взял его из рук Зинаиды. Пролежал он четверть минуты. Любопытство съедало. Я уже знал, что пишет некий – Валентин Игнатьевич Беднозёров из Челябинска.
Признаться это не взвинтило меня. Ах, если бы письмо было от женщины мне доселе не знакомой! Я вылетел бы на крыльцо под дождь, не думая более ни о чём на свете!
Общение – вот от одиночества спасение.
- Что стряслось, Зинушка? – спросил я, вполголоса, когда мы встали у огромного зеркала, напротив друг друга.
- Антон, Алек… Алексеевич, прошу вас, милый мой – сказала она, коснувшись груди. Теперь слёзы крупные и чистые катятся по тонкой шее наидобрейшей старушки.
- Всё хорошо! – поспешил я утешить. – Говорите как есть, может воды или чаю? Она кивнула. Я подал воду с долькой лимона.
Выпив не спеша, вытерла слёзы пальцами. Набрав воздуха, проговорила, как смогла:
- Вы, дорогой мой, мой драгоценный, не мне не велели читать письма, если они от женщин. А если от мужчин, то одобрили. Помните-с?
Я кивнул.
- Так вот, - продолжила она, - я прочла письмо, кажется в седьмом часу. Хотела нести вам. Но, что-то необъяснимое остановило. Затем я легла, съев кусок белого хлеба с тёплым молоком. Думала долго над письмом. Сон не шёл. Хотела даже спрятать, но совесть и долг…
Здесь наступила тишина неописуемая. Я с нетерпением ждал продолжения. Что же такого душе губительного написано, что мне лучше не читать?
Зинаида или как ласково называю её из уважения – Зинушка, продолжила:
- Можно ли, Антон Алексеевич высказать вам своё мнение касаемо письма? Почему оно не было вовремя доставлено?
Я кивнул, почесав правую щёку. Глянул почему-то мельком в зеркало. Зинуншка продолжила:
- Я вижу, что вы мучаетесь без любви, да в одиночестве.
- Это правда! – вставил я слово, замолчав.
- Вот и письмо, от этого… как его там? А, Беднозёров! Выдержит ли ваша голова, сердце и душа написанное?
Я не знал что ответить. Ложь не мой конёк. Медленно, дабы не напугать Зинушку, я коснулся её ладони, сказав:
- Ничего. Если, что и случится – так всё к лучшему!
- Может мне... может самой прочи… – недосказала Зинушка, замолчав, ибо узрела в глазах моих неодобрение явное. Быстро перекрестилась, закрыв глаза. Исчезла за дверьми, словно и не входила. Где только силы взяла любимая моя старушка?..
Я взял конверт. И вот уже сижу на стуле. Дождь усилился. Бронзовый подсвечник приблизился к краю стола. Я выудил письмо. Пролился огонёк свечи на весьма кудрявый мелковатый почерк некого Беднозёрова.
Я начал читать в полной тишине. Сосредоточенно, не спеша, как и следует читать письма, стихи, книги – всё, над чем трудился человек, изливая душу и мысли.
«Уважаемый, Антон Алексеевич. Позвольте сразу перейти к сути, как вы любите. Прошу вас, дорогой человек. Только вы, я уверен, Антон Алексеевич, можете помочь. Только вы и никто более в этом мире! Это правда! Если вы найдёте «ключ» к данному письму, я вновь смогу радоваться жизни! Каждой упавшей минуте! Дождю и ветру! Людям и вселенной! Храни вас Бог!
Я, как и вы, воспитывался в Детском доме №6. В Челябинске. Вы, правда, сызмала, а я с семи лет, уже после вас. Я недавно-с был там, как и вы. Я узнал вас по фотографиям. Я много знаю-с о вас. Однако-с не решился подойти. Женщины, что помнят вас, говорят, что вы пишите стихи! Совсем не пьёте; более двух лет! Нет сомнений, что это правда. Как и то, что вы начали изучать нотную грамоту фортепиано. Это похвально в наш-то век дубовый».
