Тёмной ночью сова подсмотрела,
Как ведунья рвала сон-траву.
А еще приворотную руту,
И еще васильков синеву.
Разложила по разным мешочкам,
Бормоча приговор в тишине.
Прислонилась спиною к сосне
И сказала негромко сове:
- Что в деревню ты ночью летаешь?
Страшно ухаешь там в тишине?
Лучше очи открой посильней
И поймешь, кто добряк, кто злодей.
Люди разные, птица, бывают.
Ты же ухаешь равно для всех.
Всех ужасно пугает твой смех.
Это плохо, сова, это грех.
- Но и ты же, ведунья, ворожишь.
Разве это не грех? Отвечай.
За собой ты грехи замечай,
И тогда на душе будет рай.
- Эва, как же ты всё повернула!
Нет, сова, не грешу я ничем.
Чем могу, помогаю я всем.
О себе позабыла совсем.
Я ж ведунья, не злыдня, поверь мне.
От людей я беду отвожу.
Им в глаза с добротой я гляжу.
Я не злыдня - всё этим скажу.
"Угу-гу", - ей сова отвечала, -
Руту ты собираешь зачем?
- Эх, сова! Собираю затем,
Что она помогает не всем.
Не помогут ни рута, ни чабер,
Коли оба не любят друг друга.
Им ни зной не поможет, ни вьюга.
Рута ж смелость придаст им, подруга.
Что таили годами, всё скажут.
Не спугнёт их людская молва.
"Угу-гу", вновь сказала сова,
Крыльев вхмах - и была такова.