Когда теряет перец остроту,
а водка – хмель, а облако – прохладу,
когда с трудом ты вспоминаешь ту,
которой нет, не будет, и не надо,
когда ты понял всё о миражах
в пустыне сновидения земного,
и знаешь, что на верхних этажах
полно небес, и всё-таки не много,
не думай, что отыграна судьба.
Не думай, что глупа. Она не дура.
Карабкайся на крышу. Вон труба.
И лесенка из ржавой арматуры.
Антенны. Старый бак, а в нём – смола
(ещё того, советского разлива).
Презерватив. Бутылки из-под пива.
И дверь лежит – подобие стола.
И ящики. Всё чисто и красиво.
И льётся тихий свет неторопливо.
Звенят, звенят в ушах колокола.
Звенят, звенят в ушах колокола.
Но тишина…
Кого здесь жизнь косила?
И от кого здесь жизнь своё взяла?
Перед лицом – плетенье проводов.
В них песни старых дев и юных вдов.
И чёрное крыло толкает к краю
(как будто я не чую и не знаю).
Смеюсь – и вижу: ветром унесло.
Покуда крылья есть, зачем крыло?
Здесь ангел мой к застолью приглашает.
Накрыта дверь, как нужно, на двоих.
Я – старый псих. Он – сед и очень тих.
Стаканы. Самогонки сулия.
Хлеб. Сало.
Жизнь его и жизнь моя.
Мы выпили. Он как-то трудно встал…
«Я так устал, Виталий. Я устал.
Тебя я вечность целую хранил.
Но ты всё жил и жил.
Всё жил и жил.
Вновь зиму пережить,
потом весну,
затменье Солнца...
Знаешь, я сосну.
Просился в отпуск. Но не дали, суки.
Я ненадолго. Максимум – на сутки.
Ты пей. Ты пой. Бутыль, она твоя.
А я… Немного износился я».
Он крыльями лицо своё закрыл.
Упал на толь. И обо всём забыл.
А я теперь хранитель у него.
Их сутки – вечность, только и всего.
И в сулие трепещет самогон.
И звон в ушах.
Какой прекрасный звон!
© Вит. Чел.