Моему удивлению нет предела – я почти никого и не знаю, но сердечно благодарю каждого, кто голосовал за мои стихи – они от этого, кажется, даже хорошеют))
Говорят, на днях выйдет запись четвертьфинала "Турнира поэтов", а тут ещё такооое случилось!!! *дальше многобукв – мотайте в последний абзац*
В начале октября мне (совершенно случайно, в качестве экстренной замены) довелось поучаствовать в прямом эфире передачи "Вечерние стихи". Всякие, конечно, бывают совпадения, но мог ли я тогда (опасливо так соглашаясь на неизвестное) подумать, что критиком в ней выступит сам Сергей Строкань – поэт-метареалист, участник легендарной студии Ковальджи... *уу, дрожь в коленях и диафрагме*
Позже – в самой долгой и насыщенной в моей жизни (да сколько ж у нас общих любимых поэтов и стихов!) дороге до метро – выяснилось, что он и сам оказался в этом зале неисповедимыми путями. На следующий день я урвал из "Фаланстера" последний экземпляр его книги стихов "Корнями вверх" и вот всё ещё её смакую – так теперь от этого события концентрическими кругами стали расходиться и более масштабные события, но (не говори гоп) пока скажу только то, что важно в контексте "Турнира поэтов".
Эфир "Вечерних стихов" позволил мне мысленно встроить в драмматургию своего поэтического "видеопутешествия" недостающий пазл – фрагмент, в котором содержится градиент перехода от "почвеннического" регистра своего языка к мифотворческой поэтике "метареализма". Верю, что одно другому точно не мешает (по опыту скажу, что даже помогает), а основные черты этих двух регистров мне со временем удастся синтезировать во что-то приемлимое и для традиции и для авангарда. Да, это невозможно – только поэтому и берусь))
Остальное пусть расскажут видеозаписи.
Запись эфира: https://vm.ru/tv/832801-vechernie-stihi-7-oktyabrya
Объявление результатов (сначала): https://vm.ru/tv/832801-vechernie-stihi-7-oktyabrya
Ну и подборка на оба тура, разумеется:
ПЕРВЫЙ ТУР
*
Я вырос на Советской
В бревенчатом домишке,
И бегал – босоногий –
По летнему двору.
Я помню эту местность
С конька бордовой крыши,
Да глинистой дороги
Пахучий помню грунт.
И всё одну картину
Кнутом под вечер пишет
Пастух с кликухой Йога,
Шатаясь как мертвец.
А бабка Алевтина
Кричит своих Малышек –
Бездетная, убогая –
Своих кричит овец.
День близился к закату,
Был жаркий воздух вязким,
И сколотой эмалью
В тазу чернел паук.
Соседка в жёлтом платье
С коричневой коляской
Пыталась жить нормально,
И пусть в округе врут.
В прогоне пахло баней,
Плясал кривой заборчик,
Туманами кадили
Цветы лиловых рощ.
И помню, тётя Таня
Звала корову Ночкой –
Звала – и к нам сходила
С дороги ночь.
Свитер
Плакать устала матушка.
В красной тени печи
Щиплет в ладошку катышки –
Щиплет и всё молчит.
Сердце пустое ёжится:
Мёрзлый сосёт кисель.
Хрустнули, щёлкнув, ножницы,
Скрипнула, хлопнув, дверь.
Стрелки устало тикали.
Тускло мерцал ночник.
Переливался бликами
Всё понимавший лик.
Слова живой не вымолвит.
Пляшет немая тень.
Вот уж чего не вымолить,
Это вчерашний день.
Катышки с треском лопались
В жаре печных углей.
Пахло побелкой в копоти.
Дуло из всех щелей.
Сонно свернусь калачиком
В тёплый подстил овчинный.
Сладко – ложиться мальчиком.
Трудно – вставать мужчиной.
Утром оденет матушка
В мягкий и мешковатый
Свитер. Совсем без катышек.
И всё ещё пахнет папой.
*
Но что-то древнее, печальное,
доступное одним седым,
взойдёт из боли, из отчаянья –
как из огня восходит дым:
не слёзы, не нектар, не патока –
оно внутри проступит как
угрюмая густая радуга
на гематомных облаках.
Поднимешь взгляд, запнёшься, встанешь, мол-
вишь так и так, послушай... но
поймёшь – оно неназываемо
и принято молчать о нём.
Твой дар непрошеный, открытие –
слепая сила, горький цвет:
забыто – вовремя забытое,
но ты живёшь, и боли нет.
Вечер
Туманный вечер, дышать легко –
Бреду домой вдоль чудных лачуг,
Обнявши банку с парным молоком –
Мне семь – я знаю, чего хочу.
Остыло небо, остыл прогон,
Дрожит крапива, кивнёт лопух.
Белеет банка с парным молоком
Седой просёлок душист и глух...
Да, мне не ясен соседей крик,
Пацанский грай из-за гаража:
В моих руках тёплый бог притих –
Я буду крепче его держать.
ВТОРОЙ ТУР
*
Трещинкой в асфальтовой дороге
пробегают годы по судьбе.
Я просыпал семечки под ноги –
Бог просыпал с неба голубей.
Дрогнула рука – такое чудо!
Поселковый праздничный салют
жменью запущу – и вот повсюду
голуби вселенную клюют.
Подвизаясь под эмблемой "Дикси" –
рыжей, негасимой. Гули-гу...
Для чего я здесь остановился –
до сих пор припомнить не могу.
Сирень
Лавка – рельсы, рёбра – шпалы,
благовоний духота.
В тесноту ноздрей усталых
с грохотом летит состав
летней пыли и наречий
привокзальных, заводных –
почерневший, будто печень
на прилавке, бомж задрых
под заблёваной сиренью.
В кислом воздухе её
он сгорает на коленях –
но не вдоль, а поперёк –
сонно плавится улиткой,
весь дрожит как новый день.
А из треснувшей улыбки
разрастается сирень.
Кентавр
Високосный карман февраля под ледком –
и в ладонях пульсируют крошки асфальта.
Только что я назвал бы их розовой смальтой,
но теперь называю – сухим кадыком
протолкнувши холодную вишню террора,
зависая кентавром на самой оси,
называю их, будто язык прикусив –
переперченным заревом конкистадоров.
И в попытке копытами выбить пробел
в бытии, под фантомными вспышками корчась,
вижу тушу свою под седлом, как гипофиз –
и течёт из виска моего скарабей.
Это веер секущий лизнёт пополам
по пунктиру слиянья косой с дельтовидной
так, что яблоки вывернет к небу – не видно:
что там, что, почему так черно в куполах?
С губ монаха слетело бы красное Боже,
покружив и упало бы плавно. Налёт
високосный дозреет – как морсовый лёд.
Колесуют кентавра, но, Господи, позже.