Дорога жизни. Документальная повесть

Галина Пансофьевна Грибкова.

ПРЕДИСЛОВИЕ

          Галину Пансофьевну в Солигаличе знают очень хорошо. Особенно — прихожане Преображенского храма. Стоит она, обыкновенно, у среднего окна на лево от входа в храм. Когда я прихожу на службу и не вижу её на месте, то волнуюсь, не заболела ли? Но такое случается очень редко — не болезнь, болеет она теперь уж постоянно: дело к восьми десяти годам движется — а её отсутствие на службе. В любую непогоду, при всяком недомогании,
в любое время года, месяца и дня, если в храме идет служба, значит и Галина на своём посту. За спиной на простенке висит на стене огромная икона Солигаличских новомучеников, а рядом большой резной подсвечник, уставленный свечками. Здесь Галина и следит за порядком. Мимо неё проходит длинная очередь исповедников и у каждого Галина попросит прощения. Я у неё спрашиваю: «Зачем у этого просишь, ты ведь его не знаешь?» А Галина посмотрит на меня долгим улыбающимся взглядом и тихо ответит: « - Для смирения!»
          Она вынимает из тряпичного мешочка большую стопку поминальников и раскладывает их на подоконнике. Служба идёт, а Галина все перелистывает и перелистывает один поминальник за другим, беззвучно шевелит пересохшими губами. Смотришь на неё и, кажется, что она их всех знает, своих «поминаемых», и живых и мёртвых, всех жалеет и за каждого просит прощенье пред Господом: « - Ты мне запиши всех своих, живых и мертвых, я их на каждой службе помяну — потом остановиться, смутится и скажет, - И что это я говорю, грешная, вы же, монахи, ангелы земные сами молитесь за нас, у вас молитва, как огнь пламенная, помолись обо мне, окаянной». Тут мне стыдно становиться «где уж нам, до её молитвы и смирения-то?!» Так и отойду в сторону, прошу у Бога прощение за свою нерадивость. И как она все службы выстаивает, ноги-то у Галины совсем больные? « - Господь укрепляет, на Него одна надежда, - объясняет она — Он, Господь-то всю жизнь со мною рядом был да только я этого долго не замечала. Всё думала, сама, я сама дорогу жизни своей устрою. Вот и получилась моя «дорога», как на Ладожском озере в Ленинградскую блокаду, вся в рытвинах и колдобинах - зигзагами ехала, чтоб не провалиться. А «без Бога не до порога» - из одной рытвины вынырнешь, да в другую угодишь.» Так и завязался разговор
и я услышала эту удивительную повесть о жизни  простой русской девушки и вообще повесть о силе русского духа, об умении терпеть нестерпимое, об умении смиренно пережить все невзгоды, выстоять и все-таки остаться настоящим человеком и не потерять Бога!
         

