1
Неожиданный визит аббата Хьюго вызвал в монастыре страшный переполох.
Монахи с метлами, граблями и ведрами напервес, подобрав рясы, скакали через лужи, оставленные ночной грозой, словно перепуганные козы: братии надлежало срочно привести в порядок двор и монастырские помещения .
Приор Юлиан, бледный и растерянный, ходил взад и вперед по трапезной, то и дело отвешивая подзатыльники нерасторопным братьям, снующим мимо него.
- Пресвятая дева, - бормотал он себе под нос, сжав вспотевшей от волнения дланью дубовые четки, - С чего это преподобный Хьюго явился сюда ни свет ни заря, даже не известив меня о визите? Все, что нам надлежало отдать на содержание его аббатства, отдано в срок: и деньги, и птица, и … Ох! Как же я сразу не догадался! Наверняка то мои недоброжелатели оговорили меня перед аббатом: теперь, чего доброго, он захочет лишить меня места! Пресвятая дева, защити меня и помилуй!
Когда Хьюго, элегантно приподняв край пурпурного одеяния, перешагнул порог трапезной и милостиво протянул руку для поцелуя приору, тот метнулся навстречу гостю с гримасой отчаянного радушия на лице, и впился губами в огромный рубин на пальце прелата со страстью истосковавшегося любовника.
- Большая честь, святой отец, большая честь! Воистину, этот день благословлен небесами, как и дорога, которая привела вас сюда!
Аббат Хьюго кисло улыбнулся в ответ:
- Дорога? Я бы не стал называть сим благородным именем ту трясину, в которой едва не застряла моя повозка…Клянусь распятием, если бы не срочные дела, я не прервал бы смиренных молитв во славу Господа, и не потащился бы сюда на ночь глядя, да еще в такую собачью погоду! Но, сын мой, - тут аббат бросил строгий взгляд на стол, предусмотрительно уставленный яствами, - добрая трапеза, разумеется, весьма поспособствует восстановлению моих сил и поможет забыть о тяготах долгого пути!
Юлиан шумно отодвинул резное кресло, и помог почтенному прелату устроиться поудобнее, ловко сунув ему под спину вышитую шелком подушечку. Затем приор отослал из трапезной монахов, и принялся лично прислуживать гостю со всем усердием, на какое только был способен.
После трапезы оба слуги божьих уселись у окна, из которого открывался великолепный вид на монастырские луга и заповедные королевские леса, простиравшиеся до самого горизонта.
- Что же, сын мой, - тяжело ворочая языком начал аббат, раскрасневшийся от изрядного количества выпитого вина, - думаю, пора назвать цель моего визита... Знайте же, что я намерен укрыть в вашей обители нечто весьма ценное, предназначенное в дар моему брату, благородному шерифу Ноттингемскому.
- О, ваше преподобие! – охнул приор, - Да разве стены скромной нашей обители надежнее стен аббатства? Разве способны они должным образом уберечь тот, без сомнения ценный, предмет, о котором изволит говорить ваша милость?
Хьюго посмотрел на собеседника осоловевшими глазами.
- Сын мой, - громким шепотом произнес он, притянув настоятеля к себе за рукав рясы, - То, что я хочу укрыть здесь, в моем аббатстве подверглось бы серьезной опасности, клянусь муками Спасителя!
Хьюго мешком отвалился на высокую спинку, поднес к лицу левую руку и, глядя на нее в упор, правой начал загибать худые, длинные пальцы:
- Аббатство слишком известно в округе – раз. Оно рядом с Шервудским лесом – два. И этот висельник Робин Гуд поклялся выкрасть упомянутую ценность – три. Как видите, причины серьезны, и их вполне достаточно, чтобы тайком приехать сюда, ибо никто не додумается искать ЭТО здесь!
Приор понимающе мотнул непослушной головой, икнул и прижал палец к губам:
- Т-с-с-с-с-с-с! – протянул он многозначительно, и громким заговорщическим шепотом добавил: - А о чем, ссобссссно, ведет речь ваша милость?
Аббат оглянулся вокруг, дабы убедиться в том, что никто не подслушивает, и заговорил.
2
…Наутро преподобный Хьюго покинул монастырь, а у бедняги Юлиана с тех пор не было ни единой спокойной минуты.
3
День рождения шерифа неотвратимо приближался, и приор решил заглянуть в тайник, где лежал заветный объект, дабы удостоверится, что с порученным ему предметом все благополучно.
Ночью, дождавшись когда все уснут, он зажег свечу и, не замеченный никем, прокрался в скрипторий. Щуря подслеповатые глаза, Юлиан миновал столы переписчиков, заваленные рукописями, подошел к окну, выходившему в сад, и пошарил рукой по стене, ощупывая грубую кладку. Найдя нужный камень, приор поддел его ножом для очинки перьев, чуть выдвинул вперед, а потом, сделав усилие, обеими руками вытащил камень из стены. Внутри чернела небольшая, по размеру камня, ниша.
Юлиан с бьющимся сердцем сунул туда руку и похолодел.
Тайник был пуст.
4
Брат Тук сладко зевнул, потянулся, пошевелил пальцами босых ног, несколько раз повернул широкие ступни сначала влево, потом вправо. Кроме него самого в госпитале не было ни единой души: лекари и выздоравливающие ушли на молитву, а Тука, как тяжело больного, оставили в покое, пристроив на колченогой скамье у изголовья страдальца кувшин молока и большой ломоть свежего хлеба.
Тук сел, спустил с дощатого, покрытого соломой ложа, короткие пухлые ноги, еще раз зевнул, осенил себя крестным знамением и принялся за завтрак, мысленно возблагодарив Пресвятую деву за обретенные внезапно кров и пищу.
"Надо ж, как свезло-то", - думал он, уплетая краюху, - " Я уж думал, конец мне пришел: шерифовы солдаты обложили меня, как оленя…Благо, началась гроза, да монахи возвращались в обитель: упал у дороги, застонал да сказался больным - они и подобрали…Эх! Все-таки, есть еще на свете люди, чтящие заповеди Христовы!"
Тук поднялся, отер губы рукавом измятой рубахи и подошел к окну. Утро было солнечным и ясным, а двор сиял чистотой: отец настоятель не зря гонял накануне братию. Сам приор стоял тут же: держал под уздцы гнедого коня, покрытого богатой попоной, и что-то почтительно говорил спутнику, садившемуся в седло. Когда лицо всадника оказалось в поле зрения Тука, монах ахнул и отшатнулся к стене: он узнал Хьюго де Рено, родного брата шерифа Ноттингемского. Вскоре до него донеслись и слова:
- Может быть, ваша милость соблаговолит отправиться в путь на повозке? - робко поинтересовался Юлиан, - братья вычистили и починили ее.
- Предпочитаю вернуться верхом, - небрежно бросил гость, разбирая поводья, - а вы смотрите в оба, мой любезный приор: я полагаюсь на вас и надеюсь, вы меня не разочаруете.
- Клянусь жизнью...,- начал было Юлиан.
- Что такое жизнь по сравнению со стабильным доходом? - ехидно хмыкнув, перебил аббат. - Ну, до скорой встречи!
Тук услышал цоканье копыт по двору, и вскоре снова наступила тишина.
- Святые угодники! Что этот старый лис тут делал? - пробормотал монах, почесав затылок, - А приор-то, приор, ишь как стелился перед ним…Тьфу ты, Господи прости, мерзость какая! Мдаа...Надо бы присмотреть за настоятелем: не зря ведь аббат здесь околачивался — не иначе, дело нечисто...
5
Действовать Тук начал незамедлительно.
Первым делом он испросил у настоятеля разрешения остаться в монастыре.
Приор согласился: брату келарю как раз нужен был помощник, а Тук, несмотря на внушительное брюхо, оказался малым расторопным и, к тому же, знал толк в готовке. Уже через три дня братия ощутила перемены: монастырские трапезы стали разнообразнее, похлебки – наваристее, а эль – крепче и ароматнее.
