Василий Шукшин
КАЛИНА КРАСНАЯ
Инсценировка Вячеслава Анчугина
Действующие лица:
Егор Прокудин (Горе) – бывший уголовник, освобожденный из мест лишения свободы.
Люба – его заочно знакомая по переписке.
Мать Любы.
Отец Любы.
Петро – брат Любы.
Колька – бывший муж Любы.
Куделиха – мать Егора Прокудина.
Губошлеп (Губа) – уголовник, главарь банды.
Люсьен – бывшая подруга Егора Прокудина.
Бульдог – уголовник.
Шура – молодой уголовник.
Начальник исправительно-трудового лагеря.
На сцену, в луч света, выходит Егор Прокудин.
Голос за сценой: А сейчас хор сидельцев-рецидивистов споет нам задумчивую песню «Вечерний звон»! В группе «бом-бом» участвует тот, у кого завтра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.
Звучит песня «Вечерний звон». Егор Прокудин старательно и с чувством подпевает «бом-бом».
На сцене стол, за ним сидит начальник лагеря. Перед столом стул.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Вот и закончился срок исправления Егора Прокудина. Впереди — воля. Расскажи, как думаешь жить?
ПРОКУДИН. Честно!
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Да это-то я понимаю… А как? Как ты это себе представляешь?
ПРОКУДИН. Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин начальник.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Товарищ.
ПРОКУДИН. А?
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Теперь для тебя все — товарищи.
ПРОКУДИН. А-а! Да-да… Много будет товарищей!
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. А что это тебя в сельское хозяйство-то потянуло?
ПРОКУДИН. Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще люблю природу. Куплю корову…
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Корову?
ПРОКУДИН. Корову. Вот с таким вымем.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Корову надо не по вымю выбирать. Если она еще молодая, какое же у нее «вот такое» вымя? А ты выберешь старую, у нее действительно вот такое вымя… Толку-то что? Корова должна быть… стройная.
ПРОКУДИН. Так это что же тогда — по ногам?
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Что?
ПРОКУДИН. Выбирать-то. По ногам, что ли?
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Да почему по ногам? По породе. Существуют породы — такая-то порода… Например, холмогорская… Ну, и другие…
ПРОКУДИН. Обожаю коров. Приведу ее в стойло… поставлю…
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Корова — это хорошо. Только… что ж, ты одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?
ПРОКУДИН. У меня много профессий.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Например?
ПРОКУДИН. (подумав немного) Слесарь.
Звонит телефон. Начальник лагеря снимает трубку.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Але! Буза? На каком занятии? Литература? Понятно. Какая Татьяна? Из «Евгения Онегина»? И что им там непонятно в Татьяне? Слушай сюда: пусть они там демагогией не занимаются! Что значит — будут дети, не будут дети?! Про это, что ли, поэма написана! А то я им приду объясню! Ты им… Ладно, счас. Доценты мне… (набирает номер) Николаев? Там у учительницы литературы урок сорвали: начали вопросы задавать. А? «Евгений Онегин». Да не насчет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не будут? Иди, разберись. Давай. Во, доценты, понимаешь!
ПРОКУДИН. Хотят знать…
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. У тебя жена-то есть?
Прокудин вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот взял, посмотрел.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. (удивленно) Это твоя жена?
ПРОКУДИН. Будущая. Ждет меня. Но в живую я ее ни разу не видел.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Как это?
ПРОКУДИН. Заочница. Позвольте. (глядя на фотографию) Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно, правда? На кассира похожа.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. И что она пишет?
ПРОКУДИН. Пишет, что беду мою всю понимает… Но, говорит, не понимаю, как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой от них… Муж был пьянчуга — выгнала. А на людей все равно не обозлилась.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. (глядя в глаза) А ты понимаешь, на что идешь?
ПРОКУДИН. (глядя в глаза) Понимаю. (пауза) Жить надо, да радоваться.
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. А чему радоваться-то?
ПРОКУДИН. А хорошо, что весной сел. Надо всегда весной садиться. Весной сядешь — весной и выйдешь. И вот она — воля! И весна! Чего еще человеку надо? Май мой синий! Июнь голубой! Вот вы, товарищ начальник, стихи любите?
НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ. Да не особо…
ПРОКУДИН. Стихи надо любить. Слушате, какие стихи бывают:
…в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй, ты, моя черная гибель,
Я навстречу тебе выхожу!
Город, город! Ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске…
какой-то… Тут подзабыл малость.
Телеграфными столбами давясь…
Тут опять забыл. Дальше:
Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных прав!..
…Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
Прокудин выходит читать на авансцену в луч света. Вместо стола начальника появляется воровская малина. На малине уголовники напряженно сидят, смотрят на телефон.
Зверь припал… и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки…
Вдруг прыжок… и двуногого недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты недаром даешься ножу.
Как и ты — я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
ПРОКУДИН. Хорошие стихи. Как стакан спирту дернул. Вооляяя! Встречай Егорку Прокудина!
Звучит бравурный марш. Егор Прокудин бодрым шагом вступает в круг воровской малины. Его приветствуют сдержанно.
БУЛЬДОГ. Здорово, Горе!
ПРОКУДИН. Привет!
БУЛЬДОГ. Отпыхтел?
ПРОКУДИН. А чего вы такие все?
БУЛЬДОГ. Ларек наши берут. Должны звонить… Ждем.
Очень обрадовалась Егору Люсьен. Она повисла у него на шее и всего исцеловала.
ЛЮСЬЕН. Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела…
ПРОКУДИН. Ну-ну, и что я во сне делал?
ЛЮСЬЕН. Обнимал меня. Крепко-крепко.
ПРОКУДИН. А ты ни с кем меня не спутала?
ЛЮСЬЕН. Горе!..
ГУБОШЛЕП. А ну, повернись-ка! Экий ты какой стал!
Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись.
ГУБОШЛЕП. Я вспоминаю один весенний вечер… В воздухе было немножко сыро, на вокзале — сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы — все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один… Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: «Что пригорюнился, добрый молодец?» — «Да вот… горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться».
Зазвонил телефон. Всех как током дернуло.
БУЛЬДОГ. Да? Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел… Да. Только что. Ждем. Ждем. (обращаясь ко всем) Начали.
Все пришли в нервное движение.
ГУБОШЛЕП. Шампанзе! За фарт!
По рукам пошли бутылка с шампанским.
ПРОКУДИН. Что за ларек?
ГУБОШЛЕП. Кусков на восемь. Твое здоровье! (выпили) Люсьен… Исполни что-нибудь… снять напряжение.
ЛЮСЬЕН. Я буду петь про любовь.
Калина красная,
Калина вызрела,
Я у залеточки
Характер вызнала.
Характер вызнала,
Характер — ой какой,
Я не уважила,
А он пошел к другой…
А я…
Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.
БУЛЬДОГ. Да? Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бывает, бывает. В прачечную звонит, урод.
ЛЮСЬЕН. Хочу плясать! (разбивает фужер об пол)
ГУБОШЛЕП. Ша, Люсьен, не заводись.
ЛЮСЬЕН. Иди ты к дьяволу! Горе, наш коронный номер!
Прокудин тоже с силой бросил свой фужер.
