ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "ВРАТА"
Литературно-художественное издание
Толстоус Василий Николаевич
ВРАТА
Стихотворения
© Толстоус В.Н.,2020
ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54
Т54 Толстоус В.Н.
"Врата" (третья философическая тетрадь) - Стихотворения –
Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова" - 2020. - 64 стр.
Книга «Врата» – третья, последняя «философическая тетрадь» члена Межрегионального Союза писателей, поэта Василия Толстоуса.
В стихах, помещённых в книгу, автор ведёт разговор о сущности вещей, о жизни и смерти, любви и ненависти, начатый в первых двух «философических тетрадях».
Стихи печатались на страницах авторских книг, а также в литературных журналах, альманахах и сборниках поэзии – в России и других странах.
Многие публикуются впервые.
Подписано в печать 05.10. 2020 г.
СТИХОТВОРЕНИЯ
***
Родной души не постижение,
неосторожные слова –
искринки хрупкого сближения,
согреть способные едва ль.
А мы с тобой и не заметили,
и нам никто не объяснил,
что тихо умерло столетие,
оставив холмики могил.
Ушли куда-то вёсны, осени,
исчезли вишни у крыльца,
лишь души реют альбатросами
под небом, далью без конца.
И только в слякоть, в дни осенние,
прошепчет, падая, листва,
что глупо помнить огорчение,
что главным были не слова.
ЦВЕТЫ
Ты идёшь по росистому лугу,
собираешь цветы для букета:
нечет – встреча, а чёт – на разлуку.
Немудрёна считалочка эта.
Провожаем, – цветы на дорогу,
без букета и встреча – не встреча,
и дорога к суровому Богу
на венках переносится легче.
В день судьбы, отправляясь к высотам,
сверху взглянешь на то, что оставил,
и увидишь, как вместо осота
на полянах цветы вырастают.
Нечет – встреча, а чёт – на разлуку:
не сердись на душистое лето,
если вновь улыбается другу
в парке девушка с белым букетом.
***
Неудача удачна по-своему,
ей близки быстрота и повтор,
стерегут её серые воины –
то и дело стрекочет затвор.
Только воины эти незримые,
днём и ночью стоят начеку,
пули их пролетают и мимо нас, –
если вовремя не засекут.
Что ж, закончилось время удачливых –
видишь: вечно никто не живёт,
и судьба-безнадёга накашляла
мало дней без тревог и забот.
Стало мрачно, и небо не синее:
это выпустил воинов джинн, –
вот и май укрывается инеем,
надоедливым пасынком зим.
INTROITUS*
Вы уходите. И были так недолго.
След угасшей жизни тает навсегда.
Остаётся память ранящим осколком.
Оседает пыль дороги никуда.
Вы дарили радость: мир ведь груб и ломок.
На пути далёком холод сменит зной.
Мне осталось тоже мало остановок:
дети, поцелуй, цветение весной.
Нет, наверно, в небе вечности хорошей.
Вечность – просто чёрный тёсаный гранит.
Пусть коварный жребий наудачу брошен –
бессловесный камень память сохранит.
* – первая часть классического РЕКВИЕМА Requiem aeternam dona eis, Domine (Вечный покой даруй им, Господи)
НИКОГДА
Останки лет исчезнут навсегда,
в иную жизнь уйдут на переплавку,
и не заметишь в точности, когда
желания запросятся в отставку.
На линиях оставшейся судьбы
ни чистоты, ни прелестей порока.
Ладони тоже несколько грубы,
и линии заглажены до срока.
Но душу ранит поздняя любовь,
и вспыхнет в сердце искренняя нежность,
морщины кожи сглаживая вновь,
на миг отодвигая неизбежность.
Услышишь снова искреннее «да»,
вино хмельное вспенится в бокалах.
Но в час удачи слово «никогда»
промолвит некто голосом чеканным.
МАСТЕРСКАЯ ДУХА
Работа нервных окончаний
полезна больше, чем вредна.
Без их дотошных узнаваний
жизнь и темна, и холодна.
Оценят боль и наслажденье,
отделят холод от тепла, –
разметят время на мгновенья,
пока судьба не истекла.
Они назойливы, и немы,
остры как бритва, и не столь;
неотделимы и во сне мы
от них, ответственных за боль.
Боль – это духа мастерская.
Ему претит недобрый смех.
Смех разделяет, обижая,
а боль уравнивает всех.