Тук, к тому же, сумел расположить к себе вновь приобретенных товарищей: его добродушие и остроумие пришлись по нраву всем, даже недоверчивому приору, и желающих поболтать с дородным новичком было хоть отбавляй.
Таким образом, Тук, облеченный абсолютным доверием, мог свободно передвигаться по монастырю, чем и пользовался без зазрения совести. Монаха можно было встретить и в конюшне, и в трапезной, и в часовне, и в скриптории. И, по странному стечению обстоятельств, которому, однако, не придали значения окружающие, Тук везде появлялся одновременно с Юлианом.
Услужливый толстяк то придерживал настоятелю стремя, когда тот садился в седло, то прислуживал за столом, следя за тем, чтобы у приора был лучший кусок жаркого, а в кубке не иссякало вино, то, преисполненный религиозного чувства и опустив очи долу, стоял рядом с настоятелем на молитве, виртуозно вознося звенящим от восторга голосом хвалебные гимны Всевышнему. Но чаще всего, нагруженный свитками, перьями и бутылочками с чернилами, брат Тук, пыхтя и отдуваясь, поднимался вслед за приором по крутой лестнице, ведущей в скрипторий.
Монах быстро заметил, что Юлиан, приходя к переписчикам, начинает заметно нервничать: глаза его шарили по скрипторию, словно бы желая удостовериться, что всё на месте, руки мелко тряслись, а обвисшая кожа щек покрывалась пятнами свекольного цвета. Приор, определенно, за что-то мучительно переживал, и это «что-то» находилось здесь, в священной обители мудрости и знаний.
Пару раз Тук, улучив момент, поднимался в пустой скрипторий и наскоро осматривал помещение: переходил от одного стола к другому, осторожно, стараясь не нарушать расположения свитков, перекладывал пергаменты с затейливыми латинскими письменами, заглядывал внутрь стеллажей, где хранились чернила и краски, обшаривал пухлой рукой полки, заваленные манускриптами. Ничего! Совершенно ничего, что могло бы не то что внушить опасения, а даже насторожить! Но ведь что-то приора беспокоило: в этом монах готов был поклясться спасением собственной души!
6
Опустившись на колени пред скромным деревянным распятием, освещенным тусклым огнем сальной свечи, и ощущая сквозь рясу холод грубых каменных плит, брат Тук усердно молился. Он поблагодарил Всевышнего за прожитый день, за все хорошее, что было ниспослано ему, Туку, щедрым Создателем (а надо сказать, брату было за что благодарить Господа, ибо великолепный окорок и свежайшие овсяные лепешки еще приятно отягощали желудок), и искренне покаялся в грехе чревоугодия, с которым не в силах был совладать.
- Прости мне, Господи, грехи мои, вольные и невольные, - шептал монах, - ибо я всего лишь человек, слабый духом, и плоть моя так же слаба, как и дух мой. Дай же мне сил, о Всевышний, бороться с искушениями…
Тук не закончил. В коридоре раздались размеренные шаркающие шаги, хорошо различимые в глубокой тишине. Монах ловко подобрал длинное одеяние и поднялся с колен с проворностью, коей нельзя было предположить в столь грузном теле. Замерев у низкой двери, он прислушался, а затем осторожно приоткрыл ее и выглянул наружу. В нескольких шагах от кельи двигался темный силуэт, который Тук узнал без труда, ибо нынче вечером один лишь приор не притронулся к яблочному сидру, куда монах щедрой рукой влил сонного зелья.
Тук дерзнул совершить сей неблаговидный поступок, преисполнившись решимости исследовать скрипторий со всем тщанием, и обнаружить, наконец, причину странного поведения настоятеля. Единственное, что могло бы помочь в осуществлении столь коварного замысла - это усыпление братии, на что монах, поднаторевший в изучении трав и снадобий, отважился, предварительно повинившись перед Всевышним в самых смиренных выражениях.
Спешно натянув на голову капюшон, Тук выскользнул из кельи и двинулся вслед за приором.
Юлиан проследовал через темный коридор к лестнице, ведущей наверх, оглянулся, вытянул руку и посветил перед собой полусгоревшей свечой: Тук едва успел спрятаться за выступом в стене, вжался в нее, втянул, насколько возможно, выпирающий живот, и задержал дыхание.
Когда дубовые ступеньки жалобным скрипом дали монаху знать, что Юлиан начал восхождение, Тук осторожно выскользнул из укрытия и двинулся следом, стараясь попадать своими шагами в ритм шагов приора.
В скриптории было тихо и темно. Настоятель открыл дверь, вошел, неспешно пересек помещение и, поставив плошку со свечой на ближайший стол, проследовал ко второму окну слева: Тук, вошедший следом, увидел угловатый силуэт Юлиана в проеме окна, на фоне темно-сизого ночного неба.
Дверь, не закрытая настоятелем, стала отличным убежищем: спрятавшись за ней, монах мог наблюдать за приором без страха быть обнаруженным. Плохо было одно: свеча на столе едва горела и света ее не хватало, чтобы осветить скрипторий как следует: как Тук не старался, он не мог разглядеть, что делает у окна Юлиан. Но зато он услышал глухой скрежет камня, извлеченного из стены, тяжелое дыхание настоятеля, и, наконец, его приглушенный возглас, прерывающийся от волнения:
- Пресвятая дева! Так они существуют...Господь всемогущий, не введи меня во искушение!
7
...Братия, вкусившая яблочного сидра, еще мирно спала, когда Тук вывел из конюшни старую рыжую кобылу, с большим трудом взобрался в облезлое седло, перекрестился и выехал за ворота.
8
Солнце вовсю сияло на небосклоне, и бритая макушка монаха все явственнее ощущала настойчивые ласки горячих лучей. Принимая же во внимание то, что бедняге Туку ни на минуту не пришлось сомкнуть глаз минувшей ночью, не было ничего удивительного в том, что вскоре он, убаюканный мерным шагом кобылы и уютным теплом небесного светила, начал клевать носом, а потом и вовсе отдался во власть Морфея, предоставив кобыле следовать торной дорогой безо всякого принуждения с его стороны.
- Ого! Да не капеллан ли это Робера де Рено? – услышал вдруг Тук над самым своим ухом низкий хриплый голос. Монах вздрогнул, тряхнул головой и открыл глаза.
Кобыла стояла у обочины и мирно жевала придорожную траву, а несколько вооруженных до зубов всадников, полукольцом окружив Тука, разглядывали его с видом нахальным и презрительным.
- Так и есть, это толстяк его милости милорда шерифа! – сказал один из них, пребольно хлопнув Тука по круглому плечу.
– Подобает ли хорошему капеллану находиться так далеко от господина? – ехидно спросил второй, подъезжая ближе.
Тук сглотнул комок, подступивший к горлу, и, потирая плечо, пролепетал:
- Я как раз направляюсь в Ноттингем, добрый сэр, ибо поручение, данное мне милордом шерифом…
- Поручение милорда шерифа? – перебил первый, и в голосе его зазвучала неподдельная заинтересованность, - Уж не звонкую ли монету ли ты везешь ему, братец?
Тук похолодел: монет при нем не было, но под рясой, заботливо завернутое в тряпицу и перевязанное шнурком, скрывалось то, что нынче ночью он тайно извлек из хранилища приора Юлиана. Страх мелкими противными мурашками рассыпался по телу, и при мысли о неминуемом обыске монах покрылся испариной. Однако, собравшись с духом, Тук подбоченился и не без гордости молвил:
- Да будет известно храброму воину, что милорд шериф доверяет мне нечто гораздо более ценное, чем монеты: он доверяет мне свою душу! Мирские же дела, и доставку звонкой монеты в том числе, мой господин поручает милорду Гизборну, ежели вы имеете удовольствие знать этого доблестного рыцаря.
- Уверен, что душа де Рено не представляет ценности даже для сатаны, - ухмыльнулся второй всадник, не сводя с Тука скользкого взгляда проныры и прохвоста, - Так какой ему прок в капеллане? Но ты прав: времена нынче лихие, того и гляди нарвешься на разбойников...У Гизборна, пожалуй, больше шансов справиться с ними, чем у такого пузатого пивного бочонка, как ты.