РУССКАЯ ДЕРЕВНЯ
               
Церковь так и называлась «Никола-в-Чалове». Стояла она на пригорке и видна была на все четыре стороны. А вокруг гнездились малые и большие деревеньки. К службе созывал всех не большой, но звонкий колокол. В праздничный день , а особенно на Пасху, бывало разливается дивный звон по лесам и перелескам, всех к себе зовёт.  И стекается народ со всей округи к центру на горе, значит к «Николе-в-Чалове», разряженные, весёлые, на праздник спешат!  Служба-то не как ныне - три часа и домой до следующего случая, а была она частая.
Три раза на день колокол созывал. Утреня, обедня, да вечеря. Оставляли работу и в церковь бежали-поспешали. Помолятся, поплачутся, покаются, да снова в поле. А кто домой к детям, а кто к хозяину на двор, если в наймах. Так-то и жили - не тужили. Умели работать, умели и веселиться, и красоту Божию видели да радовались.
            В 1886 году в семье Смирновых родилась бабушка нашей Галины, Серафима-Сима  свет Васильевна.  Деревня Уткино, где произошло это радостное событие, была как бы продолжением большой деревни Куземино. А почему Уткино, никто не знает. Может быть  вытянулась она от Куземина, как утиная головка, а может быть уток там все разводили, кто знает?  У деревень русских всегда названия со смыслом давались, нам уж теперь это неведомо. Деревенька на горе стояла, перед «Николой-в-Чалове» красовалась. А меж горками овражек упрятался. В нём протекала малая речушка Каменка. Вот я и говорю о названиях — Каменка, потому как всё дно её камешками было усыпано. Горка крутая, леса густые, а меж деревьями тропка вьётся по крутому склону в овражек. Спустятся вниз весёлой стайкой ребятишки и смотрятся в воду, как в зеркало. А камешки-то на дне разноцветные, вода прозрачная, видно, как рыбка плавает. Наловят рыбок — вот тебе на жарёху хватит и коту останется. А вечером ходить вниз опасались. Филин там жил, как начнёт ухать ночью, так жутко становится, а то ещё хуже завоет страшнее волка, так что мороз по коже.
            Да и что там делать вечером-то?  Вечером и в деревне не заскучаешь — Беседы девичьи начинаются! В центре деревни лавки расставлены. Гармониста целых два имеется, так что пой да пляши хоть до утра, если не боишься на завтрева на полоске с хлебом аль на огороде заснуть! А девки-то, девки-то, косы распустили, сирени в головы понавставляли,
ходят  ровно барыни, кадриль вытанцовывают. Для младших просто на загляденье, теятр, и в город ехать не надо. Вон Серафима-то Смирнова каково разневестилась. Петровы парни так и вьются, так и вьются вокруг. Глянь и Сычёв увязался за ней, да уж куда там,  рыльцем не вышел — гоготали пострелята. - Батюшки, а это кто таков? Кажись не наш... да истоминский это, из деревни соседской. Давно к нам из Истомино не наведывались, чай у них и своих невест пруд пруди... А такой красавицы, как Серафима, видать не нашёл? Опять потасовка будет!..  Да это -  Василий Юрьев, теперь узнали! Нет, кулачные бои, пожалуй, отменяются. Известен он в деревне этот Василий. Мастеровит больно, такие сапоги тачает, лучше не сыскать.
        Так и закадрила Серафима на кадрили себе славного жениха, знаменитого в округе и, почитай, по всей области сапожных дел мастера Василия Юрьева. Вот, правда не вру, говорят в музее до сих пор его сапоги сохранились, ходить-то в них уж не пойдешь, а посмотреть всегда можно за милую душу. Да! «бывали люди в наше время, не то, что нынешнее племя...»
Теперь сапоги купишь и до дому не дойдёшь — замок сломается или подошва отскочит. Ну да ладно! «По Сеньке колпак по Ерёме шляпа, то есть, «за что боролись, на то и напоролись».
А отметить хочется: фамилии-то нашим предкам не просто так давались, а по мастерству их:
Мельников, Сапожников, Лемехов, Бондарев, Кузнецов, Хлебников, Попов... вдумайтесь-ка!
       В 1906 году  Василий посватался к Серафиме. Объвенчали молодых на горе «У Николы-Чалово», свадебку сыграли звонкую и увезли молодую в деревню Истомино в семью Юрьевых. Уж так водилось раньше и правильно водилось, что невестка у свёкров живёт в доме мужа, а не наоборот. Ладная жёнка была Серафимушка. Рушники в доме все порасшиты. Чистота порядок во всём. Работы не боялась, так что свекрови и жаловаться было грешно. А всё потому что девушку с детства к труду приучали, чтоб потом перед народом и сватами не стыдно было. Хоть и родители были состоятельными, да детей ленцой не баловали. У каждой семьи по количеству ртов, своя полоска была. Рожь сеяли, пшеницу, лён. Жали серпами, а в жару ночью при луне на поле ходили, спешили всё в срок убрать. Была полоска и в лесу на вырубке. Там обычно гречу сеяли, лес от холодных ветров защищал. Стадо овец было , корова, лошадь. Сена косили много. Влезет бывало, Сима на верх скирды, а со всех сторон  снизу сено на вилах целыми копёшками подбрасывают, успевай поворачивайся. Только юбки по ветру развеваются. Юбок Серафима носила целых три! Нижняя «сподней» называлась. А сверху фартук. Такая «мода» была, чтоб подальше тело от соблазнов упрятать. Знали люди слово — грех! И страх Божий имели. Куда всё ушло, как кануло, словно и не с нами это было!?
          В 1907 году родился первенец Александр. А рожали-то на печи! Бабка повитуха была в каждой деревне, всё как надо управит и дитя примет и тут же на руки матери передаст. Сейчас что-то пытаются сделать подобное, но это теперь в отдельных палатах для богатых, или я что-то не так понимаю!? Василий отстроил большой дом, чтобы всем места хватило.
Забегу наперёд, детей родила Серафима — восемь! Из них двое умерли в детстве.
Дом был пятистенный с большой длинной повитью. На повить въезжали на лошади с телегой, нагруженной возом сена, по деревянному бревенчатому съезду, и там разгружали, прямо на месте. Умели люди жить широко и свободно, а всё потому что сердца их были широкими и распахнутыми для большой любви. Надеюсь, мой любезный читатель, ты сам сопоставишь ту широту с нашим  теперешним узеньким житием.
          Второй родилась Катерина (будущая мать нашей Гали), А за ней один за другим и остальные дети (Панюшка и Валентина умерли) и Галя до сих пор их поминает  в своих молитвах. Василий ездил по деревням, шил сапоги на дому у заказчиков, поэтому всё хозяйство держалось на Серафиме и детях. Первенец Александр уже в 15 лет умел запрячь лошадь и управить ей. Катерина ему помогала, она была очень сильная, могла бидон с молоком поднять себе на спину и снести куда требовалось. Земли было у них много (по количеству детей) потому работали с раннего утра до позднего вечера, чтобы успеть управить всё хозяйство. Огород прополоть и окучить и выкопать во время, лук убрать, свёклу, морковь и прочее, чеснок на зиму засадить, хлева чистить вовремя, а иначе скотина в навозе утонет. Две коровы было да лошадь Карька, на всех сена накосить во время надо подсушить и убрать на повить, чтобы не сопрело от дождей. И овец, опять же стадо целое до 15 голов. Вот тебе и «кулак» вся семья вместе, как говорится в народе: «не потопаешь, так и не полопаешь». Хлеб возили молоть на ветряную мельницу к мельнику Гришке. Даже поговорка  такая в деревне была: «Не болтай много, как Гришкина толкуша».


КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ
               
    В 1936 году  родилась Галина. Вместе с ней пришла  в деревню эта самая коллективизация.
Да сих пор плоды революции, как бы не касались этого мирного лесного уголка. Что-то где-то происходило, что-то говорили, но быта жизни сельчан это пока особо не касалось и всё шло своим чередом. Но в эти 36-37 годы революция заявила о себе в деревне Истомино невиданным грабежом.  Много чего прибрали к рукам новые хозяева из хозяйства Василия и Серафимы, но жальче всех было отдавать лошадь Карьку. Все о ней печалились, любили её.   Хотя был случай такой, когда Карька Серафиму  чуть не зашибла до смерти — норовистая была очень. Зимой дело было, понесла вдруг Карька сани по лесу, видно волков близко почуяла. Сани по дороге болтаются, по деревьям у обочин колотятся, Серафима в передок  вцепилась мёртвой хваткой и глаза зажмурила . Только в голове стучит: «Видно смертынька пришла ноне мне!» Но откуда ни возьмись, Иван Ерастов вынырнул, на оглобле повис и остановил Карьку. А позже, так уж случилось, Юрьевы с Ерастовыми сватами стали — внуков поженили.
                Стали пахать вручную. Василий сказал: « - Сашка и Катька пахать будут! А Нинку в Солигалич в школу отправим, пусть учится.» Позже Валентин в ФЗУ в Ленинград уехал, а младшие — Николай и Борис — помогали Серафиме по дому.
       В деревне рядом с Василием жил его родной брат Иван с женой Катюшей. Он так же построил себе большой дом, да и семейство у них было не малое — восемь деток! Представители от властей часто собирали собрания, чтобы довести до конца эту затею с коллективизацией. И случись такая беда, что один из братьев был «за», а другой «против»
этого «новшества». Вся деревня отправляясь на очередное собрание, заранее готовилась выслушивать их бесконечные споры. Братья стояли «на смерть», каждый на своём - до драки
дело доходило (вот ведь как бес умеет попутать!)
      Но вскоре случилось несчастье. Юрьев Иван неожиданно умер, а за ним следом ушла на тот Свет и его Катюша, оставив сиротами восемь деток. Старшая Мария уже работала в г. Иванове на ткацкой фабрике, а Николай учился в Солигаличе. В деревне осталось шесть беспомощных малышей. Они сидели холодные - голодные и плакали. А чем поможешь?
Приехала спец. комиссия и всех забрали в детские дома. Причём — в разные! И адреса никому не оставили. Вся деревня вопила, провожая малышей. Позже Мария и Николай разыскивали своих братий и сестёр — нашли живыми, но не всех!
        Василий Юрьев держал овец знаменитой романовской породы. Мясо шло на продажу, чтобы купить чего по хозяйству, денег было не густо. А шерсть стригли и обрабатывали сами.
Взбивали, растаскивали и потом пряли на прялках. Зимой беседы в больших избах были.
Туда девки да жёнки приходили со своими прялками: пряли да пели о своей судьбе нелёгкой печальные русские песни. Юрьевы Нина с Катериной тоже бывали там. Нина была знатной пряхой. Веретино, как юла, по колену ходило, залюбуешься и глаз не оторвёшь , о своей работе забудешь. Лучшая пряха была на деревне, а нить у неё такая тонкая получалась и крепкая, вот что значит мастерство!  Да! Много мастеровитых людей деревня для России вырастила. Куда ни глянь, везде работа с выдумкой да задоринкой видится. Лучину в светцы металлические вставляешь и любуешься, как кузнецы их узорами украсили.
          В Солигаличе на улице Кузнечной кузница была. И серпы ковали там, и косы, святца и сковороды делали — нашли рядом руду железную, Господь на доброе дело подал. Кадки делали, сани-розвальни плели корзинкой — всё с любовью, с изюминкой. А наличники-то какие вырезали — один другого краше, карнизы украшали резьбой по дереву. Прялки разные вырезные придумывали. А у веретён сверху головки, как человечки улыбаются! Ложки, чашки и другую утварь кухонную вырезали да расписывали, всяк на свой лад. Базар в Солигаличе был возле Собора Рождества Богородицы в воскресные дни. И чего там только не было! Глиняные горшки разных сортов и размеров, чугуны и другие кузнечные изделия. Ткани продавали разные и всё что в хозяйстве необходимо, можно было сыскать здесь. Нина и Катя тоже хорошо ткать умели на деревянном стане. Сами лён сеяли, сами мочили, потом вальками колотили. Паклю делали, а из пакли нитки, а из нитей полотно ткали. Полотно обычно ольхой красили. А для белья, в марте на снегу выбеливали. Дети ходили по насту и раскладывали готовое полотно ровными рядами, любопытное было зрелище.
