Не Рай блистаюший, не пустоши Аида –
сперва канатка над чугунной гладью водной.
Харон тебе за сто рублей билетик выдал,
вослед тебе гудок раздался теплоходный.
Душа, изъятая из бренности, из тела,
как будто в капсуле космической, зависла
над тем, что помнить бы, наверное, хотела,
хоть в этом не было ни лёгкости, ни смысла.
И гасло зрение, как чайка в небе сером,
и звал иных пределов голос непреложный,
и никаким уже немыслимым манером
назад, в ту жизнь, вернуться было невозможно.
Но там, где отмель выступала над рекою,
в секундной вспышке отболевшей ностальгии
вдруг показалось, что к воде спускались двое –
незагорелые, счастливые, нагие.
Последней волей забытье превозмогая,
пока не канул в непомерное далече,
успел узнать, успел подумать: дорогая...
А дальше не было ни памяти, ни речи.