ОКОЛИЦА
С каждым годом строже и рассеянней.
Стынет жар взрослеющей души.
Не избыть Прощёным воскресением
лучших дней, что так и не прожил…
Не любил, не верил, не заботился:
мол, зачем – ведь столько впереди.
Вечер. Замаячила околица –
так и тянет ближе подойти,
поглядеть на будущее искоса,
отыскать себя в неверной мгле.
Пожалеть, что не случилось высказать
всё, чем жил недолго на земле.
***
Открой глаза, взгляни на мир: он молод,
и в каждой клетке слеплен из мечты,
ещё не разогрет, не сбросил холод
растаявшей предутренней звезды.
Всё в юном крае странно незнакомо,
не мучит боль вчерашних неудач.
В стране рассветной весело, как дома –
летит по небу, словно в детстве мяч.
Чуть обернёшься – мир придёт в движенье.
Тепло восхода. Солнце. Новый день.
До пожелтевшей небыли осенней –
концовки человечьих повестей.
Но грустное пока что не случилось,
и мир тебе желает лучших дней,
в них режет волны моря «Наутилус»,
и крылья расправляются во сне.
***
Конечна жизнь, отрывист пульс её,
он скачет, словно в пене кобылица,
топча поля и сытное жнивьё,
и взмучивая чистые криницы.
Судьба дана, чтоб отражала мир,
сообразуя с истиной и верой,
однажды точно выбрала клавир
и коду на загаданной премьере.
Раскаявшись в доверии к любви,
безропотно надеемся на чудо.
Со смертью повстречавшись vis-a-vis,
боимся, что не выдержит рассудок.
Мы здесь, чтоб одряхлеть и умереть,
короткой мерой бытие отмерить;
всё испытать: и сладость жить, и плеть,
и нерушимо в Воскресенье верить.
***
Я ненавижу воевать:
чем жечь и сечь, любили б женщин! –
в таких боях бессильна рать –
давно проверенные вещи.
Когда, сквозь атомный туман,
земля пронижется лучами,
тогда откроется обман
судьбы, что нам наобещали.
А мы экзамены сдаём –
в ответ кивают офицеры.
Когда в кафешке вместе пьём,
в них не увидишь силы веры.
А после… Страшно сознавать,
что жизнь бессильна пред войною.
Нет веры – как же воевать?
И что же будет со страною?
1975
***
Ты спросишь: «Есть ли в жизни что-нибудь хорошее,
что мы упорно ищем долго, с юных лет?»
Отвечу: «Ты скакал когда-нибудь на лошади
в азарте боя за шальной удачей вслед?
Запомнил крепко горечь разочарования,
сожженье заживо распахнутой души,
когда срывается заветное задание, –
а ты боролся, разрывая скрепы жил?
Ты помнишь птицу в стужу, в поисках убежища,
чей путь пресёкся с юга тёплого домой,
когда неведомо, последний ли рубеж ещё
остался следом за вернувшейся зимой?
Я не скажу, что нет события хорошего
в кипучей жизни нашей, жуткой словно бред.
Вот если стать ну хоть немного помоложе бы,
то я узнал бы точно правильный ответ».
***
С годами легче – взять и умереть.
За жизнь едва ли в силах побороться.
Всё чаще обольстительная смерть
кивает из бездонного колодца, –
мол, торопись: «Ты ищешь благодать?
Она в краю, где каждый день веселье.
Гляди, как восхитительно летать.
Задайся только мужеством и целью».
Дрожишь у края. Ветер унесёт,
а там и до бессмертия недолго.
И этот окончательный полёт
развяжет узы верности и долга.
Под взглядами с намоленных икон,
уже не так уверенный в победе,
стоишь, наполнен страхом, босиком,
бездарно подготовленный к побегу.
С икон кричат: «Назад! Смотри назад!»
И ты увидишь маленького шкета.
Одни лишь руки в цыпках и глаза –
из тех годов, когда безмерно лето.
Но ты летишь, от ужаса завыв,
забыв глаза зовущие, и руки,
и небо бесконечной синевы,
и те, с икон, стихающие звуки…
***
В этом мире жить, конечно, можно,
до тех пор, пока не скажут: "Вон!"
Жизнь, глядеть в пустующие ножны
и рубиться, знаешь, каково?
В небеса, где реют космонавты,
а до звёзд совсем недалеко,
Жизнь, легко ли запустить смогла б ты,
а не жертвой выбросить в окоп?
