Печаль повальная. Лист,
накопивши золота, упал; прообраз
урожая, сжигаемого после сбора.
Вдоль озера, по краю – вёдра из металла, –
как чаны, полные огня.
Вот так отжившее уходит
в красоту. А то сухое, что лежать осталось,
соединяется в один всепоглощющий фантом порядка.
В конце всё голо.
Над землей холодной, всегда готовой тебя принять,
деревья наклонились. И озеро за ними
сияет безмятежно, отражая
неколебимую голубизну небес.
Есть слово –
в ы д е р ж а т ь : ты отдаёшь и отдаёшь, опустошая себя
в ребёнка. И после потери предрешенной –
выживаешь. На фоне безучастного ландшафта
лишь дерево пребудет фигурой скорбной, а п о з а –
примирение с судьбой. Ведь это у могилы
склонилась ж е н щ и н а , не так ли? –
и рядом – бесполезное копьё*.
Вариант начала:
Печаль всеобщая. Лист,
подкопивши золота, опал; прообраз
урожая, сжигаемого после сбора.
_____________________________________________________
*Возможно, имеется в виду древний обычай класть в могилу
дротик или копье; это практиковалось в раннем средневековье
в Карпатах, откуда родом предки отца поэтессы.
(с английского)
AUTUMNAL
by Louise Gluck
Public sorrow, the acquired
gold of the leaf, the falling off,
the prefigured burning of the yield:
which is accomplished. At the lake's edge,
the metal pails are full vats of fire.
So waste is elevated
into beauty. And the scattered dead
unite in one consuming vision of order.
In the end, everything is bare.
Above the cold, receptive earth
the trees bend. Beyond,
the lake shines, placid, giving back
the established blue of heaven.
The word
is bear: you give and give, you empty yourself
into a child. And you survive
the automatic loss. Against inhuman landscape,
the tree remains a figure for grief; its form
is forced accommodation. At the grave,
it is the woman, isn't it, who bends,
the spear useless beside her.