- Больше шансов? - воскликнул первый всадник, - Должно быть, ты не слыхал, как несколько дней тому Гизборн осрамился в Шервуде!
- Слыхал, как же, да ведь об этом судачит вся округа! - ухмыльнувшись, молвил второй, и Тук возблагодарил Всевышнего за то, что собеседники отвлеклись от мыслей о монетах, и, стало быть, нежелательного обыска удастся избежать, - Сэр Гай опять упустил Робин Гуда и его шайку, а шериф был в ярости и сквернословил так, что преподобный Хьюго не мог остановить брата даже именем Господа!
И эти двое, а с ними и все остальные громко расхохотались.
- Так куда, говоришь, ты идешь? – спросил первый всадник, вновь обращаясь к монаху.
- В Шер…Я иду в Ноттингем, добрый человек, - ответил Тук, вовремя спохватившись, - в Ноттингем, к моему господину, его милости милорду де Рено.
- Ну, так мы проводим тебя, - сказал всадник, взяв рыжую кобылу монаха под уздцы и увлекая ее за собой, - А уж ты подумай, как отблагодарить нас за услугу.
Тук, понурив голову и тяжело вздохнув, покорно последовал далее, окруженный со всех сторон нежданными своими телохранителями.
9
- Ради всего святого, Гизборн! Какой капеллан?
- Но, милорд, я думал…
- Думать – не ваш конек, Гизборн, и я приказываю вам избегать столь опасного для окружающих занятия! – громы и молнии гнева его милости Робера де Рено, шерифа Ноттингемского, бурным, неудержимым потоком низвергались на здоровенного светловолосого норманна, замершего перед господином с выражением глубокой почтительности на безусом лице.
Дождавшись, когда упомянутый поток будет не столь стремительным, норманн вперил в шерифа хмурый взгляд небесно-голубых глаз, и глухо произнес:
- Простите, милорд, но именно так он назвался, когда ваши воины встретили его на объездной дороге!
- Если бы вы были способны рассуждать, Гизборн, - выпалил де Рено, подскакивая к рыцарю, словно свирепый боевой петух, и глядя на него снизу вверх с такой яростью, что норманн изумленно вскинул брови и отступил на шаг, - Если бы вы были способны рассуждать, то спросили бы себя: а многих ли священников, не считая брата моего Хьюго, встречали вы в стенах Ноттингема?
На скуластом лице Гизборна отразилась растерянность, он хотел было ответить, но встретив красноречивый взгляд господина, счел за лучшее промолчать.
- Так где же этот мнимый капеллан? – прошипел шериф, уподобившись потревоженной гадюке,– Тащите его сюда, я желаю взглянуть на него!
Гизборн коротко поклонился и поспешно вышел. Через несколько минут по каменному полу застучали деревянные подошвы сандалий, и Тук, раскрасневшийся от быстрой ходьбы, тяжело отдуваясь и держась за левый бок, предстал перед очами грозного шерифа Ноттингемского.
Рыцарь, конвоировавший монаха, грубо подтолкнул Тука вперед, и, скрестив руки на груди, с надменным видом замер у него за спиной.
Шериф, пристально взглянул на монаха:
- Погоди-ка, да не ты ли был духовником леди Марион Лифорд?
- Точно так, милорд, - смиренно ответствовал Тук, опустив глаза, - я имел честь быть наставником несчастной сироты, о коей вы упомянули.
- Аааа! - воскликнул де Рено, хлопнув себя по бокам, - Так я тебе скажу, что плохо ты наставлял несчастную сироту! Несчастная сирота подалась в бега с безродным разбойником, вором и проходимцем, которого зовут Робин Гуд! С поганым висельником, который считает своим долгом отравлять мне жизнь каждый божий день!
Гизборн, до того молча наблюдавший за разговором, вдруг выступил вперед:
- Клянусь Богом, милорд! Кажется, Робин Гуд в наших руках! - торжественно изрек рыцарь и глаза его азартно блеснули.
- Вы бредите, Гизборн! - раздраженно рявкнул де Рено, - Вам мало того, что над вами смеется весь Ноттингем, вспоминая, как неделю тому назад вы прибыли из Шервуда, лежа поперек седла, связанный по рукам и ногам, и почти в чем мать родила?
Тук смущенно кашлянул и покраснел. Гизборн, скользнув по монаху испепеляющим взглядом, скрипнул зубами:
- Я не безродный серв, чтобы сносить подобные насмешки! - процедил норманн, сжимая огромные кулаки. - Прошу вас помнить об этом, милорд!
- Подумать только, какая чувствительная душа в этом теле Геркулеса! - ехидно произнес шериф, прищурившись, однако несколько смягчив тон, - Вы только что сказали, о мой родовитый и впечатлительный друг, что Робин Гуд в наших руках? Но где же он, Гизборн? Покажите мне его! Пока что, кроме этого пивного бочонка, духовника леди Марион, я никого не вижу!
- Этот пивной бочонок - человек Робин Гуда! - воскликнул Гизборн, схватив Тука за плечи и встряхнув как следует, так, что у бедного брата потемнело в глазах и перехватило дыхание. - Или, во всяком случае, чертовски похож на человека, отходившего дубиной четверых моих солдат во время последней облавы в Шервуде!
- Браво, Гизборн! - с издевкой процедил де Рено, - Вы только что признались, что ваши люди настолько никчемные воины, что их запросто отходил дубинкой смиренный, благочестивый монах! Может, мне стоит взять на службу его, а ваши люди пускай убираются восвояси? Клянусь кровью Христовой, толстяк обойдется мне дешевле, чем два десятка тупых, неповоротливых лентяев!
- Милорд! - не обратив внимания на слова шерифа, продолжил Гизборн, не выпуская Тука из своих рук, подобных стальным тискам, - Милорд, если этого монаха отправить в темницу и распустить слух о том, что он будет повешен, Робин Гуд явится спасать его, уж будьте уверены! А как только мерзавец явится в Ноттингем, клянусь, он здесь и останется! Останется навсегда, - холодным и бездыханным, - и это так же верно, как то, что меня зовут Гай Гизборн!
Шериф не спеша подошел к Туку и оглядел его с ног до головы, словно видел впервые.
- Обыскали вы его? - бросил он Гизборну через плечо.
- Да, милорд.
- И?
- Ничего, кроме рясы и веревки, которой она подпоясана, при нем не нашли.
- Вот как? - протянул шериф равнодушно, продолжая рассматривать Тука, стоящего перед ним. - А может, вы ошибаетесь, Гизборн, и этот монах - только монах? Ей-Богу, если он и впрямь был когда-то моим капелланом, то весьма бестолковым - я, право, не могу припомнить ни одной его службы.
- Да как же, милорд? - растерянно спросил Гизборн. - Впрочем, он ведь почти всегда сопровождал леди Марион...
- Да будет вам известно, Гизборн, что для меня все монахи на одно лицо, если только они не аббаты! - поморщившись молвил шериф, - Что ж, коли вы считаете, что сей капеллан может быть нам полезен, то предоставьте ему келью в подземелье, да проследите, чтобы она была достаточно мрачна, сыра и глубока. Но не приведи Господь вам опять ошибиться, Гизборн! Мое терпение не безгранично!
10
Не было ничего удивительного в том, что обыск, которому тщательнейшим образом подвергли Тука по прибытии процессии в Ноттингем, не дал результатов.
Еще задолго до того, как тяжелые, окованные железом ворота закрылись за монахом, он избавился от опасной своей ноши, и потому по лицу его блуждала блаженная улыбка, которая бывает лишь у человека, довольного и самим собою, и жизнью вообще.
Оказавшись во власти неожиданных своих провожатых, больше смахивающих на тюремщиков, Тук поначалу изо всех сил корил себя за то, что не смог совладать с сонливостью и уснул по дороге.