ПРОКУДИН. Ну-ка, дайте круг. Брысь!
ГУБОШЛЕП. Ша, Горе! Выбрали время!
БУЛЬДОГ. Да мы же услышим звонок! Пусть сбацают.
Прокудин и Люсьен танцуют под «Барыню».
ПРОКУДИН. Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа. Такой снилась мне желанная воля.
ЛЮСЬЕН. Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою душу. Ах, как я ее успокою! И сама успокоюсь.
ПРОКУДИН. Успокой, Люсьен. А то она плачет.
ЛЮСЬЕН. Успокою. Я прижму ее к сердцу, голубку, скажу ей: «Устала? Милая… милая… добрая… Устала».
ГУБОШЛЕП. Смотри, не клюнула бы эта голубка. А то клюнет.
ПРОКУДИН. Нет, она не злая.
ЛЮСЬЕН. Она устала в клетке.
ПРОКУДИН. Она плачет. Нужен праздник.
ГУБОШЛЕП. По темечку ее… Прутиком. Она и успокоится.
ЛЮСЬЕН. Какие злые люди, Егорушка! А? Какие злые!
ПРОКУДИН. Ну, на злых, Люсьен, мы сами — волки. Но душа-то, душа-то… Плачет.
ЛЮСЬЕН. Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все чары свои пущу в ход…
ГУБОШЛЕП. (ехидно) Из голубей похлебка хорошая.
ПРОКУДИН. (зло) Нет, она плачет! Плачет! Тесно ей там — плачет!
Прокудин рванул на себе рубаху и встал напротив Губошлепа. Музыка оборвалась. Все застыли. Губошлеп спрятал руку в карман.
ГУБОШЛЕП. Опять ты за старое, Горе?
ПРОКУДИН. Я тебе, наверно, последний раз говорю, не тронь меня за болячку… Когда-нибудь ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.
ГУБОШЛЕП. Я слышал.
ЛЮСЬЕН. (огорченно) Эх-х!.. Скука… Опять покойники, кровь… Бр-р… (Встает между Губошлепом и Прокудиным, говорит Прокудину) Налей-ка мне шампанского, дружок.
Зазвонил телефон. Бульдог кинулся к аппарату, схватил трубку. Поднес к уху, и она обожгла его. Он бросил ее на рычажки.
БУЛЬДОГ. Сгорели.
ГУБОШЛЕП. По одному — кто куда. Веером. На две недели все умерли. Время!
Все начали по одному исчезать. Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.
ГУБОШЛЕП. Ты что, Горе?
ПРОКУДИН. Я?.. Я, кажется, действительно займусь сельским хозяйством.
ЛЮСЬЕН. (встряхивая Прокудина) Уходить надо, чего ты сел?!
ПРОКУДИН. Уходить? Опять уходить… Когда же я буду приходить, граждане? А где мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязательно надо уходить? Может…
ЛЮСЬЕН. Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, стуканул кто-то.
Люсьен пошла к выходу. Прокудин двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остановил его за плечо.
ГУБОШЛЕП. Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся…
ПРОКУДИН. А ты с ней пойдешь?
ГУБОШЛЕП. Нет. (Люсьен) Иди! (проследил, как Люсьен ушла). Отдохни где-нибудь, отдохни, дружок, хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший. А меня прости за… сегодняшнее. Но… Горе ты мое, Горе, ты же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. (наливает шампанского) Давай. Со встречей. И — до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?
ПРОКУДИН. Есть. Мне там собрали…
ГУБОШЛЕП. А то могу подкинуть.
ПРОКУДИН. Давай.
Губошлеп вытащил из кармана и дал Прокудину пачку денег.
ГУБОШЛЕП. Где будешь?
ПРОКУДИН. Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так — завалились-то?..
В это время в комнату скользнул один из молодых, белый от испуга.
МОЛОДОЙ. Квартал окружили.
ГУБОШЛЕП. А ты что?
МОЛОДОЙ. Я не знаю куда… Я вам сказать.
ГУБОШЛЕП. (засмеялся) Сам прет на рога. Чего ж ты опять сюда-то? Ах, милый ты мой, теленочек мой… За мной, братики!
ПРОКУДИН. Я сейчас рвану — уведу их. У меня справка об освобождении. Справка помечена сегодняшним числом… Я прикрытый. Догонят — скажу: испугался. Скажу: бабенку искал, услышал свистки — испугался сдуру… Все. Не поминайте лихом!
Банда растворяется в темноте. Прокудин остается один на сцене в луче света.
ПРОКУДИН. (поет) Оп, тирдарпупия! Ничего я не видал, ох, никого не знаю!.. Д-ничего я не видал, д-никого не знаю. (замолчал, слушает) Ну, надо же, отстали! Всегда бы так, елки зеленые. А то ведь, когда хочешь подорвать, попадаешься, как ребенок. (помолчал) Люба… Все. Еду к Любе. Ах ты, лапушка ты моя! Любушка-голубушка… Оладушек ты мой сибирский! Я хоть отъемся около тебя… Хоть волосы отрастут. Дорогуша ты моя сдобная! Съем я тебя поеду! Задушу в объятиях!.. Разорву и схаваю! И запью самогонкой. Все!
Из темноты выходит Люба. Останавливается около Прокудина.
Пока идет диалог, малина превращается в Чайную.
ПРОКУДИН. (вежливо, даже наиграно застенчиво) Здравствуйте. (подал руку) Георгий.
ЛЮБА. Люба.
ПРОКУДИН. Это я.
ЛЮБА. А это — я.
ПРОКУДИН. Я некрасивый.
Люба засмеялась.
ЛЮБА. Пойдем-ка, посидим пока в чайной. Расскажешь про себя, что ли…
ПРОКУДИН. Я непьющий.
ЛЮБА. (искренне удивившись) Ой ли?
ПРОКУДИН. Нет, я, конечно, могу поддержать компанию, но… это… не так чтоб засандалить там… Я очень умеренный.
ЛЮБА. Да мы чайку выпьем, и все. Расскажешь про себя маленько. А то у меня мать с отцом строгие, говорят: и не заявляйся сюда со своим арестантом. А я им говорю: да он арестант-то по случайности. По несчастью. Верно же?
ПРОКУДИН. (наигранно интеллигентно) Да-да. Стечение обстоятельств, громадная невезуха…
ЛЮБА. Вот и я говорю.
ПРОКУДИН. У вас родители — кержаки?
ЛЮБА. Нет. Почему ты так решил?
ПРОКУДИН. Строгие какие-то… Попрут еще. Я, например, курю.
ЛЮБА. Господи, у меня отец сам курит. Брат, правда, не курит…
ПРОКУДИН. И брат есть?
ЛЮБА. Есть. У нас семья большая. У брата двое детей — большие уже: один в институте учится, другая десятилетку заканчивает.
ПРОКУДИН. Все учатся… Это хорошо. Молодцы.
Зашли в чайную. Сели в углу за столик.
ПРОКУДИН. Может, мы возьмем бутылочку да пойдем куда-нибудь?
ЛЮБА. Зачем? Здесь вон как славно… Нюра, Нюр! Принеси нам, голубушка… (Прокудину) Чего принести-то?
