Амантай специально улёгся под большим валуном так, чтобы никто его не видел и не мог потревожить. Потом он закрыл глаза и сосредоточился. Ему предстояло хорошенько подумать о своей жизни.
В начале этого лета исполнилось Амантаю 48 лет, теперь был июль. Мысленно он делил свою жизнь на четыре этапа. О последнем он думать не хотел. Представить себя ослабленным и одряхлевшим он вполне мог, глядя на доживающих свой век односельчан, но этот кусок жизни казался ему унизительым и бессмысленнным.Два первых — детство с юностью и молодость со зрелостью, он, считай, прожил. Оставалось думать о небольшой полосе между зрелостью — и дряхлостью. Ну, лет пятнадцать, так думал он. Пятнадцать лет нужно ещё прожить по-человечески, с хорошей отдачей сил, со смыслом, может быть, даже с изменённым, новым смыслом.
Чего я не сделал, думал он, что мог бы я ещё сделать, как изменить свою жизнь? Амантай умел быть честным перед собой и должен был признать, что первые два этапа своей жизни он прожил не очень плодотворно. И если откровенно, то вся его настоящая жизнь свелась к попытке вырастить - «дотянуть» до взрослой жизни - детей, когда они сами смогли обзавестись профессиями и семьями, и даже перевели его в статус «дедушки».
Эти радости жизни, для многих составляющие основной её смысл, далеко не полностью давали Амантаю ощущение, что он живёт во всю силу и в достаточной мере реализует себя. Была в его жизни небольшая тайна, которая ею и оставалась для всех: его амулеты, вытесанные из самоцветных камушков. Он никому о них не рассказывал, потому что считал их недостаточно совершенными.
"А не начать ли мне их продавать, а то надоело за лошадями навоз убирать?" В общем, его эта прозаическая, правильная жизнь «достала». Ему захотелось стать каким-то знаменитым артистом, певцом или режиссёром, совершать какие-то несуразные, но фантастические поступки — так, чтобы, как он выражался, гореть а не тлеть, как тля. Хотя как может тля тлеть — было совершенно неясно.
«Дорогу осилит идущий» стал он повторять к месту и не к месту, и под дорогой он представлял себе совсем не то, что большинство. Его дорога была похожа, скорее, на американские горки. Да и по ним он не ехал в вагонетке, а то скакал на драконе, то прыгал, подобно обезьяне, то вертелся в виде клоуна. В общем, по большому счёту, Амантая «достала» его честная жизнь на благо семьи, и он решил закуралесить.
Но куралесить он не умел. Для куралесенья необходим был какой-то яркий талант, за который его фокусы прощались бы. Но всё, что он умел делать, это перебрасывать навоз. Перебрасывать навоз он умел, действительно, хорошо, и мог это делать долго, правильно распределив энергию. Однако, этого было, кажется, мало, чтобы начать куралесить. Он всю жизнь это чувствовал своим внутренним чутьём, и потому ни разу в куралесенье не скатился. Кажется, его действительным талантом и была только выдержка, умение не замечать вони, идущей от навоза, и способность бросать полные вилы навоза методочно, не обращая внимания на занемевшую спину и закоченевшие пальцы. Даже на обед, и тот, Амантай за всё время «бросания» сходил один только раз. Оценив, сколько времени нужно дойти до служебного помещения с водой, чтобы вымыть руки, достать из рюкзака обед, налить из термоса чаю, после обеда всё снова запаковать, вернуться к яме с навозом, он понял, что это ненужная трата времени. И после этого раза только завтракал утром — и тянул без энергетической подпитки до ужина.
Так думал Амантай, примостившись на кошме под валуном, и мысль его текла дальше. «Издалека долго...», - крутилось в его голове начало известной песни, всё время повторяясь, и никак не могло продвинуться дальше.
"Долго, долго, - досадовал Аманта, - слишком долго! И не знает, куда течёт." "Почему я колхозник, почему не матрос?" - недоумевал он словами другой, уже не столь известной песенки, которую он услышал в клубе на концерте одной приезжей андеграунд- группы.
Ведь и я бы мог вот так же стоять и песенки петь, и девчонки бы в меня влюблялись. Но здесь Амантай чувствовал, что несколько лукавит. Какая-то лень у него в этом смысле была, ему проще было навоз кидать, а ездить по деревням и петь всякие глупые песенки ему не хотелось. Разве что хорошо, что вот они чистые на сцене стоят, а не с вилами в конюшне.
Да и вряд ли бы спел он - насчёт своего музыкального слуха Амантай был не очень уверен.
Начал накрапывать дождь, но валун защищал Амантая от капель, и прислушиваясь к ровному шуму дождя, размышляющий, поплотнее натянув на себя ватничек, мирно заснул.
16.09.2015