Да, неплохо усмирять парсеки
в пыльной тьме нехоженых дорог,
чтоб могли козявки-человеки
обгонять межзвёздный ветерок.
Что молчишь, Материи Создатель?
Видишь, карта чёрная легла?
Жизнь-дочурка не дала некстати
для Тебя ни трона, ни угла.
***
Венков заветренная хвоя
с погостов наших опадёт,
и мы с недолгого постоя
взлетим отвесно в небосвод.
Недвижна вера, что нескоро
Косая в саване придёт.
Мы будем биться до упора, –
друзей испытанный народ.
Ну, а когда судьба случится,
мы не увидим в том беды, –
как заколдованные птицы,
влетим в эдемские сады,
и, параллельными путями
переплывая небосвод,
мы пролетим и перед вами,
стремясь в последний перелёт.
***
«В слепом кружении природа
как хаос неостановима,
исконна как громада Рима
и беспокойна как свобода.
Полна томлением соблазна,
не целомудренна, не книжна.
И на земле, и в далях вышних
живое с мёртвым ежечасно –
не полнясь мыслями о смерти
и не крича о смысле жизни…
Лишь человечий ум – капризней,
двуличней и немилосердней…»
И, превращаясь в мёртвый камень:
«Ты где, душа? Да и чиста ли? –
он шепчет вновь на пьедестале, –
Я Цезарь, главный над веками».
ВРАТА
Подвластны грешной суете,
мы, неразумные, плывём,
отдавшись призрачной мечте
о вечном счастии вдвоём.
И, чем заветнее мечта,
тем злее кара ни за что,
и ненасытнее Врата
в потустороннее Ничто.
В ПРОШЛОМ
Я в прошлом по уши. Отрава коммунизма
в крови, и не даёт осатанеть.
Моя душа, моя израненная птица,
в грядущее не в силах улететь.
Я неразумен потому, что верю в правду
отеческих исхоженных путей.
Я до сих пор во сне по Ворошиловграду
в ночи летаю в свете фонарей.
Я молодею, расколдовывая сказку,
с беспечностью ныряю в коммунизм.
Да, ностальгия. Нет доверия Луганску.
Наверно, это просто мой каприз.
Я возвращаюсь – что же, розовеет утро.
Петух поёт – наверно, третий раз.
Мне так не хочется солидным быть и мудрым.
Чтоб душу не распяли напоказ.
НИКЕМ И НИЧЕМ
Погоста тень и сердца громкий стук.
Бесстрашны здесь лишь пьяные и звери,
да буйно травы дикие растут,
не те, что в парках сеяны и в скверах.
Когда все посетители могил
улягутся под мрамор обелисков,
они поймут, как искренен и мил
их уголок, что вечностью отыскан.
Но что там, за воздушным мотыльком,
за вздохом, что на зеркальце туманом?
Никто с тем светом близко не знаком,
и страшно, что окажется обманом.
Здесь даже летом холод у плечей
и безысходность вечного предела.
Из плоти – в прах. Окажемся ничем…
"Никем..." – как ветер, тень прошелестела.
ДУША И ТЕЛО
Бессмертьем избалована душа.
Порхающей, ей дела нет до тела:
она в любое время, не спеша,
на волю бы из тела улетела.
Но, если явят ей однажды знак,
и повернут ветра в иные дали,
где телу о грядущем не узнать,
и не сложить осколков пасторали, –
тогда душа, как путница в лесу,
от страха взвоет раненой волчицей.
Молитвы тело, может быть, спасут,
но кто за это сможет поручиться?..
В полёте птицу держат два крыла,
с одним не взмыть в распахнутое небо.
Мелькает образ: лодка, два весла,
а за рекой пугающая небыль.
***
В пустой тиши «приёмного покоя»,
у входа, возле дальнего торца,
вдова, закоченевшая от воя,
слезами обливала мертвеца.
Ушли врачи, их труд уже не нужен,
и женщина, бедой истомлена,
склонилась, бессловесная, над мужем,
истратившим земные времена.
Его лицо чуть тронуто улыбкой:
он слабый свет увидел на краю
и лёгкой тенью, розовой и зыбкой,
скользнул в иную будущность свою.
А здесь, в углу, в холодном коридоре,
платочек и согбенная спина.
Вдова своё укачивала горе
у тела безответного, одна.
***
И вдоль, и по диагонали,
мы, словно смерти нет совсем,
как птицы пели и летали,
не зная горя и проблем.