ПРОКУДИН. Красненького. У меня от водки изжога.
ЛЮБА. Красненького, Нюр! Ну, Георгий… расскажи, значит, про себя.
ПРОКУДИН. Прямо как на допросе… Ну, что рассказывать? Я бухгалтер, работал в ОРСе, начальство, конечно, воровало… Тут — бах! — ревизия. И мне намотали… Мне, естественно, пришлось отдуваться. Слушай, давай уйдем отсюда: все на нас смотрят, как эти…
ЛЮБА. Да пусть смотрят! Чего они тебе? Ты же не сбежал.
ПРОКУДИН. Вот справка! (полез было в карман).
ЛЮБА. Я верю, верю, Господи! Я так, к слову. Ну, ну? И сколько же ты сидел?
ПРОКУДИН. Пять.
ЛЮБА. Ну?
ПРОКУДИН. Все… А что еще?
ЛЮБА. Это с такими ручищами ты — бухгалтер? Даже не верится.
ПРОКУДИН. Что? Руки?.. А-а. Так это я их уже там натренировал…
ЛЮБА. Такими руками только замки ломать, а не на счетах... Ну а здесь чем думаешь заниматься? Тоже бухгалтером будешь?
ПРОКУДИН. Нет! Бухгалтером я больше не буду.
ЛЮБА. А кем же?
ПРОКУДИН. Надо осмотреться… А может, малость попридержать коней, Люба? Ты как-то сразу погнала вмах: работа, работа… Работа — не Алитет, в горы не уйдет. Подожди с этим.
ЛЮБА. А зачем ты меня обманывать-то стал? Я же писала вашему начальнику, и он мне ответил…
ПРОКУДИН. А-а, вот оно что… Ну, тогда гони всю тройку под гору. Наливай.
ЛЮБА. А такие письма писал хорошие. Это же не письма, а целые… поэмы прямо целые.
ПРОКУДИН. Да? Тебе нравятся? Может, талант пропадает… (пропел) Пропала молодость, талант в стенах тюрьмы. Давай, Любовь, наливай. Централка, все ночи полные огня… Давай, давай!
ЛЮБА. А чего ты-то погнал? Подожди… Поговорим.
ПРОКУДИН. Ну, начальничек, мля! И ничего не сказал мне. А тихим фраером я подъехал? Да? Бухгалтером… —Бухгалтер… По учету товаров широкого потребления.
ЛЮБА. Так чего же ты хотел, Георгий? Обманывал-то… Обокрасть, что ли, меня?
ПРОКУДИН. Ну, мать!.. Ты даешь! Поехал в далекие края — две пары валенок брать. Ты меня оскорбляешь, Люба.
ЛЮБА. А чего же?
ПРОКУДИН. Что?
ЛЮБА. Чего хочешь-то?
ПРОКУДИН. Не знаю. Может, отдых душе устроить… Но это тоже не то: для меня отдых — это… Да. Не знаю, не знаю, Любовь.
ЛЮБА. Эх, Егорушка.
ПРОКУДИН. Что?
ЛЮБА. Ведь и правда, пристал ты, как конь в гору… только еще боками не проваливаешь. Да пена изо рта не идет. Упадешь ведь. Запалишься и упадешь. У тебя правда, что ли, никого нету? Родных-то…
ПРОКУДИН. Нет, я сиротинушка горькая. Я же писал. Кличка моя знаешь какая? Горе. Но все же ты мне на мозоль, пожалуйста, не наступай. Не надо. Я еще не побирушка. Чего-чего, а магазинчик-то подломить я еще смогу. Иногда я бываю фантастически богат, Люба. Жаль, что ты мне не в эту пору встретилась… Ты бы увидела, что я эти деньги вонючие… вполне презираю.
ЛЮБА. Презираешь, а идешь из-за них на такую страсть.
ПРОКУДИН. Я не из-за денег иду.
ЛЮБА. Из-за чего же?
ПРОКУДИН. (с горькой гордостью) Никем больше не могу быть на этой земле — только вором.
ЛЮБА. Ое-ей! Ну, допивай да пойдем.
ПРОКУДИН. (удивился) Куда?
ЛЮБА. Ко мне. Ты же ко мне приехал. Или у тебя еще где-нибудь заочница есть?
ПРОКУДИН. Погоди… Не понимаю… Но мы же теперь выяснили, что я не бухгалтер…
ЛЮБА. Ну, уж ты тоже выбрал профессию… Хотя бы уж свиновод, что ли, и то лучше. Выдумал бы какой-нибудь падеж свиней — ну, осудили, мол. А ты, и правда-то, не похож на жулика. Нормальный мужик… Даже вроде наш, деревенский. Ну, свиновод, пошли, что ли?
ПРОКУДИН. Между прочим, к вашему сведению: я шофер второго класса.
ЛЮБА. И права есть?
ПРОКУДИН. Права в Магадане.
ЛЮБА. Ну, видишь, тебе же цены нет, а ты — Горе! Бича хорошего нет на это горе. Пошли.
ПРОКУДИН. Типичная крестьянская психология. Ломовая. Я рецидивист, дурочка. Я ворюга несусветный. Я…
ЛЮБА. Тише! Что, опьянел, что ли?
ПРОКУДИН. Так. А в чем дело? Не понимаю, объясни, пожалуйста. Ну, мы пойдем… Что дальше?
ЛЮБА. Пошли ко мне. Отдохни хоть с недельку… Украсть у меня все равно нечего. Отдышись… Потом уж поедешь магазины ломать. Пойдем. А то люди скажут, встретила — от ворот поворот. Зачем же тогда звала? Знаешь, мы тут какие!.. Сразу друг друга осудим. Да и потом… не боюсь я тебя чего-то, не знаю.
Прокудин и Люба выходят в луч света на авансцену.
ПРОКУДИН. Так. А папаша твой не приголубит меня… колуном по лбу? Мало ли какая ему мысль придет в голову.
ЛЮБА. Нет, ничего. Теперь уж надейся на меня.
В свете проявляется дом Байкаловых.У изгороди стоят мать и отец Любы.
МАТЬ. (всполошилась) Гли-ка, ведет ведь! Любка-то!.. Рестанта-то!..
ОТЕЦ. Вот теперь заживем! По внутреннему распорядку, язви тя в душу! Вот это отчебучила дочь!
МАТЬ. Ну, окаянная, ну, халда! Ну, чо я могла с халдой поделать? Ничо же я не могла…
ОТЕЦ. Ты вида не показывай, что мы напужались или ишо чего… Видали мы таких… разбойников! Стенька Разин нашелся.
МАТЬ. Однако и приветить ведь надо?.. Или как? У меня голова кругом пошла — не соображу…
ОТЕЦ. Надо. Все будем по-людски делать, а там уж поглядим: может, жизни свои покладем… через дочь родную. Ну, Любка, Любка…
Подошли Люба и Прокудин.
ПРОКУДИН. Здравствуйте!
ЛЮБА. Ну, вот и бухгалтер наш. И никакой он вовсе не разбойник с большой дороги, а попал по… этому, по…
ПРОКУДИН. По недоразумению.
ОТЕЦ. И сколько же счас дают за недоразумение?
ПРОКУДИН. Пять.