«Какой же я осел! – думал он, устремив понурый немигающий взгляд в спину солдату, ехавшему впереди него, - Недостойный сын божий, великий грешник, неудачник и ротозей, вот кто я такой! Вместо того, чтобы убираться прочь от монастыря как можно быстрее и как можно дальше, я витал в облаках, и вот что из этого вышло! Но, да простит меня святой Августин и все прочие святые, я и сейчас не перестаю думать о том, как же рад будет Робин, когда я преподнесу ему эту славную вещицу! Само собой, в монастырь ее привез Хьюго, иначе зачем он там появился? Не представляю, правда, где он ее взял, но желание спрятать ее получше - вполне объяснимо: приорат Юлиана невелик, не обладает бесценными реликвиями и находится в такой глуши, что даже самые неразборчивые и алчные грабители, вроде брабантских наемников, поленились бы отправляться туда за добычей. Хьюго же не поленился приехать. И после того, как он приехал, славного нашего приора словно подменили...Что ж, причину беспокойства настоятеля я выяснил...Вещь, подобную этой, действительно лучше держать в укромном местечке, тут аббат де Рено совершенно прав. О-о-о, представляю, как взбесится преподобный Хьюго, когда обнаружит пропажу! Нужно поскорее отдать это Робину, а уж он знает, что делать дальше!»
Тук беспомощно оглянулся кругом: со всех сторон его окружали крепкие, отменно вооруженные воины шерифа. Шальная мысль о побеге, возникшая было в голове Тука, медленно угасла.
«Было бы их двое или трое…Ну, или даже четверо…И был бы я вооружен! Что ж, допустим, мне удастся неожиданно выхватить меч у того, кто едет впереди…Но остальные-то изрубят меня на кусочки прежде, чем я успею пустить клинок в дело! Дюжина против одного…Я вовсе не трус, Господи, ты знаешь, только ведь и благоразумия еще никто не отменял. Умереть глупой смертью – что может быть глупее?»
Между тем всадники подъехали к развилке дорог: та, что шла влево, вела в Ноттингем, та, что поворачивала вправо – в Шервуд, и бедняга монах, повернув голову и тоскливо взглянув на последнюю, горестно вздохнул.
«Быть так близко к друзьям – и не иметь возможности сообщить о том, как нужна мне их помощь! - подумал Тук. – Еще немного, и я окажусь в руках шерифа...Он, разумеется, найдет то, что я везу, и…Господи, помоги! Мне просто необходимо это спрятать!»
- Гляньте-ка: что-то приуныл наш монашек! – пробасил один из воинов, заметив, как Тук вздыхает.
- Должно быть, он не раз втихаря шастал в Шервуд с какой-нибудь молодухой из деревни! – подхватил второй и подмигнул монаху.
- Грех тебе так говорить, добрый человек, - тихо ответствовал Тук, с грустью отворачиваясь от заветной дороги, - Мы, монахи, свято чтим обеты, данные Господу нашему Иисусу Христу!
- Да ну? – глумливо усмехнувшись, спросил первый. – Так это, стало быть, от воздержания тебя так разнесло, а не от обильных монастырских трапез?
Всадники издевательски расхохотались, а Туку внезапно пришла в голову спасительная мысль.
Спустя немного времени он начал ерзать в седле, покусывать губы, морщиться, поднимать к небу округлившиеся глаза и кривиться, словно от судорог. Изменившееся его лицо привлекло внимание солдат, и тот, кто чаще других потешался над монахом, поинтересовался:
- Что это с тобой, братец? Ты, чего доброго, протрешь до дыр седло, коли будешь и дальше так елозить по нему задом!
- Монастырская трапеза… - быстро проговорил Тук, вращая выпученными глазами и делая загадочные знаки всаднику.
- Что «монастырская трапеза»? – переспросил тот, не понимая ни взглядов, ни замысловатых манипуляций монаха.
- Монастырская трапеза не пошла мне впрок, добрый брат, и теперь мне срочно нужно спешится! Во имя всего святого, позволь мне уединится ненадолго вон в тех кустах, и клянусь, что до самого Ноттингема я не посмею более тревожить тебя просьбами!
Солдаты зашлись от смеха.
- Бедняга монах! – сказал, утирая слезы, тот, к кому обратился с просьбой Тук. – Кто бы мог подумать, что у тебя такое деликатное нутро! Похоже, долгая тряска в седле не идет на пользу твоему желудку!
- Воистину так, господин мой, - закивал Тук, схватившись за живот и изобразив на лице страдание, - Мы, монахи, привыкли ходить пешком, а не ездить верхом, подобно вам, доблестным воинам!
- Пусть идет! – махнул рукой второй всадник, - До Ноттингема неблизко, не случилось бы греха!
- А ну, как он удерет? – спросил первый, с подозрением глядя на корчившегося в седле Тука.- По его роже видно, что он плут и пройдоха: лучше поскорее сдать толстяка шерифу.
- Не удерет, - ответил товарищ, - место здесь открытое, трава да пара кустов…Пускай идет себе, раз терпеть невмоготу, ну, а коли монашек забалует, так я живо укреплю ему желудок своим мечом!
Всадники остановились. Тук неуклюже сполз с седла, и, подхватив рясу, заторопился к кусту шиповника, росшему неподалеку. Достигнув сего благородного растения, монах оглянулся, дабы удостоверится, что не будет виден с дороги, затем присел под куст, стараясь не касаться его колючих стеблей, и лихорадочно извлек из-за пазухи заветный сверток.
- Палку бы мне покрепче! – шептал Тук, озираясь вокруг, но, к своему великому огорчению, ничего подходящего не обнаружил. Тогда, отложив сверток и намотав на руку длинный рукав рясы, дабы защитить пальцы от шипов, коими создатель щедро усыпал означенное растение, монах отогнул нижнюю ветку куста, а другой своею рукой, также защищенной поношенной, грубой шерстью рясы, спешно очистил ее от листьев и отломил. Раздался треск, который, впрочем, всадники не услышали, и Тук, опасливо вскинувший было голову, наклонился и начал обломком ветки рыть под кустом мягкую, теплую землю. Выкопав неглубокую ямку, монах сунул туда сверток, быстро присыпал его рыхлой землей, сверху набросал травы, сорванной наспех тут же, и только тогда устало прикрыл глаза и облегченно вздохнул.
- Эй, монах, поторапливайся! – услышал он окрик с дороги.
Тук поднялся во весь рост, - так, чтобы всадники увидели его, - одернул рясу, поправил веревку, служившую поясом, и, неуклюже переваливаясь, поспешил к ожидавшим его спутникам. Взобравшись на свою кобылу, он благодарно кивнул солдатам и подобрал поводья.
- Ну что, полегчало? - язвительно спросил один из воинов.
- С Божьей помощью! - довольно улыбнулся Тук и ударил кобылу в бока круглыми пятками.
11
Пока Гизборн, предвкушающий головокружительные успехи в поимке Робина Гуда, вел пленника по переходам замка, монах, не обращая внимания на тычки и затрещины, которыми норманн щедро наделял его по дороге, размышлял о том, как же несправедливы к нему, Туку, небеса, ибо он, едва выбравшись из одной передряги, попал в другую, чреватую еще большими неприятностями.
Однако, предаться унынию относительно печальной своей судьбы злосчастному брату не пришлось: впереди послышались шаги и чей-то плаксивый голос, с каждой минутой становившиеся все ближе. Монах увидел, что навстречу идут двое: узнать их оказалось делом нескольких мгновений, ибо это были не кто иные, как преподобный Хьюго и приор Юлиан, столь вероломно покинутый Туком несколько дней назад.
Первый шагал размашисто и горделиво, презрительно поджав губы и не глядя на спутника, второй же семенил следом, словно побитая собачонка, то и дело обгоняя аббата, подобострастно заглядывая ему в глаза и виновато бормоча:
- Простите меня, о, простите меня, отец мой!
Передвигаясь таким образом, прелаты поравнялись с Гизборном, сопровождающим узника в отведенное тому подземелье, и все четверо замерли на месте от неожиданности. Норманн опомнился первым, и, желая выказать почтение к сану обоих священников, посторонился, уступая им дорогу. Он толкнул Тука к холодной каменной стене, прижал его к ней так, что монах едва мог дышать, и, слегка склонив голову, приветствовал аббата с небрежной учтивостью:
- Добро пожаловать в Ноттингем, ваша милость!