На лицах, съёжив их овалы,
спекались борозды морщин.
На свете прожили так мало, –
теперь не выдумать причин.
Бесхозный ворох фотографий,
сыпучая вуаль годов.
Не стало тех, что слева, справа –
они презрели строй рядов
и вьются там, где нет убогих,
где все как ангелы стройны,
а души их под взором строгим
все как одна обнажены.
***
Как много беленьких старушек
в далёком детстве золотом.
Я так любил их речи слушать
о повседневном и святом.
Рассказы, выдумки и сказки
доныне помню наизусть.
Они смеялись: «Белой краской
снабжает нас царица Грусть».
И незаметно уходили.
Спрошу: «Жива?» Ответят: «Нет...»
Их имена почти забыли,
они как пыль среди планет,
но где-то там, в раю, в эфире,
где даже время не течёт,
имеют право в здешнем мире
всех помнить нас наперечёт.
А следом так же нашим мамам
приспело истину хранить.
И к нам спускается упрямо
судьбы размотанная нить,
вплетаясь в волосы старушек,
вчерашних ветреных подруг.
И к сроку розовые души
взовьются с лавочек вокруг.
***
Умереть – не жить. За гранью тихо,
эту тишину вовек не отменить.
Неверна любовь. Не лечит книга,
а в конце – погост и тёсаный гранит.
Жить рождался долго и в мученьях,
рос, учил науки, был хорош порой.
Думал часто: «Кто я, и зачем я?
Скажут люди: «Бездарь», ну а вдруг – герой…»
Вот и седину колышут ветры.
Скудная еда и горькое вино.
В жизни не осталось даже веры
в то, чем жил, дышал, – ушло, заметено.
Наполнять стакан и просто плакать:
за такую жизнь и за такую смерть
пусть сольётся с горькой горькая же влага, –
приучайся, сердце, до смерти болеть.
БОЛЬ
У боли есть одно достоинство, –
она закаливает Дух,
чтоб смочь достойно приготовиться,
врагам не выказать испуг.
И пусть на боль слетятся вороны
к тому, что в этот час заклят
и бросит на четыре стороны
в последний раз горящий взгляд.
Да, тела жаль, оно – единственно,
иметь второе не дано,
хотя отдать его за истину,
увы, не станет новизной.
А боль вздымается и волнами
толкает вечный Дух наверх.
Страдая, плоть исходит стонами, –
зато для Духа нет помех.
На пике боли жить захочется,
и станет жаль, что не успеть
заговорить от одиночества
свой Дух в местах, где правит Смерть.
***
По-настоящему тогда осознаём,
что всё исчезнет, и ничто не повторится,
когда срываются друзья за окоём,
и остаются только в памяти их лица.
Тогда на части разрывает женский плач,
и застываем неподвижно в изумленье,
что никогда уже не выпросить удач,
и для общения не выделить мгновенья.
Под стук лопаты и шуршание земли,
сосновый гроб убогий скроется навеки,
и лишь трава весной пробьётся из-под плит,
напоминая об ушедшем человеке.
ЗА СТЕКЛОМ
Однажды свежий ветер стих,
и в крыльях стало мало толку,
да и силёнок меньше в них:
года сочатся втихомолку.
Во сне мы птицы. Нам светло,
и в небе нет границ простора,
но вдруг заметили: стекло
блеснуло там, где дом и город.
Назад возврата больше нет:
стекло закрыло путь полёту
и пропускает только свет.
Крепки прозрачные ворота.
Две птицы, бьёмся в тишине
о сталь стёкла. Прочна граница,
неодолимая во сне.
А вдруг всё это нам не снится?
На мир внутри глядим извне
и понимаем, между прочим,
что жизнь внизу была вполне,
а здесь, вверху, совсем не очень.
ЧЁРНАЯ ПУРГА
На заколоченном подворье
лежат февральские снега.
Пустое чувствуя приволье,
гуляет чёрная пурга.
Навстречу ей, цепляя крыши,
курятся редкие дымы.
Кадят они по знаку свыше.
Звучат назойливо псалмы.
Последней ночью крепко спится.
Огни бесчисленных свечей
играют с тенью на ресницах
смежённых вечностью очей.
В сцепленье крепком руки строги.
Печаль недвижима, легка.
Простая женщина из многих,
чья доля зла и коротка.
Скрипит, вздыхая, половица.