ОТЕЦ. Мало. Раньше больше давали.
МАТЬ. По какому же такому недоразумению загудел-то?
ЛЮБА. Начальство воровало, а он списывал. Ну, допросили? А теперь покормить надо — человек с дороги. Садись пока, Георгий. Я пойду баню затоплю. И будем обедать.
ПРОКУДИН. Закурить можно?
ОТЕЦ. Кури. Какие куришь?
ПРОКУДИН. «Памир».
ОТЕЦ. Сигаретки, что ли?
ПРОКУДИН. Сигаретки.
ОТЕЦ. Ну-ка, дай я опробую.
Закурили.
ОТЕЦ. Дак какое, говоришь, недоразумение-то вышло? Метил кому-нибудь по лбу, а угодил в лоб?
ПРОКУДИН. Да… Семерых в одном месте зарезали, а восьмого не углядели — ушел. Вот и попались…
Старуха выронила из рук полено и села на лавку.
ОТЕЦ. Семерых?
ПРОКУДИН. Семерых. Напрочь: головы в мешок поклали и ушли.
МАТЬ. Свят-свят-свят…(закрестилась) Федя…
ОТЕЦ. Тихо! Один дурак городит чего ни попадя, а другая… А ты, кобель, аккуратней с языком-то: тут пожилые люди.
ПРОКУДИН. Так что же вы, пожилые люди, сами меня с ходу в разбойники записали? Вам говорят — бухгалтер, а вы, можно сказать, хихикаете. Ну — из тюрьмы… Что же, в тюрьме одни только убийцы сидят?
ОТЕЦ. Кто тебя в убийцы зачисляет! Но только ты тоже, того… что ты булгахтер, это ты тоже… не заливай тут. Булгахтер! Я булгахтеров-то видел-перевидел!.. Булгахтера тихие все, маленько вроде пришибленные. У булгахтера голос слабенький, очечки… и, потом, я заметил: они все курносые. Какой же ты булгахтер — об твой лоб-то можно поросят шестимесячных бить. Это ты Любке вон говори про булгахтера — она поверит. А я, как ты зашел, сразу определил: этот — или за драку, или машину лесу украл. Так?
ПРОКУДИН. Тебе прямо оперуполномоченным работать, отец. Цены бы не было. Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской?
ОТЕЦ. Ты чего это? Чего мелешь-то?
ПРОКУДИН. А чего так сразу смутился? Я просто спрашиваю… Хорошо, другой вопрос: колоски в трудные годы воровал с колхозных полей?
Отец ошарашено молчит.
ПРОКУДИН. Затрудняетесь. Ну, хорошо… Ну, поставим вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?
ОТЕЦ. Ты чего тут Микитку-то из себя строишь?
ПРОКУДИН. Видите, как мы славно пристроились жить! Страна производит электричество, паровозы, миллионы тонн чугуна… Люди напрягают все силы. Люди буквально падают от напряжения, ликвидируют все остатки разгильдяйства и слабоумия, люди, можно сказать, заикаются от напряжения. Люди покрываются морщинами на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые зубы… А в это самое время находятся другие люди, которые из всех достижений человечества облюбовали себе печку! Вот как! Славно, славно… Будем лучше чувал подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми…
МАТЬ. Да он с десяти годов работает! Он с малолетства на пашне…
ПРОКУДИН. Реплики потом. А то мы все добренькие, когда это не касается наших интересов, нашего, так сказать, кармана…
ОТЕЦ. Я — стахановец вечный! У меня восемнадцать похвальных грамот.
ПРОКУДИН. (удивленно, сменив тон) Так чего же ты сидишь, молчишь?
ОТЕЦ. Молчишь… Ты же мне слова не даешь воткнуть!
ПРОКУДИН. Где похвальные грамоты?
МАТЬ. Там. В шкапчике… все прибраны.
ПРОКУДИН. Им место не в шкапчике, а на стене! В «шкапчике». Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь…
Вошла Люба.
ЛЮБА. Ну, как вы тут? Все тут у вас хорошо? Мирно?
ОТЕЦ. (весело) Ну и ухаря ты себе нашла! Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто комиссар какой!
ЛЮБА. Вот счас с Петром, братом моим, вместе в баню пойдете. Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься, и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется!
ОТЕЦ. На то она и тюрьма! А не курорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.
ЛЮБА. Ну-ка вот, мужнины бывшие… Нашла. Небось годится.
ПРОКУДИН. То есть?
ЛЮБА. Моего мужика бывшего… А чего?
ПРОКУДИН. Да я что?! Совсем, что ли, подзаборник — чужое белье напялю. У меня есть деньги — надо сходить и купить в магазине.
ЛЮБА. Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут такого? Оно стираное…
ОТЕЦ. Бери, чего? Оно же чистое.
Прокудин подумал и взял.
ПРОКУДИН. Опускаюсь все ниже и ниже. Даже самому интересно… Я потом вам даже песню спою: «Во саду ли, в огороде».
ЛЮБА. Иди, иди. И это… Петро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.
Перед баней на скамейке сидит Петро. К нему подходит Прокудин.
ПРОКУДИН. (весело) Бритых принимают?
ПЕТРО. (ровно) Всяких принимают.
ПРОКУДИН. Будем знакомы, Георгий. (Прокудин протянул руку, но Петро не пожал ее) Я говорю: я — Георгий.
ПЕТРО. Ну-ну. Давай еще целоваться. Георгий, значит, Георгий. Значит, Жора…
ПРОКУДИН. (заводясь) Джордж.
ПЕТРО. А?
ПРОКУДИН. На! Курва, суюсь сегодня, как побирушка!.. Осталось только хвостом повилять. Что, я тебе дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
Прокудин от волнения закурил.
ПЕТРО. Чего ты? Расселся-то?
ПРОКУДИН. Иди мойся. Я потом. Я же из заключения… Мы после вас. Не беспокойтесь.
ПЕТРО. Во!..
Прокудин прилег на широкую лавку, курил.
ПРОКУДИН. Ну, надо же!.. Как бедный родственник, мля.
Открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
ПЕТРО. Чего ты?
ПРОКУДИН. Чего?
ПЕТРО. Чего лежишь-то?
ПРОКУДИН. Я подкидыш.
ПЕТРО Во!.. Ты пойдешь или нет?!
ПРОКУДИН. (эмоционально) У меня справка об освобождении! Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никто не читает. Понял?
ПЕТРО. Счас возьму и силком суну в тазик. И посажу на каменку. Без паспорта. (хохотнул) Со справкой.
ПРОКУДИН. Вот это уже другой разговор! А то начинает тут… Диплом ему покажи!
Прокудин вслед за Петро уходит в баню.
Выходят на крылечко Люба, Отец и Мать.
МАТЬ. Любка, Любка!.. Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал — жир накопить да потом опять зауситься по свету, — то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя…
ЛЮБА. Как это может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он — парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?
МАТЬ. Ты скажи так: если, скажи, у тебя чего худое на уме, то собирай манатки и…
ОТЕЦ. Ему собраться — только подпоясаться. Чего ты навалилась на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж — как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?
ЛЮБА. Не пугайте вы меня ради Христа. Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?
