3 Отцу моему Алексею Петровичу Новикову посвящаетс

Евдиния Юршина
Продолжение 2

Но тут случился нежданный поворот событий.

В село приехала молоденькая преподавательница. "Из самой Москвы!"
Батя бы и не взглянул на такую пигалицу, так–то, по доброму.
Ведь по убеждению его матери Марии женщина - это же, чтобы все могла в доме - то!
А Софка - москвичка, как прозвали в селе мою будущую маму, росту была махонького 159 см, и весила как пара курей, как говорила о ней впоследствии моя бабушка.
Про скотину она слыхом не слыхивала... Да и про многое другое из сельской жизни.

Но так получилось, что Софья Александровна не только преподавала в школе математику, она ставила спектакли, где сама играла, втянула в лицедейство пол села молодежи.  И, конечно же, и отец мой будущий - чуть не самый первый парень на деревне, гармонист, хоть спеть, хоть сплясать… да и в "театре" играть у него получалось, был со всеми...

Надо сказать, что,  несмотря на то, что батя из глухой деревни был (по сравнению с Москвой - то) он и начитан был и чувством  юмора одарен с рождения. Для мамы это было очень и очень важно.

Как ни "брыкалась" матушка Мария, а сноха оказалась у нее – «Аккурат никудышная, хоть из самой Москвы!»

И ничего с этим поделать было нельзя уже.

Семья была «киржачья», ковшик, как прабабушка, если дать напиться чужаку, Мария в огород уже не выкидывала, но уклад "домостроя" она  считала незыблемым.

То, что батя мог выпить, мама пока терпела, но раз при попытке ее "наказать" по наущению свекрови, матушка моя махонькая, такой отпор дала своему огромному мужу, что охоту к этому отбила у него раз и навсегда. Да если честно, батя в жизнь бы маму не обидел - любил он ее очень.

Родилась я. Нежизнеспособная, как сказано было маме. Новоиспеченная бабуля только и сказала, что девочки в роду совсем не живут, но уже и хватит. Меня она выходила, благо уже тогда считалась «колдуньей» в селе - лечила травками, да заговорами...

Но маме через год уже хватило крестьянской жизни. Она носила воду на коромысле даже беременная, потому что бабушка считала, что это не мужская работа... и таких «мелочей» была тьма - скотина, которую опять же женщины должны обихаживать и так далее. А посему мама настояла на переводе отца в соседнее село, где они и начали жить самостоятельно. И одним из условий жизни было - в доме никакой скотины, ни кошек, ни собак, даже, чтобы рыбок не было...

Через год следом за мной родился мой младший братишка.

Батю мама заставила поступить в институт заочно.  Объяснение очень простое - я с высшим образованием, и ты, в дальнейшем,  будешь от этого испытывать дискомфорт...

Батя, у которого за его недолгие к тому времени 22 года, вся жизнь была один сплошной дискомфорт, лишь улыбнулся... но перечить не стал женушке.
 
Он поступил на заочное в сельхозинститут. Но учился недолго, бросил...

Не учел мой батюшка характер нашей маменьки! Маленькая и хрупкая женщина имела стальной характер... Всю жизнь говорила, что домом нужно руководить стальной хваткой и мягкими лапками. Муж - голова, но жена - шея...

Папа только улыбался. Он вообще был очень улыбчивым человеком, чрезвычайно добрым и покладистым. С характером скорее флегматика, чем сангвиника. Мама же была ярко выраженный холерик. Этим сказано почти все.

Родители  переезжали из села в село с повышением в должности то мамы, то отца.
Оказавшись в райцентре, мама даже на какое - то время уговорила батю перейти преподавателем труда в школу, чтобы он не уезжал из дома в четыре утра и домой приезжал хотя бы раньше десяти ночи... Он, по прежнему,  работал механиком - обслуживал МТС маленьких сел. Вечно по самые уши в солидоле, пропахший машинным маслом, солярой и бензином... Белые рубашки у него все были от локтя вниз черные, как бы мама не кипятила их...

Она ворчала по этому поводу, но батя опять же только улыбался - да безрукие все, или боятся руки запачкать, а там делов - то... Машины он знал до гаечки и любую поломку на тех полуторках мог устранить сам в дороге, посреди поля...

Летом работал комбайнером на посевной, бывало и на уборочной. С поля всегда приезжал с загадочным выражением лица, эй, чигара, кричал он нам с братом, смотрите, я в поле зайца встретил, а он вам узелочек с подарочком прислал! В том узелочке то кусок хлеба был, то картошина вареная. Мы с братом росли голода не зная, но подарочки от зайца до сих пор помню.

Поэтому мама наша, мечтавшая о белоснежных рубашках для бати, добилась его перехода в школу.
Батю и там любили и уважали - сам он мог все сделать и парни, учившиеся у него, вырастали с руками спорыми в деле. Правда, недолго отец был учителем, свои машины он любил больше.
 
В ту же пору мама восстановила отца в институте и началась дальнейшая эпопея его обучения.

Мы с братом уже в свои пять - шесть лет на пару с батей учили немецкий, дышали в комнатах, где хоть топор вешай - так было накурено.
Пока батя учился, мама терпела его курение, даже в доме...

Помню, как батя учил сопромат…  Тяжело давалось... Мне было жаль его, пап, покажи мне эту книжку... зачем она тебе, спросил он, ты же ничего не поймешь! А ты расскажи так, чтобы я поняла... и он начал рассказывать мне. Это было весело...

Целое десятилетие, несколько раз бросая и вновь восстанавливаясь  по принуждению мамы, раз за разом, отец шел до победной защиты.

Для мамы это была огромная победа, ее победа.