Переворачивая лист,
бормочет сухонькая чтица.
И вновь шуршание страниц…
Вокруг с едва заметным стоном
скрипя, вздыхает старый дом
о тех, кто жил, заботой полон.
Как дальше быть, не знает он.
Хозяйка – та, кем всё дышало,
ушла отметиться в былом.
Туда ушедших провожало
теперь безлюдное село.
А здесь – всё уже тропки улиц.
В сугробах крыши не видны.
Как будто люди не вернулись
домой с проигранной войны.
***
Лес шумит на берегу
и глядит в речную воду.
Облака легко бегут
на закат по небосводу.
Слышу, как сосна скрипит –
кольца, может быть, считает.
Завершив расчёт орбит,
улетает птичья стая.
Вот вожак, за ним юнец:
воздух крыльями толкают.
Нет, не лжёт журавль-отец:
жизнь хорошая такая.
Провожаю взглядом клин
и «курлы» в ушах стихает.
Схожи птицы-журавли
с настоящими стихами.
***
Высокой скорости счастливые минуты,
когда душа летит и тело мчится вслед,
как будто рвёшься в никуда из ниоткуда,
смеясь над ленью и размеренностью лет.
Ты ждёшь чего-то, что вот-вот должно начаться,
и безотчётно знаешь – вот он, главный смысл,
что не уйдёт однажды пойманное счастье,
пока ты с ветром обустраиваешь высь.
Когда тебя пугают: «Брось, ты разве птица?!»
и смотрят искоса на перья рук твоих,
ты улыбаешься: так пусть же им приснится
полёт с орлами, и хмельной свободы миг!
Я никогда не верил в прелести неволи,
а подчиняться не могу и не хочу.
Я на земле перевидал так много боли,
что сторонюсь любой неискренности чувств.
Мне говорят, что на земле таким нет места,
мол, не летал бы ты, и сны не навевал.
Они не знают, что мне многое известно –
и первый вздох их, и последние слова.
МЫ
Мы молодостью не гордились,
а просто жили каждый день.
Года исчезли, испарились,
и только в памяти их тень.
Наверно, мы тому виною,
что бег морщин неодолим,
что с каждой прожитой весною
всё меньше жжёт адреналин.
Ласкает слух альбомов шелест
и ненавистна глубь зеркал.
Чей это лик изрыт, ущелист,
а был ведь розовый овал?..
Своей особостью кичились.
Косясь, мытарили старьё.
Когда у плеч летала милость,
в упор не видели её.
Но подрастают наши дети,
отряд беспечных пострелят.
Они, как мы, одни на свете.
И та же спесь. И тот же взгляд...
СОДЕРЖАНИЕ
«Родной души не постижение…»…………………………………………………….
ЦВЕТЫ………………………………………………………………………………….
«Неудача удачна по-своему…»……………………………………………………….
INTROITUS…………………………………………………………………………….
НИКОГДА………………………………………………………………………………
МАСТЕРСКАЯ ДУХА…………………………………………………………………
ОКОЛИЦА………………………………………………………………………………
«Открой глаза, взгляни на мир: он молод…»…………………………………………
«Конечна жизнь, отрывист пульс её…»………………………………………………
«Я ненавижу воевать…»……………………………………………………………….
«Ты спросишь: «Есть ли в жизни что-нибудь хорошее?..»………………………….
«С годами легче – взять и умереть…»……………………………………………….
«В этом мире жить, конечно, можно…»……………………………………………..
«Венков заветренная хвоя…»…………………………………………………………
«В слепом кружении природа…»……………………………………………………
ВРАТА………………………………………………………………………………….
В ПРОШЛОМ………………………………………………………………………….
НИКЕМ И НИЧЕМ……………………………………………………………………
ДУША И ТЕЛО………………………………………………………………………..
«В пустой тиши «приёмного покоя»…»…………………………………………….
«И вдоль, и по диагонали…»…………………………………………………………
«Как много беленьких старушек…»…………………………………………………
«Умереть – не жить. За гранью тихо…»…………………………………………….
БОЛЬ……………………………………………………………………………………
«По-настоящему тогда осознаём…»…………………………………………………
ЗА СТЕКЛОМ…………………………………………………………………………
ЧЁРНАЯ ПУРГА……………………………………………………………………..
«Лес шумит на берегу…»……………………………………………………………
«Высокой скорости счастливые минуты…»……………………………………….
МЫ…………………………………………………………………………………….