МАТЬ. Ты вот чего… девка… Любка, слышь? Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.
ЛЮБА. (обалденно) Это где же?
МАТЬ. В сельсовете.
ОТЕЦ. Тьфу! Да вы что, совсем одурели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсовет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.
МАТЬ. Пусть его завтра милиционер обследует.
ОТЕЦ. Чего его обследовать-то? Он весь налицо.
ЛЮБА. Не знаю… А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу… Еще на карточке заметила: глаза какие-то… грустные. Вот хоть убейте вы меня — мне его жалко. Может, я и…
Тут из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.
ПЕТРО. Свари-ил! Живьем сварил!..
Следом выскочил Прокудин с ковшом в руке.
К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.
МАТЬ. Убили! Убили! Люди добрые, убили!..
ПЕТРО. (страдальческим голосом, ощупывая обваренный бок) Не ори. Чего ты?
ОТЕЦ. Чего, Петька?
ПЕТРО. Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды — поддать на каменку, а он взял меня да окатил.
ПРОКУДИН. (растерянно) А я еще удивился: как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще пальцем попробовал — прямо кипяток! Как же, думаю, он вытерпит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, кожа, как у быка, — толстая. Я же не знал, что надо на каменку.
ПЕТРО. «Пальцем попробовал». Что, совсем уж? Ребенок, что ли, малый?
ПРОКУДИН. Я же думал, тебе окупнуться надо…
ПЕТРО. Да я еще не парился! Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?
ЛЮБА. Да как же это ты, Егор?
ПРОКУДИН. Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал — дышать нечем — и просит: «Дай ковшик горячей». Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести…
ПЕТРО. «Бала-анс». Навел бы я те счас баланс — ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если бы там живой кипяток был?
ПРОКУДИН. Я же пальцем попробовал…
ПЕТРО. «Пальцем»!.. Чем тебя только делали, такого.
ПРОКУДИН. Ну, дай мне по лбу, правда, мне легче будет. (протянул Петру ковш). Дай, умоляю…
ЛЮБА. Петро… Он же нечаянно. Ну, что теперь?
ПЕТРО. Да идите вы в дом, ей-Богу! Вон и люди собираться начали.
У изгороди Байкаловых остановилось несколько человек любопытных.
ЛЮБОПЫТНЫЙ1. Чо там у их?
ЛЮБОПЫТНЫЙ2. Петро ихний… Пьяный на каменку свалился.
ЛЮБОПЫТНЫЙ1. Ох, е!.. Дак а живой ли?
ЛЮБОПЫТНЫЙ2. Живой… Вишь, сидит. Чухается.
ЛЮБОПЫТНЫЙ1. Вот заорал-то, наверно!
ЛЮБОПЫТНЫЙ2. Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребезжали.
ЛЮБОПЫТНЫЙ1. Чо же, задом, что ли, приспособился?
ЛЮБОПЫТНЫЙ2. Как же задом? Он же на ём сидит.
ЛЮБОПЫТНЫЙ1. Да сидит… Дак боком, наверно, угодил.
ЛЮБОПЫТНЫЙ2. Это ж надо так пить!
Прокудину постелили на улице. Люба спит в доме. Дверь открыта. Прокудин тихо пытается пробраться в дом.
ЛЮБА. Ну-ка, марш на место!
Егор остановился. Малость помолчал…
ПРОКУДИН. А в чем дело-то?
ЛЮБА. Ни в чем. Иди спать.
ПРОКУДИН. Мне не спится.
ЛЮБА. Ну, так лежи… думай о будущем.
ПРОКУДИН. Но я хотел поговорить! Хотел задать пару вопросов…
ЛЮБА. Завтра поговорим. Какие вопросы ночью?
ПРОКУДИН. Один вопрос! Больше не задам…
МАТЬ. Любка, возьми чего-нибудь… Возьми сковородник.
ЛЮБА. У меня пестик под подушкой.
Егор пошел на место.
МАТЬ. Поше-ол… На цыпочках. Котяра. Думает, его не слышут. Я все слышу. И вижу.
ПРОКУДИН. (злым шепотом) Фраер!.. Отдохнуть душой!.. Телом!.. Фраер со справкой! (помолчал) Луна еще, сука!.. Как сдурела. Круговую оборону заняли, понял! Кого охранять, спрашивается?
МАТЬ. Не ворчи, не ворчи там. Разворчался.
ПРОКУДИН. (громко, цитируя) Ее нижняя юбка была в широкую красную и синюю полоску и казалась сделанной из театрального занавеса. Я бы много дал, чтобы занять первое место, но спектакль не состоялся. (пауза) Лихтенберг! Афоризмы!
ОТЕЦ. Кто? Чего вы?
МАТЬ. Да вон… ругается лежит. Первое место не занял, вишь.
ПРОКУДИН. Это не я ругаюсь, а Лихтенберг.
ОТЕЦ Я вот поругаюсь, чего ты там?
ПРОКУДИН. Это не я! Так сказал Лихтенберг. И он вовсе не ругается, он острит.
ОТЕЦ. (с издевкой) Тоже, наверно, булгахтер?
ПРОКУДИН. Француз.
МАТЬ. Спите! Разговорились.
Люба тихо вышла к Прокудину, сели на лавку у дома.
ПРОКУДИН. Так, Любовь… Уеду я в город заниматься эки… ров… экипировкой. Приоденусь как положено.
ЛЮБА. (тихо) Ехай.
ПРОКУДИН. А чего ты так смотришь?
ЛЮБА. Как?
ПРОКУДИН. Не веришь мне?
Люба долго молчала.
ЛЮБА. Делай, как тебе душа велит, Егор. Что ты спрашиваешь — верю, не верю?.. Верю я или не верю — тебя же это не остановит.
ПРОКУДИН. Я бы хотел не врать, Люба. Мне всю жизнь противно врать… Я вру, конечно, но от этого… только тяжелей жить. Я вру и презираю себя. И охота уж добить свою жизнь совсем, вдребезги. Только бы веселей и желательно с водкой. Поэтому сейчас я не буду врать: я не знаю. Может, вернусь. Может, нет.
ЛЮБА. Спасибо за правду, Егор.
ПРОКУДИН. Ты хорошая. Повело!.. Сколько ж я раз говорил это слово. Я же его замусолил. Ничего же слова не стоят! Дай, я сделаю так: останусь один и спрошу свою душу. Мне надо, Люба.
ЛЮБА. Делай, как нужно. Я тебе ничего не говорю. Уйдешь, мне будет жалко. Жалко-жалко! Я, наверно, заплачу… Но худого слова не скажу.
ПРОКУДИН. Так… Все, Любовь. Больше не могу — тяжело. Прошу пардона.
Прокудин уходит. К Любе с крыльца спускается Мать.
ЛЮБА. Гляди-ка, мама, присохла ведь я к мужику-то. Ну, надо же! Болит и болит душа — не отпускает.
МАТЬ. Так, а совсем уехал-то? Чего сказал-то?
ЛЮБА. Сам, говорит, не знаю.
МАТЬ. Да пошли ты его к черту! Плюнь. Ка-кой! «Сам не знаю». У его жена где-нибудь есть. Что говорит-то?
