Я улыбался, шёл снег, дымил снежными хлопьями ветер, тлела синим огнем Луна среди грозных и лохматых облаков, и слегка, едва слышно, разговаривали голые деревья. Я вдыхал мир и выдыхал жизнь, я знал и видел уже достаточно, чтобы понять, что это и есть самое главное. Мысли молчали, как и слова, как и тело, как и всё внутри меня. Я шёл, шёл, не останавливаясь, не оглядываясь назад, ибо приятный хруст девственных сугробов под моими ногами так нежно и уверенно ласкал всего меня, что я хотел идти, хотел не видеть своих следов, хотел ступать и ступать в эту неизвестность, в этот бескрайний мир, в котором я так мало чего ещё понял и увидел, в котором я так и не научился жить, хотя пора бы, пора уже. Вдруг все эти мысли легкой фрустрации одинокого охотника сбил рык собаки, моей собаки. Где-то рядом, совсем рядом слышен был писк, какой-то стон младенца, что-то непонятное по звуку и дико жалобное, хотя сердитое и визгливое. Я ускорил шаг, оглядываясь по сторонам и ища, сам не зная что. Чёрный комок лежал и крутился из стороны в стороны, нелепо и косолапо. Медвежонок, ясно было, что это он. Я подошёл. Он ревел от боли, облизывая лапу, скручиваясь в кольцо и мотая головой. Собака затихла, прижав уши и хвост, подошла и начала облизывать его лапу, будто чувствуя его боль и страдание, будто это её малыш, будто так надо, хотя охотиться она умела, и умела очень хорошо. Я вздохнул, бормоча, аккуратно расцепил капкан и улыбнулся. В каком-то благодарном молчании малыш засуетился из стороны в сторону и понёсся, хромая, но быстро и как-то неуклюже. Мы с собакой застыли на месте, провожая его и не издавая ни звука. Здесь, в двухстах километрах от Хабаровска, медведь штука привычная, хотя крупная и опасная. Но помочь надо, и я улыбнулся, смешной же, смешной, тем более просто малыш. Вдохновение заломило душу, и я пошёл дальше, напевая едва слышно какие-то собственные стишки, пёс хрустел по снегу рядом и улыбался в такт мне, опрокинув язык через правый край челюсти. Луна появилась основательно, да так, что начала резать глаза своей синевой, снег прекратился, ветер затих, а деревья стали бессмысленными столбами и тихой опорой в каждом моём шаге. Я вдыхал покой хладного воздуха и был спокоен сам, ведь всё, что происходило и резало моё сердце в этой жизни осталось где-то далеко, я почти нашёл себя, я почти понял, что всё, что я могу, я могу сам, всё, что я не смог, я не смог сам, а дальше уже не важно, совсем не важно, и нет, и не будет оправдания чему-либо ещё такому грустному внутри моей души, ибо это моя душа, и ведь я сам её из чего-то там леплю. Собака вдруг остановилась, опустив голову, издала странный рык, утробный и глубокий, вся, скорчившись от страха, выползла передо мной, пытаясь защитить и отдать себя за меня. Я понял, дело, определённо, дрянь, схватился за ружье и замер. И вот этого я явно не ожидал, тигр. Изящная, противная и дерзко хищная походка двигалась ко мне. Страх дёрнул курок, но я промахнулся, собака сидела в ожидании, прижимаясь ко мне, но корчась клыками наружу. Смерть, вот она какая, думалось мне мгновение за мгновением. Доли секунды, но как же много впитывал в этих вспышках мозг. И как я жил, как? Что-то кричало внутри и резало до самого основания. Не так, я знаю точно, что не так. Да, блин, это же была репетиция жизни, я спектакль так и не начинал играть, так и не начинал… Тигр уверенно и холёно двигался к нам, хрустя и шипя, огромные клыки кричали о смерти, моей смерти и, чёрт побери, моего лучшего друга, моей собаки. Промелькнула любовь, что я так и не смог выжать из своей души, промчались какие-то цели, что я так глупо и бездарно раскидывал бисером всю свою жизнь, растворилось ожидание, исчезло сомнение, я улыбнулся, зубами кусая губы до крови, и достал нож. Пёс прижался ко мне, гораздо больше понимая катастрофу и конечность всей этой неприятной предстоящей стычки. Тигр двигался, тигр бархатисто урчал и облизывался. А потом рёв, настоящий рёв. Но не тигриный, а другой, совсем другой. Мощный, сиплый и истошный, как вся моя жизнь. Моя собака легла, прижав уши, пытаясь рычать. Чёрная морда, огромная морда, словно харя дракона, появилась за тигром, двигаясь океанской волной неизбежности и силы. Я сам сел в испуге и трансе, сильней и сильней сжимая рукоять ножа. Медведь двигался резко и страшно, как моя чёртова жизнь, но так дико и целеустремлённо, что и тигру, и мне, и собаке стало не по себе. Страшный рёв полосатого стих и растворился, хрустя ветками в тишине зимнего леса. Моя собака прижалась к земле, но продолжала рычать, я знал, что он отдаст свою жизнь за меня, но это было уже ни к чему. Тигр исчез, медведь стоял и не двигался, ружьё я перезарядил. Маленький неуклюжий и чёрный комок, посвистывая и лязгая звуками, приблизился, слегка заигрывая лапкой с собакой, развернулся и вернулся под гордый стан отца. Я молчал, мой барбос тоже. Они оба развернулись и растворились в тишине леса и дикой синей Луны.
К чёрту всё, - крикнул я хриплым сердцем и шипящей душой, - пора начинать спектакль, хватит репетировать, пора начинать жить, жить по-настоящему, - и я сел в самый снег. Собака развернулась, завиляла хвостом и радостно облизала моё лицо.
Ладно, ладно, идём домой, - буркнул я, бросил ружьё и нож, прижал друга за шею и улыбнулся.
SH