* * *
Митингуют волны и вот, шипя,
на песок выбегают, как футболисты.
За Кронштадт опускается солнце — истый
копьеносец, оставшийся без щита.
Берег пуст. Как расстрелянный из баллисты,
павильон стоит в колпаке шута.
Мы сидим — поседевший дворовый пёс,
и жена-хромоножка, и сам я, старый
дегустатор боли, бездомный Крёз, —
мы сидим и друг друга зовём Шушарой
и Топтыгиным. Шутка ли: Медведём!
Даже кажется: вот отступило горе!
«А когда, — я подумал, — мы все уйдём,
будет мчаться другая Земля в другом
измерении: сосен вершины, взморье
и высокое небо в его нагом
совершенстве. О, милая, босиком,
звездопады отмеривая шажком,
мы, рука в руке (человек единый),
ни о чём не жалея, тропой звериной
ускользнём, синеватым рассеиваясь дымком».