         Нина закончила семь классов в Солигаличе и устроилась работать учительницей в деревне Лагуново. Катерина же вышла замуж за  Вологодского парня — Пансофия Николаевича Инюшина. Часто говорят , что раньше жизнь была хуже и беднее, а теперь вроде цивилизация нас очень вкусно кормит и одевает. Уж позволь, любезный читатель, мне не согласиться с этим утверждением. Теперь у нас есть масло-сыр-завод в Солигаличе и тот уж «на ладан дышит.» Компьютеры, микроволновки, телевидение, электровыжималки, лопаты с моторчиками и прочее, и прочее., это, конечно очень здорово, очень! Очень! Жаль только, что они не доятся и не телятся, не колосятся... Не живое всё, не Божие!  А раньше-то каково было?  Масло-сыр- заводы в Солигаличе, в Бородовицино, в Корцово, в Жилино...
Легче сказать, где их не было! Потому и рассуди: Масло - сыр коровка даёт, да не одна, а стада целые. А чтобы их прокормить, нужны поля вспаханные. А чтобы вспахать, нужны лошадки резвые, а чтобы их содержать нужны руки рабочие — сено косить, навоз на поля вывозить, пашни обрабатывать, короче безработицей и не пахло. Тунеядцев вообще не праздновали на селе, а в советское время даже судили за это. Простите, что я немного отвлеклась на разговоры о нашей теперешней голодной цивилизованной свободе, просто диву даёшься, как мы быстро скатываемся вниз, но гордо говорим при этом, что жизнь становиться всё совершеннее!?
        Так вот в Куземино тоже был свой маслосырзавод. Катерина устроилась туда на работу. Как мы помним она была девушка сильная и выносливая, вот и носила на плечах бидоны с молоком на завод и выполняла любую работу, какую ей поручали без оговорок. Парней своих было мало, все уходили в отхожие промыслы или поступали в ремесленное училище. Но девчат было много и они не плохо справлялись со всеми делами на заводе. А тут вдруг появились два заезжих парня из Вологодской области, Тотемского района. Один был работник «не ахти», зато гармонист хоть куда. А второй, Пансофий, красавец был, умён и интеллигентный такой, да и работник смышлёный и трудолюб.  Девки-то и захороводились вокруг, отбоя не было. Катерина не любила гуляк да женатых. Кто его знает, каков он, и что дома оставил!? Бога к тому времени уже «упразднили», батюшек выгнали, а душа - христианка всё равно не принимала и боялась греха. Разгружает Катя свои бидоны с молоком  да поглядывает искоса на залётного молодца, а парень-то на диво хорош, что тут поделаешь, понравился очень. Однако Катерина и виду не кажет. Сама была не хуже других, хороша, голубоглазая, розовощёкая, как говорят: «кровь с молоком». Боевая — любому ответ даст, за словцом в карман не полезет. Ну как было мимо такой пройти-то? И не прошёл, полюбили друг друга! Девчата от зависти задохнулись: отбить пытались и записки грязные писали, и глазка строили, и «спицы в колёса» вставить норовили да всё не сработало. Через несколько месяцев Катерина и Пансофий поженились и вскоре родилась на свет наша Галина Пансофьевна, в1936 году.
            Катерина с мужем оставили маленькую Галю у бабушки Серафимы  и поехали в Архангельскую область в город Вельск искать место для дальнейшего проживания. Галина
Пансофьевна вспоминает, что недавно с экскурсией в тех местах побывала. Проезжала Кубинское озеро, помолилась в Белоезерском монастыре, а по пути видела на трассе стрелку - указывающую направление на г. Вельск. И сердце, кажется, встрепенулось и ощутимо соприкоснулось на мгновение с родителями, проехавшими здесь когда-то в поиске своей судьбы.
        Позже Катерина и Пансофий перебрались в Ленинградскую область на Невскую Дубровку. Там Пансофий устроился работать в отделе по найму на восьмой ГРЭС имени Кирова. В1937году в семье Инюшиных  родился сын Борис, а вскоре привезли из деревни и старшенькую Галю и тут же устроили в детский садик. Жизнь начала налаживаться!


