Мустафа наш оскорбился
младший брат вдруг заступился.
На Венению вдруг фыркнул,
Гнев османский разом вспыхнул.
А виной всему дресс-код:
Я ль не я — султанский плод?
Янычар парад затеял,
На чалму алмаз приклеил,
А над глазом аметисты,
Как цыганское монисто.
Брошкой я Диван сразил
И Хюрремке возразил:
«Мать моя живет, не тужит,
И, явившись во дворец,
Голову султану вскружит-
Заживем мы наконец»
Теток я впихну в Диван,
А, Мерджем, как чемодан,
Хоть без ручки, хоть без ножки,
Будет ставить всем подножки.
И серебряные ложки,
кружки, вилки и серёжки-
Все пускать на переплавку
И записывать в тетрадку.
Речка, берег, всюду травка,
И Тошни с туманным взором.
В мыслях же Хюррем –мерзавка
За дворцовым за забором.
Строит козни и мечети,
Расставляет всюду сети.
Тетки сбрендили от страха,
Беспокойства, сплетен, злобы-
Места нет поставить пробы.
Брат Мехмед уже в походе,
Не уверен я в исходе
Сулеймана предпочтений
И законов разночтений.
Шех-заде я самый главный,
И характер самый нравный,
Перья из хвоста павлина,
Ем сосиски из Берлина,
Все лягушки из Парижа,
Мысли только о престиже.
А девчонка-итальянка,
Записная интриганка,
Позабыв про слово гордость,
Проявив при этом твердость,
Голосит про темны ночи,
И зовет с собою в Сочи.
Лев Манисский –сама твердость:
В женщинах он ценит скромность.
Горло он сдавил сеньоре
Во дворцовом коридоре.
Ты шпионка и чия?
Снова мачеха моя
В сердце папки воду мутит
У виска всем нашим крутит.
Тетку младшую избила,
Все, что можно повредила:
Платье, разум и сережки,
И французские сапожки.
А Рустем подельник ейный
Зять наш будущий блаженный
Все сует свой длинный нос.
Теще пишет он донос:
Что сховали две османки
Фунты, доллары и франки,
И сервизы и подарки,
И крутые иномарки.
И завещанную брошку,
(У меня все зубы в крошку!)
Изумруды и сапфир,
Что украсил бы мундир.
А в сухом у нас остатке:
Тетки в злобе и припадке,
Мой тюрбан лишь в изумрудах,
Жизнь прекрасна лишь в фаст-фудах.
Запивая, заедая,
Я Хюрремку забываю.
Всюду видятся шпионки,
И подставы, и подонки.
В бане, кухне, коридоре,
Даже на моем заборе
Нахожу следы прослушки.
Из хамама и подушки
Всюду, всюду, всюду глюки
В честь Хюррем-святой, гадюки.
В честь ее назвали марш,
Тетки выпустили шарж,
Даже в некой передаче
О женитьбе и удаче
Всем они дают советы,
Рекламируют конфеты,
Как их там? не притворишься,
Что забыл и не боишься
Сладкую «Славянку» кушать,
Зуб сломать и Марши слушать.
Смысл названья не осилил,
Кто прощается и с кем,
Всюду я посты усилил,
Вдруг со мной и насовсем.
****
У Мустафы с хальветом не лады,
Напрасны Розкины труды,
Уж трижды Муся наш – вдовец,
От горя взвыл он наконец.
На счастье появился транс,
Его доставил Рыжего баркас,
Ну, шоб у Муси не было склероза
(Куда, зачем и почему?),
У мамки Мусиной – невроза
(Косить запала под чуму).
Чтоб гордо реял флаг хальвета
В Амасье ночи напролёт,
И, чтоб до самого рассвета
Всем было ясно – Муся жжёт!!!
******
И-го-го! – поет лошадка,
Спит задёнок ночь с ней сладко,
Он поглаживает ей бок,
У лошадки ж в снах мешок,
Не с овсом, а для Босфора
Без суда и приговора.
Но не страшен ей заплыв,
Так себе Босфор-пролив,
Дернет раз мужским плечом,
Разорвёт тугие путы,
Ей стихия нипочём,
Хватит и одной минуты.
Из пиратской девка касты,
Вместо ног у Нисы ласты.