ЛЮБА. Не знаю. Никого, говорит, нету.
МАТЬ. Врет! Любка, не дури: прими опять Кольку, да живите. Все они пьют нынче! Кто не пьет-то?
ЛЮБА. И когда только успела-то?
МАТЬ. А?
ЛЮБА. Да когда, говорю, успела-то? Видела-то… всего сутки. Как же так? Неужели так бывает?
МАТЬ. Он за что сидел-то?
ЛЮБА. За кражу…
МАТЬ. Шило на мыло. Пьяницу на вора… Ну и судьбина тебе выпала! Живи одна, Любка. Может, потом путный какой подвернется. А ну-ка да его опять воровать потянет? Что тогда?
ЛЮБА. Что тогда? Посадют.
МАТЬ. Ну, язви тебя-то! Ты что, полоумная, что ли?
ЛЮБА. А я сама не знаю, чего я. Как сдурела. Самой противно… Вот болит и болит душа, как, скажи, век я его знала. А знала — сутки. Правда, он целый год письма слал…
МАТЬ. Да им там делать-то нечего, они и пишут.
ЛЮБА. Но ты бы знала, какие письма!..
МАТЬ. Про любовь?
ЛЮБА. Да нет… Все про жизнь. Он, правда, наверно, повидал много, черт стриженый. Так напишет — прямо сердце заболит, читаешь. И я уж и не знаю: то ли я его люблю, то ли мне его жалко. А вот болит душа — и все.
В луче света появляется Прокудин, хорошо одетый, в шляпе.
ПРОКУДИН. Тарьям-па-пам, та-рьям па-пам!.. Тарьям-папам-папам-папам… Девушка, а девушка, у вас есть молодой человек? Я в том смысле, что не могли бы мы вместе совершить какое-нибудь уникальное турне по городу? Ой-ой, сразу на арапа берут! «Гражданин!..» Какой я вам гражданин? Я вам — товарищ и даже друг и брат. Работайте, работайте, а то только глазками стрелять туда-сюда! Шалашовки, вы у меня танец маленьких лебедей будете исполнять. Краковяк!.. Нет, как вам это нравится! Марионетки. Красные шапочки… Я вам устрою тут фигурные катания! Я наэлектризую здесь атмосферу и поселю бардак. Тарьям-па-пам, та-рьям па-пам!.. Тарьям-папам-папам-папам… Уважаемый, как тебя зовут? Михалыч? Принеси-ка, любезный, мне бутылочку шампанского. Держи четвертной. Сдачи не надо. Я приехал с золотых приисков, и хотел вас спросить: не могли бы мы здесь где-нибудь организовать маленький бардак? Ну, я грубо выразился… Я волнуюсь, потому что мне деньги жгут ляжку. Вот, погляди, целая пачка, их же надо пристроить. Нужен праздник. Я долго был на Севере… Что-нибудь, знаешь, вроде такого пикничка — в честь прибытия, так сказать. Такой небольшой бардак. Аккуратненький такой бардельеро… Забег в ширину. И чтобы с дамочками. Да, Михайлыч? Ты мне что-то с первого взгляда понравился! Я подумал: вот с кем я взлохмачу мои деньги! Тарьям-па-пам, та-рьям па-пам!.. Тарьям-папам-папам-папам… Ну, что, дамы и господа! Чего взгрустнули?! Сегодня мы оторвем от хвоста грудинку. Ну!.. Налили. Мы собрались здесь, чтобы… Братья и сестры, у меня только что от нежности содрогнулась душа. Я понимаю, вам до фени мои красивые слова, но дайте все же я их скажу. Весна… Скоро зацветут цветочки. Березы станут зеленые… Можно идти и идти, будет полянка, потом лесок, потом в ложок спустился — там ручеек журчит… Я непонятно говорю? Да потому что я, как фраер, говорю и стыжусь своих же слов! Вот вы все меня приняли за дурака — взял триста рублей и ни за что выбросил. Но если я сегодня люблю всех подряд! Я сегодня нежный, как самая последняя… как корова, когда она отелится. Пусть пикничка не вышло — не надо! Даже лучше. Но поймите, что я не глупый, не дурак. И если кто подумает, что мне можно наступить на мозоль, потому что я нежный, — я тем не менее не позволю. Люди!.. Давайте любить друг друга! Ну чего мы шуршим, как пауки в банке? Ведь вы же знаете, как легко помирают?! Я не понимаю вас… Не понимаю! Отказываюсь понимать! И себя тоже не понимаю, потому что каждую ночь вижу во сне ларьки и чемоданы. Все! Идите, воруйте сами… Я сяду на пенек и буду сидеть тридцать лет и три года. Я шучу. Мне жалко вас. И себя тоже жалко. Но если меня кто-нибудь другой пожалеет или сдуру полюбит, я… не знаю, мне будет тяжело и грустно. Мне хорошо, даже сердце болит — но страшно. Мне страшно! Вот штука-то…
Голос за сценой: А сейчас хор сидельцев-рецидивистов споет нам задумчивую песню «Вечерний звон»! В группе «бом-бом» участвует тот, у кого завтра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.
Звучит песня «Вечерний звон». Егор Прокудин старательно и с чувством подпевает «бом-бом». Музыка резко обрывается.
ПРОКУДИН. Нет! Не хочу!!! Не хочу!!! Не хочу!!! Не хочу!!!
Прокудин медленно пятится в темноту. Проявляется деревенский дом. На скамейке сидит Отец, починяет перемет.
ОТЕЦ. Вернулся, значится… Красавец! Аж при шляпе. А ты, говорят, шофером решил устроиться? А то давай трактористом. Даже ишо лучше. Они вон по сколь счас выгоняют!
ПРОКУДИН. Да я за деньги не переживаю.
ОТЕЦ. Сплету вот переметы… Вода маленько посветлеет, пойдем с тобой переметы ставить — милое дело. Люблю.
ПРОКУДИН. Да… Я тоже. Прямо обожаю переметы ставить.
ОТЕЦ. И я. Другие есть — больше предпочитают сеть. Но сеть — это… поймать могут, раз; второе: ты с ей намучаешься, с окаянной, пока ее разберешь да выкидаешь — время-то сколько надо!
ПРОКУДИН. Да… Попробуй покидай ее. «Зачем вы, девушки…» А Люба скоро придет?
ОТЕЦ. Скоро должна придтить. Счас уж сдают молоко. Счас сдадут — и придет. Ты ее, Егор, не обижай: она у нас — последыш, а последышка жальчее всех. Вот пойдут детишки у самого — спомнишь мои слова. Она хорошая девка, добрая, только все как-то не везет ей… Этого пьянчужку нанесло — насилу отбрыкались.
ПРОКУДИН. Да, да… С этими алкашами беда прямо! Я вот тоже… это смотрю — прямо всех пересажал бы чертей. В тюрьму! По пять лет каждому. А?
ОТЕЦ. Ну, в тюрьму зачем? Но на годок куда-нибудь, под строгай изолятор — я бы их столкал! Всех, в кучу!
Вошла Люба.
ЛЮБА. Вот те раз! Я думала, ты только завтра приедешь, а ты уж дома.
ПРОКУДИН. Пойдем-ка на пару слов, Люба.
