Стук стрелок настенных часов бил по ушам кувалдой.
Джеймс выводил медные волоски самой мелкой кистью.
Он говорил, что любил рыжих, что было правдой,
ведь ради одной из них он был готов расстаться с жизнью.
Нарисованные глаза были до ужаса живыми,
хоть внутри них не было и капли страха,
а ресницы под светом солнца казались золотыми
- золотая лихорадка от каждого взмаха.
Во все свои картины он вкладывал слишком много,
даже больше, чем имел в самом себе,
отчего рисовались они очень долго,
как при свете дня, так и в полной тьме.
Свечи уходили коробками, одна за одной -
примерно по пять на каждый холст.
Было бы меньше, если б рукой
он не любил ощущать растопленный воск.
Тяжелые капли нехотя застывали,
как только ощущали его тепло,
как и люди, что плевали на его талант
и уж тем более его мастерство.
Задув свечи пораньше, он заметил грусть на её лице.
Лунный свет играл с румянцем на её щеках.
Спи, любовь моя. Он все равно сожжёт тебя в конце.
С застывшими каплями воска на израненных руках.