«А МЁД CВОЙ – ФЁДОРОВСКИЙ…»
10 сентября село Марьевка соберёт гостей. Здесь пройдут очередные Фёдоровские чтения. Люди соберутся, чтобы в очередной раз отдать дань памяти человеку, душа которого вмещала в себя простоту, правдивость, бескомпромиссность, любовь, доверчивость, мужество, порядочность и честность, страдания и глубокую веру в силу народную.
«О, Русь моя!..
Огонь и дым,
Законы вкривь и вкось.
О, сколько именем твоим
Страдальческим клялось!
От Мономаховой зари
Тобой – сочти пойди –
Клялись цари и лжецари,
Вожди и лжевожди…»
Написать такое мог только великий русский поэт! А всё ли мы знаем об этом великом и в то же время простом человеке? Чтобы сохранить в памяти людей интересные события нахождения поэта В. Д. Фёдорова на земле яйской, я и обратился к его другу, на подаренном которому пятитомнике собрания сочинений жена Василия Дмитриевича – Лариса Фёдоровна – написала так:
«Дорогому другу Анатолию Ананьевичу ПИЦКИНУ, который всегда помогал нам в таком нелёгком деле, как возведение дома и, особенно, бани на нашей Назаркиной горе».
(Беседа с А.А.Пицкиным):
В силу занимаемой должности и обстоятельств вы не могли не познакомиться со столичной знаменитостью. Какова была первая реакция на Василия Дмитриевича при знакомстве.
Это было в 1971 году. Из обкома партии позвонили и сказали, что надо встретить В. Д. Фёдорова, помочь ему добраться до Марьевки. На железнодорожном вокзале ст. Яя его было трудно не узнать: высокий, седой, импозантный... Он разулыбался довольный, сел в «ГАЗик» и стал расспрашивать о том, чем живёт район и как дела в его Марьевке. Он сразу показался мне человеком заинтересованным и, надо сказать, сведущим во многих вопросах сельской жизни. Но на жизнь, всё происходящее у него были свои взгляды, оценки.
Казалось бы, в советское время вольность мыслей не допускалась и даже, расхожей была поговорка: «Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!».
Василий Дмитриевич очень критически оценивал тогда ситуацию, происходящую на селе, ему многое не нравилось. Но крепкого русского слова в его оценках слышать не доводилось, хотя его возмущали грязь, бездорожье, ветхие коровники и «клубик деревянный». Моя оценка, как партийного руководителя того времени, полностью совпадала с точкой зрения поэта. Материально-техническая база села была очень слабой. Но изменить положение в Марьевке удалось к лучшему позднее. После того, как на Фёдоровские чтения на землю марьезскую съехались тысячи людей, секретарю Кемеровского обкома КПСС П. М. Дорофееву, председателю облисполкома В. Н. Полецкову пришла идея создать музей в Марьевке. Замышлялось большое строительство. Хотели обустроить Марьевку, построить там Дом культуры, сделать благоустроенный спуск с Назаркиной горы на марьевские луга. По разным причинам полностью этой идее не суждено было сбыться, но частично планы всё же осуществились.
Анатолий Ананьевич, я предполагаю, что Ваши встречи с В. Д. Фёдоровым носили открытый характер. Практически ежегодно Вам удавалось беседовать с ним, что называется, «без галстуков».
О поэзии на таких встречах речи не велось. Шёл обыкновенный житейский разговор. Василий Дмитриевич был не просто человеком неординарным, известным, он очень любил марьевскую природу, свой родной край. Случалось, в его глазах читалась тревога. С болью, остро он реагировал на все негативные проявления в жизни, поскольку сам был человеком высоких нравственных идеалов. Подчас разговоры с ним происходили во время застолья. Однажды я приехал к ним в гости. Жена поэта Лариса, только что вернувшаяся из Испании, попыталась смешать коньяк с шампанским, чему, вероятно, научилась в зарубежной поездке. Василий Дмитриевич отреагировал на это так: «Лара, коньяк – и так божественный напиток, зачем его ещё и с шампанским мешать?!».
В каждый приезд поэта в Марьевку мы встречались раза два-три. Приходилось приобретать и кое-какие продукты питания. Это не входило в круг обязанностей партработников, но не помогать Василию Дмитриевичу мы не могли. Первый секретарь райкома Н. С. Руденко помог ему приобрести мотоцикл «Урал», на котором Василий Дмитриевич потом возил воду из родничка. Но деньги за мотоцикл поэт заплатил свои.
Я помню, Анатолий Ананьевич, какую судьбу предсказывал своему родничку сам Василий Дмитриевич: «Когда я с ним надолго расстаюсь, боюсь, что без меня и хан Гирея, мой родничок однажды захиреет...». Пророческие слова в целом. Хотя почти перед каждыми Федоровскими чтениями родничок этот приводится в порядок.
Он и сам любил ухаживать за ним, облагораживал его. После смерти поэта этот родничок попадал в общую программу создания Фёдоровского мемориала. Однажды мы с П. М. Дорофеевым, секретарём парткома совхоза «Марьевский» Н. К. Поддубным и В. Д. Фёдоровым ехали мимо этого родничка на марьевские луга. Лариса Фёдорова перед выездом попросила меня, чтобы я уговорил поэта взять с собой черновой набросок его последних стихов. Мне поначалу было неудобно, но потом я всё же решился попросить его об этом. Василий Дмитриевич посмотрел на меня испытывающе: мол, ты-то откуда про них знаешь? Но черновые записи взял и потом на берегу озвучил.
