Мне видятся смыслы в мерцании тусклого света,
Судьбою согнутого в шее худой, фонаря.
Я в нём разгядел, что сияет ушедшая, где-то,
Наверное, вечером, к новому утру заря.
Он свет свой поблеклый убрал за немытые стекла,
Больным, затуманенным взглядом, уставился вниз.
А рядом скамейка, от жизни потертая, мокла;
И изредко бряцал под каплями ржавый карниз.
Зачем он с рождения светом горел одиноким,
В цепочке, горящих и нет, городских фонарей?
Железным он был; может кто-нибудь скажет: "жестоким".
Но, кто в одиночестве, ночью, сияет добрей?
Возможно, свой путь, помогал он увидеть заблудшим,
К себе освещая дорогу. - А может, к другим?
Ведь он, в череде однообразных огней, не был лучшим;
И не умел становиться единственным и дорогим.
Фонарная доля проста - догори до рассвета,
А после, тихонько угасни в назначенный час.
И может быть, вспомнит, когда-нибудь, кто-нибудь, где-то,
Как он для других, тонкой нитью, горел и не гас.