Прокудин и Люба выходят на авансцену в луч света.
ПРОКУДИН. Есть деревня Сосновка, неподалеку отсюда…
ЛЮБА. Знаю Сосновку.
ПРОКУДИН. Там живет старушка по кличке Куделиха. Она живет с дочерью, но дочь лежит в больнице.
ЛЮБА. Где это ты узнал-то все?
ПРОКУДИН. Ну, узнал… Дело не в этом. Меня один товарищ просил попроведать эту старуху, про детей ее расспросить — где они, живы ли?
ЛЮБА. А зачем ему — товарищу-то?
ПРОКУДИН. Ну… Родня она ему какая-то, тетка, что ли. Но мы сделаем так: зайдем вместе, но расспрашивать будешь ты.
ЛЮБА. Почему?
ПРОКУДИН. Ты дай объяснить-то, потом уж спрашивай!
ЛЮБА. Ну-ну! Ты только на меня не кричи, Егор, ладно? Больше не спрашиваю. Ну?
ПРОКУДИН. Потому что, если она увидит, что расспрашивает мужик, то она догадается, что, значит, он сидел с ее сы… это, с племянником. Ну, и сама кинется выспрашивать. А товарищ мне наказал, чтоб я не говорил, что он в тюрьме… Фу-у! Дошел. Язык сломать можно. Поняла хоть?
ЛЮБА. Поняла. А под каким предлогом я ее расспрашивать-то возьмусь?
ПРОКУДИН. Надо что-то выдумать. Например, ты из сельсовета… Нет, не из сельсовета, а из рай… этого, как его, пенсии-то намеряют?
ЛЮБА. Райсобес?
ПРОКУДИН. Райсобес, да. Из райсобеса, мол, проверяют условия жизни престарелых людей. Расспроси, где дети, пишут ли? Поняла?
ЛЮБА. Поняла. Все сделаю, как надо.
ПРОКУДИН. Не обижайся, Люба, я помолчу. Ладно?
ЛЮБА. Молчи, молчи. Делай, как знаешь, не спрашиваю.
ПРОКУДИН. А что закричал… прости. Я сам не люблю, когда кричат.
В свете проявляется стол, за которым сидит старуха Куделиха. Перед ней деревенская посуда и вязание. Прокудин и Люба входят в свет. На Прокудине темные очки.
КУДЕЛИХА. Чего же, сынок, глаза-то прикрыл? Рази через их видать?
Егор на это неопределенно пожал плечами. Ничего не сказал.
ЛЮБА. Вот мне велели, бабушка, разузнать все.
КУДЕЛИХА. Дак а чего узнавать-то? Мне плотют двадцать рублей… Чего же еще?
ЛЮБА. А дети где ваши? У вас сколько было?
КУДЕЛИХА. Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое в городах… Коля в Новосибирске на паровозе работает, Миша тоже там же, он дома строит, а Вера на Дальнем Востоке, замуж там вышла, военный муж-то. Фотокарточку недавно прислали — всей семьей, внучатки уж большенькие, двое: мальчик и девочка.
ЛЮБА. А еще двое?
КУДЕЛИХА. А вот их-то… я и не знаю: живые они, сердешные душеньки, или нету их давно. В голод разошлись по миру… Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца… Про этих не знаю.
ЛЮБА. Ладно, бабушка… Погоди-ка, милая, погоди — не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!
КУДЕЛИХА. Может, найдутся… Спасибо тебе. Сама-то не из крестьян? Простецкая-то.
ЛЮБА. Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то…
Прокудин встал и вышел в луч света. Люба подошла к нему.
ЛЮБА. Господи, до чего же жалко ее стало! Прямо сердце заломило. Поехали.
ПРОКУДИН. Погоди… постоим… Тоже, знаешь… сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.
ЛЮБА. Да что же ты, Егор? Как же ты?..
ПРОКУДИН. Не время. Дай время… Скоро уж. Скоро.
ЛЮБА. Да какое время, ты что! Вернемся!
ПРОКУДИН. Рано! Дай хоть волосы отрастут… Хоть на человека похожим стану. Я перевел ей деньги, но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась — от кого, спросит. Еще не возьмет. Прошу тебя, съезди завтра к ней опять и… скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока… Не могу пока — сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?
Люба обняла его, ласково, умело, прижала к груди его голову.
ЛЮБА. Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. Что мне с вами делать-то?
ПРОКУДИН. Ничего, Любаша!.. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я зря не говорю.
В свете проявляется деревенский дом. Прокудина и Любу встречает Петро.
ПЕТРО. Там этот пришел… твой.
ЛЮБА. Колька? Вот гад-то! Что ему надо-то? Замучил, замучил, слюнтяй!..
ПРОКУДИН. Ну, я пойду, познакомлюсь.
ЛЮБА. Егор!.. Он же пьяный небось — драться кинется. Не ходи, Егор!
ПЕТРО. Не бойся.
ЛЮБА. Да он же изобьет его! Ты что? Ну, Петро!..
ПЕТРО. Кого изобьют? Жоржика? Его избить трудно. Пускай поговорят… И больше твой Коля не будет ходить сюда. Пусть поймет раз и навсегда.
КОЛЯ. А-а, новый хозяин пришел. А я — старый. Надо бы потолковать…
Прокудин схватил Колю за шкирку и выволок на авансену.
ПРОКУДИН. Если ты, падали кусок, будешь еще… Ты был здесь последний раз.
Коля попытался несколько раз ударить кулаком Прокудина. Не вышло.
КОЛЯ. Давай отойдем! Идем, идем. Ну, собака!.. Иди, иди-и!..
ПРОКУДИН. Да. Здесь не надо бы… Пошли!
Прокудин отвернулся и пошел к краю сцены.
КОЛЯ. Ну, собака!.. Да я тебя!..
Коля кинулся на Прокудина с палкой. Прокудин резко обернулся.
ПРОКУДИН. Не успеешь махнуть. Коля.
КОЛЯ. А чего ты тут угрожаешь-то?! Чего ты угрожаешь-то?! С ножом, что ли? Ну, вынимай свой нож, вынимай!
ПРОКУДИН. Пить надо меньше, дурачок. Кол-то выломил, а у самого руки трясутся. Больше в этот дом не ходи.
КОЛЯ. Фраер городской! Мы тебя с дружками где-нибудь в другом месте прищучим!
ПРОКУДИН. Убирайся отсюда, пока я тебе свою масть не показал в полной красе. Брысь!
Коля суматошно сбежал. Прокудин легкой походкой вернулся к дому.
ПРОКУДИН. (весело) Ну? Что закручинилась, зоренька ясная? Давай-ка споем лучше!
ЛЮБА. Господи, до песен мне…
ПРОКУДИН. Давай, я научу тебя… Хорошая есть одна песня.
Калина красная-а-а,
Калина вызрела-а…
ЛЮБА. Да я ее знаю!
ПРОКУДИН. Ну? Ну-ка, поддержи. Давай:
Калина…
ЛЮБА. Егор, я боюсь.
ПРОКУДИН. Чего?.
