Ты сидишь в белой комнате: соль, крупа, за заклеенной ставенкой – гниль и прель.
...К омерзевшим чудовищам прикипал, отвернёшься – забудешь, на что смотрел. Там – стотысячный родственник звал пить чай, в общем улье распарен и туповат, эти головы-чайки кричат-кричат, и ты сам как крылатая голова. Ты тащил их – живую больную дрянь – за помятые перья в простор и синь: «Ну, начни шевелиться, очнись, воспрянь, боевитую песню заголоси!».
Не тяни их, обмякших, – захлопни дом и сквозящие щели тряпьём заткни. Тишина обескровит, покроет льдом, поползёт по закладкам любимых книг.
Смой их с рук, смой их с кожи, ты чист и смел – одинокое дерево, лист в воде. Рухнет с ветки в окошко созревший шмель насекомою рожей в тебя глядеть. Не смеются, не помнятся – спят, молчат, и почти выносимы, и хороши.
Только в белой земле твоего плеча их завязшие ногти – как корешки.