Преподобный Хьюго, уже раскрывший было рот, чтобы ответить, лишился, впрочем, такой возможности, ибо приор, увидев Тука, подпрыгнул на месте так, словно ступил на раскаленные уголья, издал короткий торжествующий вопль, подскочил к монаху, схватил его за грудки и воскликнул, глядя на аббата обезумевшими от счастья глазами:
- Это он! Это он, клянусь распятием! – Юлиана переполняло столь восторженное ликование, что жители Иерусалима, встречавшие Спасителя, въезжающего в город на осле, выглядели бы рядом с приором унылыми, угрюмыми молчунами. – Милорд аббат, это тот самый монах, о котором я вам рассказывал! Ах ты, презренный проходимец!
Последнее восклицание, к которому почтенный Юлиан добавил грозное «у-у-у-у» и потрясание сжатым кулаком, относилось, разумеется, не к достойному аббату, а к Туку, замершему у стены, и ошеломленному этой встречей не меньше присутствующих.
- Куда вы ведете этого человека, Гизборн? – сухо спросил преподобный Хьюго, подойдя ближе, и не обращая никакого внимания на исходящего щенячьим восторгом приора.
- В подземелье, ваша милость, по приказу милорда шерифа, - ответил норманн.
- Вот как...Чем же смиренный монах прогневил моего любезного брата?
- Смиренный монах? - мрачно ухмыльнулся Гизборн, - Этот человек - из шайки Робин Гуда, ваша милость, и мне надлежит запереть его в темнице до тех пор, пока милорду шерифу не угодно будет назначить день казни.
- Что ж, Гизборн, - медленно молвил аббат, внимательно разглядывая несчастного Тука, - Мне известно, что вы - человек добросовестный и прилежный, так идите же и исполните поручение, а я тем временем засвидетельствую свое почтение милорду шерифу…
Произнося эти слова, Хьюго кинул уничтожающий взгляд на приора, который сразу выпустил Тука, съежился и приуныл.
- Ну-у-у, смелее же, дражайший приор, я уверен, что у вас тоже найдется, что сказать шерифу! – зловеще усмехнулся аббат и зашагал вперед, полами длинного одеяния увлекая за собой гнилую солому и мелкий сор, разбросанные вокруг.
12
Юлиан, сбивчиво изложив события недавнего прошлого, и не забыв покаяться в том, что дерзнул открыть тайну предмета, ему не принадлежащего, виновато опустил голову и замолчал.
Молчал и шериф. Молчал столь долго и столь пугающе, что преподобный Хьюго не выдержал:
- Ради всего святого, Робер! Что ты обо всем этом думаешь?
Вместо ответа шериф, не скрывая брезгливого презрения, обернулся к приору:
- Что ж, любезный, в смелости вам не откажешь. Должно быть, непросто сознаваться в преступном разгильдяйстве, не правда ли? Чем же мне воздать вам за смелость? Разве что, избавить вас от хлопот, связанных с управлением монастырем? Да, именно так: пусть архиепископ назначит нового приора, вам же надлежит провести остаток дней в покаянных молитвах! Вон!
Когда Юлиан, бледный, словно погребальный саван, удалился, де Рено расхохотался:
- Ах, мой дорогой Хьюго! Когда же ты, наконец, поймешь, что тебе никогда не удастся сделать из меня идиота?
Аббат, стоявший у окна, не ответил, а только закусил губу и начал сосредоточенно созерцать грязный двор.
- Так ты, значит, решил провернуть дельце моими руками? Решил, что сможешь меня одурачить? – шериф остановился за спиною брата и Хьюго услышал его тяжелое дыхание, полное ярости.
- Я всего лишь хотел сделать тебе сюрприз, - пожал плечами аббат, не оборачиваясь.
- Клянусь Богом, сюрприз удался! – язвительно выдохнул де Рено. – Признаться, до сих пор я думал, что твои стремления ограничиваются прудом с рыбой, но нет, ты, оказывается, способен мыслить широко!
Шериф подошел к массивному дубовому креслу, стоявшему у стола, уселся в него и вперил суровый взор в тощую, высокую фигуру брата, застывшую у окна. Хьюго, определенно, был расстроен и подавлен, и Робер, видя это, снисходительно усмехнулся:
- Послушай-ка, братец, как вообще эта штука оказалась у тебя?
- Случайно, - буркнул Хьюго, - После моей последней встречи с де Беллемом... Я отправился проводить его до ворот, и заметил, как это выпало у него из-под плаща, когда он садился в седло. Я ничего не сказал проклятому антихристу, а как только он исчез, поднял это и унес к себе.
- Ого! Так ты принимаешь у себя де Беллема? Для меня новость, что сын церкви ведет дела с дьяволопоклонником! - хохотнул шериф. - Что ж, стыдитесь, дорогой аббат, ибо вы поступили не по-христиански! Вам следовало вернуть вещь хозяину, коль скоро вы увидели, как он потерял ее!
- Прекрати, Робер! – воскликнул Хьюго. – Мои дела с де Беллемом ровно такие же, как твои, то есть - никакие! Я не хочу ссорится с ним, только и всего! Не мог же я, в самом деле, выставить его вон - кто знает, что он сделал бы в отместку! А эта...ммм….вещь...Да, она могла бы принадлежать тебе, но получишь ли ты ее - зависит от того, насколько разговорчивым окажется твой бывший капеллан!
- Мошенник! – отечески проговорил де Рено, наливая себе вина, - Если бы ты в самом деле хотел отдать мне предмет, о котором идет речь, то отдал бы тотчас. Но ты ведь до последнего держал его у себя, а потом, для пущей сохранности, отвез в дальний монастырь…Кстати, приор поведал, будто ты боялся Робин Гуда? Неужели и шервудская братия наслышана о твоей находке? Я смотрю, великая тайна аббата де Рено известна всей округе, и только я один находился до сего дня в счастливом неведении!
- Робин Гуд ничего не знает! - огрызнулся Хьюго, усаживаясь за стол напротив брата, - Это я так, приукрасил слегка для пущей важности: нужно же мне было как-то объяснить свой приезд...Но я не предполагал, что приор окажется таким любопытным!
- Увы, ты слишком ленишься предполагать, дорогой брат, отсюда все беды...– изрек шериф, потягивая вино. – А хочешь, я расскажу, как все было на самом деле? Было так: де Беллем потерял нечто, что ты присвоил…о, не сверкай так глазами, Хьюго…нечто, что ты присвоил. Разумеется, ты и не думал брать меня в расчет, когда стал обладателем этого «нечто», ты хотел единолично владеть им…Но потом ты пораскинул мозгами и понял, что для того, чтобы добраться до желаемого, нужны некоторые усилия, которых ты, в силу сана, лени или, возможно, обычной трусости, приложить не мог…Тогда ты, о мой хитроумный брат, решил сделать дело моими руками, пожелав преподнести мне это «нечто» под видом подарка. Во-первых, ты подумал, о том, что светский человек более свободен в своих действиях, чем слуга церкви, а во вторых, о том, что лучше поделиться со мной, чем с посторонним...В этом, между прочим, я тебя поддерживаю: деньги должны оставаться в семье. Но я не понимаю, зачем тебя понесло в приорат? И уверен ли ты, что Юлиан не разболтал о твоем секрете кому-то еще?
- Уверен, - пробормотал аббат, яростно нарезая на куски яблоко кинжалом брата.
- Допустим! – согласился де Рено, - Но я продолжу. Итак, назначенный день близится, ты приезжаешь в приорат, обнаруживаешь пропажу…Постой-ка, может, твой настоятель все придумал про кражу, и сам прибрал к рукам то, что хранил?
- Исключено, - покачал головой Хьюго, - он бы не посмел…
- Что ж, допустим и это, - хмыкнул шериф, насмешливо наблюдая, как аббат расправляется с яблоками. – Радует, что остались еще люди, чтящие заповедь «не укради»…
Лицо преподобного Хьюго побагровело. Потеряв терпение и позабыв про почтительность, с которой надлежало обращаться к представителю короля, он отшвырнул кинжал, хлопнул ладонью по столу и крикнул:
- Довольно, Робер, имей уважение к моему сану!