ЛЮБА. Я слышала, у вас… когда уходят от них, то… Егор, Христом Богом прошу, скажи, они ничего с тобой не сделают? Не злись, Егорушка. Ну что ты? Как же ты меня-то не можешь понять: ждала я, ждала свое счастье, а возьмут да… Да что уж я — проклятая, что ли? Мне и порадоваться в жизни нельзя?!
ПРОКУДИН. Веришь ты мне?
ЛЮБА. Веришь, веришь… А сам не хочет говорить. Скажи, Егор, я не испугаюсь. Может, мы уедем куда-нибудь…
ПРОКУДИН. О-о!.. Станешь тут ударником труда! Нет, я так никогда ударником не стану, честное слово. Люба, я не могу, когда плачут. Не могу! Ну, сжалься ты надо мной, Любушка.
ЛЮБА. Ну, ладно, ладно. Все будет хорошо?
ПРОКУДИН. Все будет хорошо, — четко, раздельно сказал Егор. — Клянусь, чем хочешь… всем дорогим. Давай песню. (запел первый)
Калина красная-а-а,
Калина вызрела-а…
Люба поддержала.
Я у залеточки
Характер вызнала,
Характер вызнала-а,
Характер — ой какой,
Я не уважила,
А он ушел к другой.
ПЕТРО. Спишите слова.
ЛЮБА. Ну, Петро, взял спугнул песню.
ПРОКУДИН. Баню будем топить?
ПЕТРО. А как же? Иди-ка сюда, что скажу…
ЛЮБА. Петро! Я ведь знаю, что ты там, знаю. После бани!
ПЕТРО. Я жиклер его прошу посмотреть.
ПРОКУДИН. Я только жиклер гляну… Там, наверно, продуть надо.
ЛЮБА. Я вам дам жиклер! После бани, сказала.
Люба ушла в дом.
ПРОКУДИН. Бренди — это дерьмо. Я предпочитаю или шампанзе, или «Рэми-Мартин».
ПЕТРО. Да ты опробуй!
ПРОКУДИН. А то я не пробовал! Еще меня устраивает, например, виски с содовой…
На сцене появляется молодой парень, знакомый Прокудину по облаве в воровской малине.
ПРОКУДИН. (удивленно и взволнованно) О-о! Вот так гость! Вася!
ШУРА. Шура я.
ПРОКУДИН. Да, Шура! Все забываю. Все путаю с тем Васей, помнишь? Вася-то был большой такой, старшиной-то работал… Мы с Шурой служили вместе. У одного генерала. Пойдем, Шура, ужинать с нами.
ШУРА. Да нет, меня такси ждет. Мне надо сказать тебе, Георгий, кое-что. Да передать тут…
ПРОКУДИН. Да ты садись, поужинай! Подождет таксист.
ШУРА. Да нет… Мне еще на поезд успеть…
ПРОКУДИН. Ну как, знакомых встречаешь кого-нибудь? Эх, золотые были денечки!.. Мне эта служба до сих пор во сне снится. Ну, пойдем — чего там тебе передать надо: в машине, что ли, лежит? Пойдем, примем пакет от генерала. Расписаться ж надо, да? Ты сюда рейсовым? Или на перекладных? Пойдем…
Прокудин и Шура вышли на авансцену в луч света.
ШУРА. Губошлеп велел передать, чтобы ты в город ехал. Дело есть большое. Без твоего таланта никак.
ПРОКУДИН. Я ему не шавка подзаборная, чтобы по свисту прибегать. Так и передай. Понял? Запомни и передай.
ШУРА. Я передам. Но ты же знаешь его…
ПРОКУДИН. Я знаю. Он меня тоже знает. Я ему деньги отправлял. Он получил?
ШУРА. Получил.
ПРОКУДИН. Все. Я вам больше не должен. Будете искать, я на вас всю деревню подниму. Не советую.
ШУРА. Горе… Ты не злись только, я делаю, как мне велено: если, мол, у него денег нет, дай ему. На.
Шура протянул Егору заготовленные деньги. Прокудин взял их и с силой ударил ими по лицу Шуру — раз, и другой, и третий.
ПРОКУДИН. Сучок… Сопляк… Догадался, что я хочу сказать?..
Из темноты вышли в свет Губошлеп, Люсьен, Бульдог.
ГУБОШЛЕП. Догадался… Деловой какой… Люсьен, ты глянь на него!
ЛЮСЬЕН. Губа, ты его не тронешь.
ГУБОШЛЕП. Люсьен!.. О чем ты говоришь! Это он бы меня не тронул! Скажи ему, чтобы он меня не тронул. А то как двинет святым кулаком по окаянной шее…
ЛЮСЬЕН. Ты не тронешь его, тварь! Ты сам скоро сдохнешь, зачем же…
ГУБОШЛЕП. Цыть! А то я вас рядом положу. И заставлю обниматься — возьму себе еще одну статью: глумление над трупами. Мне все равно.
ЛЮСЬЕН. Я прошу тебя, не тронь его. Нам все равно скоро конец, пусть он живет. Пусть пашет землю — ему нравится.
ГУБОШЛЕП. Нам — конец, а он будет землю пахать? Где же справедливость? Что он, мало натворил?
ЛЮСЬЕН. Он вышел из игры… У него справка.
ГУБОШЛЕП. Он не вышел. Он только еще идет. Правда, него походка-то какая-то стала!.. Трудовая.
БУЛЬДОГ. (поддакнул) Пролетарьят.
ГУБОШЛЕП. Крестьянин, какой пролетариат!
БУЛЬДОГ. Но крестьяне-то тоже пролетариат!
ГУБОШЛЕП. Бульдя! Ты имеешь свои четыре класса и две ноздри — читай «Мурзилку» и дыши носом. Здорово, Горе! Разговор есть…
ПРОКУДИН. Ну что ж, давай поговорим. По душам, так сказать…
Банда медленно выдавливает Прокудина в темноту. Раздается тихий звук выстрела. На звук из избы выбежали Люба и Петро. Увидели, что Прокудин лежит недвижимо.
ЛЮБА. Мамочка моя родимая! Петя, братка милый, что же это?! Господи, как сердце мое чуяло!..
ПЕТРО. Не уйдут. Успею перехватить.
Петро убегает со сцены. Слышен шум автомобильной погони и удар.
Люба подхватила Егора под руки.
ПРОКУДИН. Измажу я тебя.
ЛЮБА. Молчи, не говори. Ерунда это… Штыком насквозь прокалывали, и то оставались жить. Через неделю будешь прыгать…
ПРОКУДИН. Там пуля.
Люба устроила голову Прокудина у себя на коленях.
ЛЮБА. Потерпи, Егорушка… милый. Счас поедем в больницу…
ПРОКУДИН. Не плачь.
ЛЮБА. Я не плачу…
ПРОКУДИН. Плачешь… На лицо капает. Не надо.
ЛЮБА. Не буду, не буду…
ПРОКУДИН. Люба… Люба…
ЛЮБА. Я здесь, Егорушка, здесь, вот я…
ПРОКУДИН. Деньги… У меня в пиджаке… раздели с мамой… Вот и все… Калина красная… калина вызрела…
Прокудин затих. Люба тихонечно запела ему.
Занавес.
По вопросам использования инсценировки для постановки, пишите на почту slav-a74@mail.ru