У обрыва

Фёдор Гельм
 быль



И ночь была,и ветер выл,
     И дождь хлестал бесперебойно.
А я,как будто в коме был,
     В густой субстанции застойной.

Я ничего знать не хотел,
         А лишь рычал от дикой боли.
И рядом тоже тройка тел,
            Скорей хотели той-же доли.

Входили сёстры,доктора,
    Взгляд ускользал,клонился долу.
Ведь не забыли,как вчера,
    Меня без чувств подняли с полу.

Я ночью бился,как варнак,
         Срывал бинты,ругался матом.
В конце концов упал во мрак,
    К чертям собачьим,к супостатам.

А врач потом винил наш век,
           Пенял на то,что нет запасов.
По два шприца на пять калек,
 А наш Гарант в загранке с плясом.

А я кричал ему в лицо:
             «Я что,кровать тут караулю..
Горю расплавленным свинцом,
       И хоть бы кто мне дал пилюлю».

Но док молчал,а дождь хлестал,
        А я крошил эмаль с подвывом.
И видел смерти злой оскал,
       Зовущей сделать шаг с обрыва.

А там внизу,казалось мне,
              Возможно будет всё иначе.
Не так,как здесь,где всё в огне,
   Где,кто живой,тот кровью плачет.

Пускай пройду все семь кругов,
 И страшный суд с вердиктом тоже.
Пускай придёт в конце концов,
          Иное что-то с мерзкой рожей.

На всё согласен,даже смерть,
       Приди она,страшней не станет.
Куда,как проще умереть,
             Тогда и боль сама отстанет.

Но ночь тащилась без конца,
             А я бинты срывал и плакал.
Я звал в свидетели творца,
          Скуля с надрывом,как собака.

Но в это время спал творец,
            И мне его понять не сложно.
Ведь сколько нас,кому конец,
    Скорей бы что-ли,коль возможно.

Дождь перестал,осталась ночь,
       Вползала чёрным змеем в окна.
Но кто бы в силах мог помочь,
    Чтобы рассвет послать на стёкла.

Да только мрак уже вокруг,
      Слепой собрат последних буден.
Но может всё,последний круг,
            Седьмой уже вершина судеб.