Да не в городе и не в селе-посёлочке, а в деревне глухой позабытой жили баба с дедом лет за семьдесят, да в избушке, да у околицы. И в один день спозаранку ли, али к полночи, пожелал дед съесть хоть хлебушка, хоть краюшечку, хоть бы корочку. И пошла его жена старушка слеповатая стряпать у печи белокаменной. По сусекам скребла муку белую, да водой разбавляла студёною, да мешала в тесто слоёное али сдобное, кто ж теперь знает какое. Получился в руках её ласковых колобок из теста солёного. Запекала его в печи огненной до коричневой корочки тоненькой. Да оставила на окошке остынуть, чтобы дед не обжёгся случайно...
Тридцать лет и три года минуло, зачерствел колобок на окошечке. Вся деревня, гляди уж, повымерла, что ж ему оставаться одному-одинёшеньку. Спрыгнул он да не землю сыру-матушку, покатился из дома родного по дороге в сторону дальнюю, незнакомую, да привольную.
Повстречал он зайца лесного, ох и прыткого, да косого. Разговор завязался с ним было, да косой-то не завтракал поутру, так что быстро с ним распрощался и исчез колобок восвояси.
Долго ль коротко время тянулось, да дорога тянулась безвременно. В чащу леса судьбою-судьбинушкой завела колобка испеченного. А навстречу ему сердобольному волк из тьмы явился прожорливый, одинокий, совсем не ухоженный, на весь белый свет разобидевшись. Но не зря ему круглобокому песни пела бабка голосом звонким не старческим, а задорным с нотками юности, когда белой мукой обсыпала. И запел колобок песню звонкую, песню гордую, подбоченившись. И заслушался волк этой песнею, позабыл, что голодный с той осени. Распрощался и с ним полюбовно, да отправился дальше по дороге-дорожке извилистой среди елей столетних колючих.
Вдруг дорожка к поляночке вывела, да поляночка вся да повытоптана, а лежит посреди той поляночки бурый мишка-медведь да с залысиной. Заревел тут медведь да разбуженный, что листва аж с берёзок обсыпалась, вороньё в небо синее кинулось от такого свирепого норова.
Колобок лишь прищурился с рёва, да запел тихо ласково песню, песню нежную колыбельную, что он слышал румяным в избушке. И свернулся медведь убаюканный, засопел, замурлыкал причавкивая, колобок же не стал ждать судьбинушку, покатился он прочь по тропиночке.
Так катился он с горки на горочку, напевая про жизнь бесшабашную безмятежную интересную, в круговерти своей бесконечную.
Долго ль коротко ночь опускалась, но всему есть конец, как и ноченьке. Как встает над землёй красно солнышко, а всё катится колобок один-одинёшинек.
Вдруг он видит, сидит на пригорочке у кусточка под красной рябиною рыжевласая сытая лисонька, вся холёная и пушистая, улыбаясь его привечает: «Ой, ты гой-еси удалой, добрый молодец! Да скажи ты мне нонче, пожалуйста, Да какой ты земли, какой вотчины, да какого ты села, коя города, да какого ты роду-племени, да и как тя, молодца, именем зовут. Да и как прозывают по отчеству?»
Отвечает лисе подбоченившись колобок всё как есть, всё как сталося. И про бабку и деда в деревне, и про зайца, и волка с медведем. А лиса всё поближе подсаживается, всё улыбка её шире-ширится, вот уже аж так растекается, что уж зубы видны белоскальные, а глазёнки всё больше сужаются. И хвостом она бьёт в нетерпении, а замыслила вовсе недоброе, только вот подцепить круглобокого от земли не с руки ей убогой-то. Колобок тут запел свои песенки, а плутовка подставила мордочку, чтобы вверх приподнять круглобокого, чтобы все его голос услышали.
И звенел его голос по лесу, за поля, за луга разлетаясь. И медведь с волком слышали песню, да косой навострил свои уши, громким звукам насторожившись.
Щебетать птицы стали в округе, будто лето настало красное, разрезвились в лесу да на солнышке. Пресеклась тут вдруг песня свободная, до куплета ещё не допетая, в тишине зашуршал только дождичек по листве красно-красной рябинушки...