По льду он шёл под фонарями,
зажав в губах десяток слов
и знал, что с ними не ныряют
в толпу и скрежеты шагов.
Ему в крикливый город влиться б,
большой, похожий на базар,
там он, нахохлившись как птица
клевал бы то, что бог послал.
Седой бродяга, с виду Кришна,
философ-бомж, голодный дед,
был грязным и не мог быть чище
сухарь в кармане – горький хлеб.
Он брёл и брёл и вышел к саду,
уставший не сугроб присел, –
подумал, с темнотой поладит,
ещё подумать он успел,
что в жизни света было много,
что притекла рекой беда,
что указателей немного,
где мост искать в обход стыда.
Что зря бежал за днём вчерашним
и за рукав его хватал,
и в темноте под снежной кашей
он что-то для себя кричал.
И знал, никто его не слышит,
ночь, сострадая, не пошлёт
тупик и он уснёт под вишней,
перешагнув двадцатый год.