Он не верит никому, кроме птиц.
Вечно крошки и зерно в бороде.
Даже старый, много видевший, шпиц
удивляется такой ерунде.
Дома – дом, не сумасшедший музей,
но довольствия следы не видны.
Он не знает ни врагов, ни друзей,
он не помнит ни коллег, ни родных.
Птицам проще: если кормит, то свой.
Окружают пышнопёрым кольцом,
и воркуют, и целуют его
в бородатое нептичье лицо.
И не зябнет – будто детство вовсю,
и к обеду недозваться, и зной.
Это наш мирок – похожий на сюр,
а его – обыкновенный, земной.