Де Рено воздел к небу руки:
- Святые угодники! Ну, разумеется, я чту твой сан, брат мой! Разве не я каждый божий день с величайшим почтением и поистине ангельским терпением слушаю про монастырский пруд и заливные луга?
Покинув кресло, шериф обошел стол и, зайдя аббату за спину, склонился через плечо к его уху:
- Я страшно расстроен, Хьюго...Этот тупой монах, наставник леди Марион, оказавшийся в Ноттингеме лишь волею провидения, лишил меня бесценного знака твоего внимания.., – тихо сказал он, а затем прошептал вкрадчиво: – Каков мерзавец, а? Знаешь, я ведь собирался повесить его…
- Но не повесишь теперь? – аббат с беспокойством повернул голову и его глаза встретились с холодными глазами брата. – Прежде, чем быть повешенным, он должен вернуть то, что украл!
- Ход твоих мыслей безупречен! – выпрямился шериф, – Разумеется, теперь я его не повешу, ибо сгораю от любопытства и желания лицезреть секрет де Беллема, который ты так бездарно прос... утратил! К тому же, как слуга короля, призванный обеспечивать порядок на монарших землях, я не вправе оставлять безнаказанным такое гнусное злодейство, как ограбление монастыря. И, наконец, Гизборн, наш Гизборн - он полон решимости изловить Робин Гуда и монах нужен ему, как приманка...
- Робер, я тебя умоляю! – простонал аббат, прикрыв ладонью глаза, - Когда в дело вмешивается Гизборн, оно обречено на провал! Шервудская шайка ему не по зубам, это же очевидно! С монахом ли, без него ли, толку от Гизборна не будет никакого! Сейчас важно заставить злодея показать, где он спрятал украденное! Бери тех, кто привез монаха в Ноттингем: пусть они укажут, какой именно дорогой ехали и где останавливались...
- Ты несправедлив к Гизборну, Хьюго, - благодушно ответствовал шериф, - Конечно, сэр Гай обидчив, как капризное дитя, и если лишить его возможности скакать верхом и размахивать мечом, он, чего доброго, будет дуться неделю, а видеть его кислую физиономию столь долгий срок у меня нет никакого желания...
- Ну так и доставь ему удовольствие, - перебил аббат, - Возьми с собой конный отряд и лучников, которые будут охранять тебя...нас..., а Гизборна оставь командовать гарнизоном Ноттингема: вдруг и в самом деле сэру Гаю повезет, и, услышав о том, что монаха повесят, разбойники явятся в замок…Пока Гизборн будет занимается Робин Гудом, мы займемся более важными делами.
- Хм, иногда ты рассуждаешь вполне разумно, дорогой Хьюго, - ответил шериф, посмеиваясь, - И в такие моменты я верю, что мы действительно родственники!
13
День рождения шерифа отмечался с той небывалой пышностью и тем размахом, какие нынче принято именовать "королевскими". К назначенной дате в Ноттингем съезжалась вся окрестная знать, ибо праздник был прекрасным поводом завести нужные знакомства и уладить важные дела. Шериф непременно устраивал роскошный пир, где текли рекой вино и пиво, на столах не переводилась изысканная снедь, а музыканты играли день и ночь не зная усталости. Кроме того, частью торжеств был большой турнир: всякий рыцарь мог сразиться с конным или пешим противником, а всякий воин - блеснуть своим умением в стрельбе из лука.
Робер де Рено и в этот раз решил не нарушать традиций: приглашения были разосланы, повара трудились не покладая рук, слуги сновали по лестницам и переходам как суетливые муравьи, да и весь Ноттингем в эти дни напоминал большой муравейник.
- Ну, что, братец, - довольно потирая руки, сказал шериф, - Сегодня монашек покажет, где искать мой подарок. И клянусь Богом, праздник не начнется до тех пор, пока я не получу того, что должен!
- Ты говорил с Гизборном? - неохотно отрываясь от паштета из соловьиных язычков, спросил аббат. - Сказал ему, что монах едет с нами?
- Да, - молвил Робер де Рено, - Конечно, сэр Гай поначалу был не в восторге от того, что у него заберут столь ценного пленника, но когда я упомянул, что до нашего возвращения гарнизоном замка будет командовать он, Гизборн заметно повеселел. Уверен, что наш хитроумный Гай приготовит Робину Гуду и его товарищам не одну ловушку!
- А монах?
- Монах и солдаты давно ждут внизу, - шериф подошел к брату, некоторое время поджав губы наблюдал, как тот с аппетитом жует, и вдруг с внезапным раздражением рявкнул, так, что аббат едва не поперхнулся: - Довольно, Хьюго! Твоя трапеза затянулась! Пора выезжать!
14
Тук, проведший ночь на гнилой соломе в сыром подземелье замка, был рад выбраться из зловонной своей темницы и вдохнуть свежего утреннего воздуха. Шагая в сопровождении стражников по извилистому коридору, монах благословлял решение шерифа о поездке, подарившее узнику слабую надежду на спасение, и теперь Тук размышлял, как бы передать лесным стрелкам просьбу о помощи.
Солдаты вывели монаха во двор, приказали залезть в грубо сколоченную клетку, к которой были прилажены четыре тяжелых, кривых колеса, заперли клетку на замок, и, оставив на страже копейщика, отправились восвояси. Тук, устроившись кое-как на сухих ивовых прутьях, рассыпанных по дну клетки, оглядел двор. Вокруг суетились слуги, шагали вооруженные до зубов воины: не было ни единой возможности для побега, и узник приуныл. А когда во дворе появился Гай Гизборн, лицо монаха омрачилось еще больше. Норманн, восседавший на превосходном вороном жеребце, по-хозяйски осмотрелся вокруг, и, заметив запертого в клетке Тука, подъехал к нему.
- Ну что, висельник, как спалось тебе в твоей келье? - криво усмехнувшись, спросил он монаха.
- Великолепно, милорд, благодарю,- смиренно ответствовал Тук, - Господь да наградит вас за столь сердечное гостеприимство!
Гизборн слегка наклонился вперед:
- Если тебя привезут назад, поганец, обещаю устроить тебе не менее сердечную встречу с крепкой пеньковой веревкой!
В этот миг мальчишка-поваренок, пересекавший двор с пустыми корзинами в руках, споткнулся и, не удержав равновесия и своей ноши, повалился прямо под ноги вороного. Корзины покатились по двору, а конь прянул в сторону.
- Ах ты, щенок! - рассвирепел Гизборн, сдерживая жеребца, - Смотри, куда прешь!
Он замахнулся, но ударить мальчишку не смог, ибо тот был мал ростом, и достать до него с высокого седла было несподручно, потому рыцарь только грязно выругался, дал шпоры коню и поехал прочь.
Мальчишка спешно поднялся и начал собирать корзины. Тук, дождавшись, когда поваренок окажется неподалеку от клетки, тихонько окликнул его и поманил пальцем:
- Поди-ка сюда, малыш, не бойся.
Тот опасливо взглянул на монаха, но круглом лице узника сияла такая добродушная улыбка, что поваренок улыбнулся в ответ и направился на зов. Копейщик, охранявший клетку, преградил мальчишке путь.
- Послушай, сын мой, - обратился монах к стражнику, - неужто ты не позволишь бедному Туку благословить невинное дитя? Кто знает, возможно, это последнее благое деяние, которое я совершу пред тем, как ступить в долину смертной тени? Разреши же ему подойти: он мал, безоружен и не опасен. Прошу тебя!
- Ладно! - буркнул солдат, поразмыслив немного, и обернувшись к поваренку, добавил: - Ступай, раз такое дело...
Поваренок подошел к клетке и Тук, просунув между прутьями пухлую ладонь, возложил ее на льняные волосы мальчугана.