И всё? - подумал я, когда свеча затухла. Я быстро вышел из-за стола. Письмо в левой пятерне. Новая свеча теперь была ценней золота. Странное письмо, не имеющее просьбы, а только лишняя похвала. Что ему нужно от меня? Как охотник он следит за мной. Зачем? Что значит этот «ключ»?
Дверца кабинета открыта. Я иду на цыпочках в зал, чтобы не разбудить Зинушку. Она так мило сопит на правом боку, что не передать словами. Почему она так тревожилась за меня, прочитав письмо? Странно всё это! Прочту ещё раз, авось упустил что?
Из шкафчика выудил свечу, заодно взяв большую кружку. Её заранее залила кипятком, накрыв, заботливая старушка разными травами, как-то: пустырник, мята, мелисса, ромашка, долька свежего лимона и что-то мне не знакомое. Мысленно я поблагодарил её. Кивнул спящей и был таков.
Дверца кабинета осталась не тронутой. Бочком прошмыгнул в кабинет. Дождь замолк. Луч луны стал гостем моего уютного кабинета. Огонёк свечи заиграл от движений рук. И тут-то я разглядел в письме продолжение! Мелкий, едва заметный глазу, почерк поразил меня.
Письмо Беднозёрова продолжалось:
«… Вам нужно срочно выехать из села. Оставить творчество и одинокий дом. Временно успокоиться. Вы – человек творческий до костей. Ключ к вашему счастью - движение, а не слова. В селе не найдёте спутницу, Вас понимающую. Мне говорили, что вы очень страдаете без женского внимания. Вы не можете более жить без женской энергии, коя бы, несомненно, питала вас, как вода землю.
Я хорошо знаю-с таких людей как вы. Мне теперь уже жаль Вас, чтобы не писать дальше. Вы иссохли без любви. Одиночество погубит вас. Вам нужна женщина, скромная, словно мышка, любящая творчество, а не золото и кутёж. Тогда Ваши миры или их грани сольются в единый словарь любви.
Я приглашаю-с вас ко мне, если соизволите-с, Антон Алексеевич. Жить будемте в однокомнатной квартире. Вы, я и моя сестра Люда – преподаватель младших классов по пению. В этом-то и вся просьба-с, чтобы Вы погостили у нас. Творить можете и здесь.
Стих под номером 73 из Вашего сборника уже давно зовёт Вас домой. Домой, милый друг. В родной город Челябинск, где вы провели лучшие, лучшие годы жизни! Позвольте напомнить, о чём взывает Ваше сердце уже давно:
***
Челябинск спит; гуляет дождь, да ветер!
Мой город детства ждёт, соткав венец.
Уже не ждёт – подсказывает вечер, -
Но любит, как пастух своих овец!
***
Да! Любит Вас не только город, его энергетика, но и реальные одинокие женщины, тайны влюблённые в Вас! А вы не знаете, к сожалению ни черта! Простите-с за дерзновение. Искренне Вас жаль – погибающего без любви человека! Ваше сердце и душа здесь, а не в селе, в одиноком доме в 34-то года!
Один только вид из окна мой квартирки и Вы – счастливый человек! А если выйти из подъезда, то Боже Вас храни, какая красота откроется Вам! Вы засияете, точно солнце. Несчастие более не отразится на Вашем лице. Уже женщины не будут проходить мимо, пряча глаза. Они ждут Вас! Надеются на встречу. Только бы пройтись по Арбату, выпить чаю за столиком в кафе.
Я и Люда, не можем наблюдать, как вы читаете более двух лет через сумасшедшую боль, вынужденно одевая «маски» радости. Приезжайте, скорей утром или ночью»
Вот почему Зинушка не хотела, чтобы я оставил её.
Впрочем, нет никакой Зинушки, а только плод моей фантазии, рождённый из-за дикого одиночества. Прав Беднозёров, что в селе пропаду. Правда и то, что я ухожу от сырой реальности в творчество с головой, в миры виртуальные.
Какой там адрес Беднозёровых? Едемте! Решительно!