Двадцатый век здесь храм расстреливал,
И над святой смиренной глушью,
Где стародавняя Волкуша,
Рыдал оболганный придел,
Что деревянный мост Касимовский,
Не вынеся такого груза,
Казался болью и обузой
Над исступлённою рекой.
Как узник гордый и несломленный,
Высокий, верный и упорный,
Пытался Спас Нерукотворный
Свою молитву вознести!
Но комсомольцы слепо верили
В свои наивные чудачества,
Что Бога нет, и нету старчества
На обездоленной Руси.
И чудо светлого Успения
Им всё простившей Богородицы,
Зарёю светлой не восходится,
Иконой не горит в ночи,
И не её святому облику
Возносятся души молитвы,
Акафисты и манускрипты,
Огонь мерцающей свечи.
Те комсомольцы слепо верили,
Что Бога нет над Ленинградом,
И каменным тяжёлым градом
Разбились стены торжества.
Навек погиб здесь храм Успения
Несотворённою громадой,
Прощаньем, плачем или пением
Своё попрание воздав:
Как разбивали своды белые,
Оконца, арки, капители,
Снесли широкие ступени,
Карниз, высокий архитрав.
И над разрушенным Пречистая
Молила долго о прощении,
О невозможности отмщения
За разлетевшийся фасад.
А купола разлукой раннею
Ещё парили над Расстанною,
Над дрогнувшей соседней рамою
Что ощутила в этот миг,
Как сам священный Гений зодчества
В борьбе с проклятым богоборчеством
Увидел как в слезах возник:
У врат небесного Отечества —
Святыни омрачённый лик!