- Во имя Господа нашего Иисуса Христа, - проговорил он так, чтобы слышал стражник, а потом понизил голос и быстро зашептал:
- Беги-ка в Шервуд, сынок, беги так быстро, как только сможешь! Там, на опушке слева от развилки, есть сухая сосна, разбитая молнией. Остановись возле нее и четырежды прокричи кукушкой...Людям, которые выйдут к тебе, скажи, что брата Тука повезут по окружной дороге, ведущей в N-ский приорат, скажи, что брату Туку нужна помощь. И ничего не бойся - те люди не обидят тебя! Запомнил?
Поваренок закивал, и это заметил стражник.
- О чем это вы там шепчетесь? - спросил он подозрительно сощурившись, и направив копье на мальчишку, приказал: - А ну, пошел прочь, паршивец!
Поваренок ловко юркнул под колеса клетки, выбрался с другой ее стороны и, убегая, крикнул монаху:
- Благослови тебя Бог, добрый брат!
- Аминь, мой мальчик, аминь! - вздохнул Тук и перекрестился.
15
Выехать смогли только ближе к полудню.
Все из-за того, что аббату Хьюго взбрело в голову помолиться об успехе предприятия, и, невзирая на недовольство брата, торопившегося отправиться в путь тотчас, прелат уединился в часовне. Наедине со Всевышним он провел более часа, и когда наконец, сел в седло, шериф Ноттингемский глянул на благочестивого аббата таким взглядом, что Хьюго съежился и побледнел.
Затем случилась еще одна задержка: кто-то перерезал подпруги у лошадей, и солдаты, едва коснувшись стремян, посыпались на землю, словно горох. Пока взбешенный де Рено сыпал ругательствами, пока переседлали лошадей, пока улеглись шум и суматоха, и наступил, наконец, долгожданный порядок, прошло еще немало времени. Когда же процессия покинула Ноттингем, солнце было уже высоко.
Подпрыгивая на ухабах, коими изобиловали дороги в те далекие времена, клетка, везущая в своем деревянном чреве брата Тука, жалобно поскрипывала. Монах рассеянно смотрел прямо перед собой, и мысли его были одна другой мрачнее, ибо два стражника, из тех, что навязали свое общество Туку несколько дней назад, ехали неподалеку, по правую руку от шерифа, указывая отряду путь. К величайшему огорчению монаха, делали они это весьма точно и обстоятельно, припоминая мельчайшие подробности злополучного путешествия.
Когда вдалеке показалась знакомая развилка, сердце Тука заколотилось так тревожно и громко, что он прижал руки к груди, испугавшись, что стук этот будет услышан всадниками, сопровождающими повозку. Монах потихоньку поглядывал по сторонам, надеясь увидеть в густой зеленой листве тех, чьей помощи он так ждал, но ни один лист не дрогнул на ветках, и монаху оставалось уныло вздыхать: "Что ж, видно, не успел мальчишка..."
Вдруг легкий свист раздался в воздухе - словно быстрый стриж пронесся мимо клетки. Один из всадников, охнув, уронил меч, и, беспомощно цепляясь руками за воздух, мешком повалился на землю, пронзенный стрелой. Потом упал еще один, и еще. Строй смешался. Лошади заплясали на месте, не желая идти по телам, которыми быстро покрывалась узкая дорога. Солдаты шерифа, закрыв собою братьев де Рено и обнажив мечи, растерянно озирались кругом, а лучники начали беспорядочно стрелять по придорожным кустам.
Тук вскочил, вцепился в деревянные прутья клетки и громко крикнул:
- Робин! Робин, сюда! Я здесь!
Кто-то ударил его по пальцам тяжелым краем щита: на пальцах выступила кровь, но Тук не почувствовал боли - он тряс клетку и продолжал призывать друзей.
- Сюда, Малыш Джон! Скарлетт, Мач, сюда! Сюда, ребята! – вопил он, счастливый, совершенно не заботясь о том, что его могут слышать не только друзья, но и враги.
Но врагам, впрочем, не было до Тука никакого дела: потеряв несколько человек убитыми, они, разъяренные и жаждущие возмездия, пустили в ход мечи, не обращая внимания на своего голосистого узника. Шериф де Рено, оставив брата на попечении оруженосцев, хрипло отдавал приказы, именем короля призывая солдат сражаться. Однако на тесной дороге, заросшей деревьями, всадникам приходилось нелегко: управлять лошадьми и управляться с оружием было весьма затруднительно, и потеряв убитыми и ранеными еще полтора десятка конных и пеших воинов, отряд Робера де Рено был вынужден повернуть к Ноттингему.
16
Спустя несколько часов Тук, блаженно откинувшись на поваленную сосну, сидел рядом с Робином у костра и слушал, как потрескивают в огне сухие ветки.
- Что-то не пойму, братец, - Робин Гуд протянул Туку большую деревянную кружку с элем, - Где, говоришь, ты спрятал свою добычу? Мы перевернули землю у шиповника вдоль и поперек на добрую лигу вокруг. Может, ты перепутал место? Вспомни-ка хорошенько!
- Да нет же! – Тук сделал большой глоток. – Клянусь муками Спасителя, я закопал этот проклятый клочок пергамента аккурат возле куста, а так как пообещал не приставать больше с просьбами к парням шерифа, то мне пришлось терпеть до самого Ноттингема…ну, ты понимаешь, о чем я.
Робин рассмеялся.
- Клочок пергамента…Ах, братец Тук, этот клочок пергамента мог бы принести столько блага крестьянам Уикхема, Элсдона, жителям Ноттингема! Этот клочок пергамента мог бы избавить стольких людей от голода и нищеты…Мог бы, - он хлопнул монаха по плечу, - если бы ты, дружище, выучил содержание клочка наизусть, перед тем, как предать его земле!
Тук обиженно засопел:
- Почем я знал, что он пропадет, Робин! Не иначе, как проклятый колдун посмеялся над нами!
Робин Гуд посерьезнел.
- О чем ты, монах? – спросил он, слегка наклонив голову и прищурившись.- О каком колдуне ты говоришь?
- Кое-что я и впрямь запомнил, - с вызовом ответил Тук, залпом осушив кружку. - На том куске пергамента, что я забрал из аббатства, была знакомая картинка: две змеи, сплетенные друг с другом…Думаю, она известна и тебе. И еще я запомнил название места: Глаз Сатаны...Где это, Робин?
- Де Беллем! – воскликнул Робин Гуд. – Так сокровища де Беллема существуют?
Тук пожал плечами.
- Откуда мне знать…Но это точно была карта проклятого чернокнижника, и на ней отмечено место, где лежит золото. Клянусь распятием, я закопал ее на том самом месте, которое сегодня обыскали ребята. Как она исчезла – не представляю. Я был один, и никто, кроме Господа Бога не видел, где я спрятал ее! Но, пусть мы не знаем дороги, к сокровищам, мы знаем про Глаз Сатаны. Остается отыскать этот самый Глаз.
- Э, нет… - тихо сказал Робин. - Не спеши, братец…Коли к событиям имеет отношение де Беллем, не следует пренебрегать осторожностью.
17
Огромный полуразрушенный донжон заброшенного замка на побережье прятался в густом сизом тумане. От воды тянуло холодом и сыростью, на каменных стенах, поросших мхом, поблескивали капли ночного дождя. Тихо и безлюдно было вокруг: замок оставался необитаемым десятки лет, и уже давным-давно никто не проходил под ржавой, поднятой наполовину, решеткой главных ворот. Но глубоко в подземелье, там, куда не проникал солнечный свет, пылал в низких медных чашах яркий огонь, а на огонь смотрел высокий человек, облаченный в одежды цвета пламени. Длинные черные волосы лежали на его плечах, тень от каменной арки скрывала лицо.
- Ты исполнила мою волю, Лилит, - глухо молвил человек, медленно перебирая правой рукой почерневшие от времени четки, - Теперь отдай карту мне.
Пальцы левой руки дрогнули, приподнявшись с подлокотника, раскрылись в ожидании.
Полуобнаженная рыжеволосая женщина, бесшумно скользнувшая из темноты в круг света, приблизилась к говорившему, и, согнувшись в подобострастном поклоне, вложила в раскрытые пальцы кусок пергамента, свернутый в тугой свиток.
