В унисон ударяя по нервам, в час рингтона всплывает картина:
каждым утром по улицам серым башмаками стучат буратино,
от холста конопляного в масле, от огня в очаге - есть ли нет ли,
от барокко и от ренессанса, от калитки где ржавые петли.
Пустота наливается смыслом, если слышатся звуки забора,
в тишине дребезжащие мысли, ни к чему, ни о чем, разговора
деревянных лубочных матрешек, сотворенных из бревен сарая.
Собирает ободранных кошек, в три струны, болтовня балалая.
Без работы рассохлись прищепки на веревках провисших уныло.
Пауки вяжут шейные скрепки для густого вонючего мыла.
На ветру развеваться проклЯтым, потерявшим сомнения в гетто,
убежденным, без тени в "стаккато", что душа состоит из скелета,
челюстей где заточены лясы, из опухшей прилавочной рожи,
а душа замерзала без мяса, без ветрами задубленной кожи.
Лицемерные скорбные кегли льют сопливые пьяные слезы,
где у жизни поломаны стебли - на могиле две красные розы.
Распустились, раскрыли бутоны для червей, что творят удобренья.
А на сдачу давали гандоны, чтобы жизни пресечь продолженье...