(Сергей Мосин:) «... Да, случались с Василием Дмитриевичем неординарные встречи. Одну из них запомню до конца жизни. Случилось это, когда Василий Дмитриевич был серьёзно болен после опера¬ции. Будучи в Марьевке со своим таким же желтопёрым коллегой-журналистом, мы решили навестить поэта. Шансы на успех этого мероприятия были равны нулю, поскольку Василий Дмитриевич ещё был слаб, а мы, просившиеся в гости, - навеселе. Ситуацию обостряло то обстоятельство, что только что прошёл сильный дождь и мы, пролезшие от Кайдора по огородам на Назаркину гору, были мокрыми, в грязной обуви. В таком виде нас на пороге своего дома и встретила жена поэта. Я повесил свой костюм сушить у входа (забрать его, увы, удалось только утром следующего дня), и мы минут 30-40 гостили у постели Василия Дмитриевича, который ни разу не упрекнул «зелёных» газетчиков за столь неожиданный визит».
Тогда у Василия Дмитриевича были серьёзные проблемы со здоровьем. Когда он в очередной раз с обострением попал в районную больницу, мы сообщили об этом П. М. Дорофееву. Василия Дмитриевича срочно доставили в областную больницу, где хирург Шрайер сделал ему операцию. Потом они с Ларисой Фёдоровой восстанавливали здоровье в Сосновой бору под Кемерово и после выздоровления уехали в Москву.
Анатолий Ананьевич, когда-нибудь поэт допекал личными просьбами тогдашних партийных руководителей!
Нет, в этом отношении Василий Дмитриевич был человеком скромным. Мы сами чувствовали, когда он нуждался в нашей помощи. А когда уже началось строительство домика на Назаркиной горе, по просьбе поэта за его собственные деньги, помогали ему в этом тогдашний директор совхоза «Марьевский» Салихов, а строил домик лесокомбинат. Хотя просьбы были всё же... Но это были просьбы какого плана? Во время нашего очередного приезда в Марьевку он пожаловался на то, что его творчество «погрызли мыши». Я переговорил с директором ТРЗ Г. К. Епифанцевым, и небольшой железный сейф для рукописей поэта был сделан. Он и сейчас там, в доме-музее. А тогда Василий Дмитриевич остался доволен тем, что его труды в безопасности. В другой раз, когда он работал над поэмой «Женитьба Дон-Жуана», звонит: «Анатолий Ананьевич, мне надо посетить яйскую колонию». Ему необходимо было воочию посмотреть «места не столь отдалённые», в которые, по замыслу, должен был попасть его герой... Привезли мы Василия Дмитриевича в колонию. Посмотрели спальные корпуса, цех по производству карболитных изделий, где стояли духота, вонь. Впечатления от посещения зоны у Василия Дмитриевича остались удручающими. Может быть поэтому он ходил по зоне молча. Потом его повели в штрафной изолятор, который тогда завершали строить. Человек в погонах увлечённо рассказывал о том, как здесь будет хорошо. Когда вышли из зоны Василий Дмитриевич дал оценку увиденному: «Это же нечеловеческие условия, ведь так же нельзя, Анатолий Ананьевич!». Что я ему мог ответить? Попытался сказать о том, что это рецидивисты, сидящие не по первому сроку, на что получил ответ:
«Но они же ведь люди! Остаются ими и там, за колючей проволокой...».
Так он высказал своё отношение к увиденному.
Анатолий Ананьевич, вам ведь довелось и провожать В. Д. Фёдорова в последний путь, разделять боль утраты этого замечательного человека и поэта...
Да, провожать летали вместе с сестрой поэта – Марией Васильевной, Н. К. Поддубным, В. В. Махаловым, Н. С. Евтушенко, председателем похоронной комиссии был Михалков. Надгробное слово в Центральном Доме литераторов в Москве говорил и я, отдавая дань великому русскому поэту, человеку прямому, никогда не склонявшему свою седую голову ни перед кем, рубившему правду-матку в глаза. Траурный митинг продолжился на Кунцевском кладбище.
Да, этого у него не отнять... Даже у мёртвого. Помните: «Быть справедливой власть клялась, не своевольничать в приказе. О,скольких возвышала власть и опрокидывала наземь». Но было в нём столько чистоты и света, что он жил не только политикой, мог любоваться сонливой пшеницей, рассветами и закатами, речкой Яя, которая уже много лет встречает закат со стороны Назаркиной горы без Василия Дмитриевича.
Он, как трудолюбивая пчела: и с этого цветка возьмёт, и с этого. И Пушкин, и Лермонтов, и Блок, и Маяковский у него учителя, а мёд свой – Фёдоровский... Не случайно одному молодому поэту Василий Дмитриевич так и говорил:
«Ищи родину. Найдёшь – пан, не найдёшь – пропал».
В этом смысле ему самому повезло. Марьевка его по-прежнему так же прекрасна, как и родина Сергея Есенина. Поэтому и стихи его такие же светлые и чистые.
...Промчится время –
много, много лет.
Посмотрят люди,
спросят мимоходом:
– Откуда он? –
И скажут им в ответ:
– Он – марьевский
И поступью, и родом.
СЕРГЕЙ МОСИН
*
Газета «Наше время» №73 от 7 сентября 2005 года.