- Для меня честь служить тебе, господин! – свистящим шепотом произнесла она, опускаясь на колени и благоговейно касаясь губами края алого одеяния.
- Ступай. Когда будет нужно, я призову тебя, – повелел человек, и его ровный низкий голос отозвался эхом в длинных, пустых коридорах замка.
Женщина послушно поднялась с колен, и так же бесшумно, как появилась, исчезла в темноте.
- Ничтожества…, - произнес человек. Его пальцы шевельнулись, касаясь зерен четок, - Какие ничтожества…Жалкие твари, именующие себя людьми…Никчемные существа, слабые, жадные и бесполезные…Как же занятно наблюдать за вами, о потомки Адама, мнящие себя равными Всевышнему…Слуги Бога, проповедующие добро и справедливость, и попирающие их каждую минуту…О, я вижу их насквозь, этих презренных фарисеев! Жить среди них - воистину самое большое испытание, назначенное мне Азраилом...
Взять, хотя бы, аббата де Рено...,– слабый смешок слетел с губ говорившего, - Как он испугался, встретившись недавно со мной, как рассЫпался в любезностях! Как был учтив! Как улыбался каждой моей шутке! Де Рено, всегда ненавидевший меня, де Рено, слуга Божий, кичащийся своим саном, знатностью рода, связями при дворе, а на самом деле – мерзкий лицемер. Он с удовольствием пытал бы меня каленым железом, но вместо этого подливал мне в кубок вино, больше всего на свете сожалея о том, что меня нельзя отравить!
Да, в глазах аббата я видел страх всегда, это верно, но кроме страха я видел в них также и непомерную алчность, ибо де Рено с упрямством, достойным лучшего применения, верит слухам о сокровищах, привезенных мною из Святой земли, о бесценных реликвиях, которые благочестивый аббат был бы не прочь прибрать к рукам. Что ж...Я не устоял перед искушением посмеяться над чванливым норманнским прелатом…Благо, Азраил, мой повелитель и всемогущий покровитель, открыл мне тайны древней магии, дарующие огромную власть...
Создать карту было делом нескольких мгновений. Оставалось лишь подбросить ее аббату, - уронить как бы случайно,- и вот уже благочестивый Хьюго болтается на крючке, словно глупый карась. Как же он мучился! Он забрал бы сокровища тотчас, но не знал, где находится Глаз Сатаны. Расспрашивать же о нем у посторонних он не смел: мог ли слуга Господа интересоваться прибежищем дьявола? Потерять сан, репутацию доброго христианина, быть обвиненным в связи с приспешником антихриста, или, хуже того - в колдовстве, нет, на это Хьюго не отважился.
Но он нашел выход, хитрец де Рено: он задумал преподнести карту в подарок брату, рассудив, что, у того всегда найдутся головорезы, которые не побоятся ни глаз Сатаны, ни его копыт или рогов. Те, кто сделает всю грязную работу и канет в небытие, те, кого никто никогда не станет искать...Конечно, аббату пришлось бы смириться с потерей половины сокровищ, но ведь вторая, все-таки, досталась бы ему: каким бы коварным не был шериф, он не ограбит брата. Только как же глупо было везти карту в приорат! Вероятно, аббат так боялся проболтаться кому-либо, так боялся, что соблазн возобладает над рассудком, что счел за лучшее спрятать пергамент - от себя самого, а не от Робина Гуда или других недоброжелателей…Почему не отдал карту брату сразу же? Потому, что слишком любит эффекты и захотел впечатлить шерифа...Хм, а ему бы это удалось, не появись в обители шервудский монах... Появление толстяка стало для меня совершенной неожиданностью, впрочем, я не в обиде, ибо представление вышло гораздо интереснее, чем задумывалось изначально!
Человек поднялся с кресла и сделал несколько шагов вперед. На алых одеждах сверкнули золотые нити искусной вышивки: две змеи с раскрытыми пастями, сплетенные между собою. Именно такой знак видел Тук на пергаменте, и монах не ошибся, назвав имя того, кому принадлежал этот знак: владельцем карты был колдун и чернокнижник Саймон де Беллем.
Де Беллем обошел пустой зал, где, кроме почерневших медных светильников и старинного деревянного кресла, не было ничего больше. Свиток, что передала ему верная Лилит, колдун все еще держал в руках. Он взглянул на пергамент, а потом медленно опустил его в огонь.
- А монах едва не поплатился головой за то, что стал обладателем этой карты, - усмехнулся де Беллем, наблюдая, как над светильником поднимается сноп искр, - Благо, его небесный покровитель был начеку и отвел беду. Что ж, - колдун вздохнул, - есть силы, которым ни я, ни сам Азраил, противостоять не можем...
Над чашей светильника тем временем заклубилось густое белое облако. Де Беллем коснулся его кончиками пальцев, и облако стало прозрачным, словно гладь озера в безветренный день.
- Дааа…- протянул колдун, отступив назад, чтобы лучше увидеть то, что должно было вот-вот появиться на поверхности, - как только я узнал, что монах зарыл карту под кустом шиповника, то послал ведьму выкопать ее и вернуть мне. Бедняга монах! Мне искренне жаль, что он и его друзья понапрасну перевернули землю вокруг того злосчастного куста! Впрочем, почему понапрасну? Весной там снова вырастут цветы, и луг будет красивее, чем прежде…Я всегда любил цветы, клянусь Азраилом! Когда-нибудь у меня обязательно будет свой сад…
Де Беллем не спеша вернулся в свое кресло, и устроившись поудобнее, воззрился на облако, распластанное над светильником. Он увидел, как внутри возникла трапезная Ноттингемского замка, три фигуры у огромного стола, а потом услышал и голоса.
- Гииизборн! Вы недостойны носить рыцарские шпоры, вы достойны публичной порки! – вне себя от ярости орал шериф, прихрамывая и опираясь на руку аббата Хьюго, - Какого дьявола вы нарыли ям вокруг замка и замаскировали их землей и травой? По вашей милости были покалечены три прекрасных боевых коня, стоивших мне целого состояния, и я сам едва не сломал себе шею в одной из ваших ловушек!
- Простите, милорд, - бормотал норманн, - я готовил замок к нападению разбойников, но они...их не было...
- А корзины с нечистотами над главным входом? Это не вершина военной хитрости, Гизборн, а вершина вашей непроходимой тупости! – не унимался шериф, - По вашей милости, мой изобретательный сэр, преподобный Хьюго не сможет служить мессу аж до Рождества, ибо запах дерьма въелся в его кожу так глубоко, что положения не спасают даже лучшие сарацинские благовония!
…Остального де Беллем не дослушал. Он вдруг до синевы в пальцах сжал подлокотники, резко наклонился, уткнувшись на мгновение лицом в алые одежды, а потом откинулся на спинку и расхохотался: громко и раскатисто, и хохотал долго - до боли в животе, до тех пор, пока слезы не брызнули у него из глаз.
18
- Так ты великий грешник, братец Тук? – подмигнул монаху Робин Гуд, укладывая в колчан длинные, гибкие стрелы.
- Увы, да. – монах вздохнул. – Ну, сам посуди: я обманом проник в монастырь, обманом добился расположения братии и несчастного Юлиана, я совершил кражу, я почти предался печали и унынию, когда Гизборн запер меня в ноттингемской темнице…А ведь уныние, как известно, смертный грех!
- Все перечисленное меркнет перед твоим главным грехом, брат! Ты не упомянул чревоугодие!
- Верно, - безропотно согласился Тук, снимая с рогатины над костром ветку с кусочками хорошо прожаренной оленины. – Но знаешь, Робин, Господь милостив…Ему известно, что я полон раскаяния всякий раз, когда сажусь за трапезу.
- Судя по тому, как ловко ты выпутываешься из неприятностей, Господь и правда не держит на тебя зла.
- Не держит, - смиренно улыбнулся Тук, принимаясь за оленину, - и я от всего сердца благодарен ему за это!
***
07.11.20, Витебск