Я родился на улице Прохоровской - напротив сквера,
где в 41-ом собирали евреев
и вели на расстрел - день был бледным и серым -
а полицаи орали: скорее, скорее!
Били стариков по спинам и лицам,
женщин обкладывали трехэтажным матом,
и евреи вытянулись вереницей,
ангел смерти над ними повис совсем рядом.
Он, наверное, плакал, находясь над ними,
и сквер плакал, и ветер плакал осенний,
а колонна с будущими мертвецами
вытянулась на три километра.
Трехкилометровая эта колонна,
вытянувшаяся змеею без жала,
шла на убой тяжело, обреченно,
от безысходности вся дрожала.
Вот-вот заговорят пулеметы,
вот-вот покроют трупы овраги,
вот-вот глаза обреченных погаснут,
будто они - поминальные свечи.
Мой дядя Борис, моя тетя Роза
в этой колонне бредут на убой
и вырваться из нее слишком поздно,
и дым над ними пороховой.
...Потом мне скажут, что устали
евреи читать про войну и смерть,
что румыны совсем другими стали,
немцы совсем другими стали,
полицаев давно уже перевоспитали,
они выбыли из списков живых - их нет.
И только ангел смерти суровый
мне шепчет по ночам: не сдавайся - пиши!
В черновике кровоточит слово,
над сквером не летают голуби и стрижи.