ЛЕНИНГРАДСКАЯ БЛОКАДА
               
1941 год. Началась Великая Отечественная война. Невская Дубровка была расположена за Невой — это два городка для работников ГРЭС им. Кирова. Гале в то время было уже пять лет, и она помнит кое-что из происходившего вокруг. В доме был переполох. Старшие быстро собирали вещи, вздыхали и плакали. Потом сели на электричку и поехали в Ленинград к тёте Нине, маминой сестре.  Пансофия Николаевича взяли в народное ополчение и он воевал на Невском пятачке.  Тетя Нина жила в коммуналке на четвёртом этаже со свекровью и её матерью Никитичной. С ними проживала и сестра свекрови. И того — было в доме сразу три бабушки: баба Катя, баба Тося и старая Никитична; тётя Нина с двухгодовалым Толиком, Катерина с Галей и Бориской 3, 5 годика, да муж Нины Иван, который работал в то время железнодорожником на Финском вокзале. Помнится длинный коридор и общая кухня.               
            Бабушки были добрые, не ворчали без дела. Особенно полюбилась Никитична.
Ласковая, разговорчивая, сама как ребёнок, потому и с детьми находила общий детский разговор. Она часто отвечала на грубость словами: « - Сабе, матка, делаешь!» - что означало «Не желай ближнему того, чего себе не желаешь». Когда фугаски стучали по крыше, а это происходило несколько раз на день, она спокойно отмечала: « - Опять картошка посыпалась.»      Началась Ленинградская блокада. Б. Катя и б. Тося работали на железной дороге в Финляндском вокзале, там же где и муж Нины Иван. Детей не различали, что приносили из продуктов, всем разделяли. А у бабы Кати были припрятаны в шкафу макароны ( на самый чёрный день). Дети вызнали это место и таскали потихоньку по одной макаронине — грызли, чтобы хоть чуточку притупить голод.
            Вой сирены вызывал жуткий страх. Мама Катя быстро одевала детей и бежали в бомбоубежище в подвале. Галя любила ходить впереди. Мать подталкивает в спину: « - Шевелись быстрее, ты нас всех задерживаешь», а Галя сопротивляется: « - Не трогайте, я сама!» Пока добегут до убежища, да назад возвратятся, снова бомбёжка начинается. Когда от голода совсем обессилили, бегать в убежище перестали — на всё воля Божия. В доме было холодно , ходили в зимней одежде. Лежать — холодно, а ходить сил нет. Окна выбиты, затыкали подушками, одеялами завешивали. На ребёнка давали 150 грамм хлеба. И один раз в месяц немного сахару и сливочного масла.
         Поскольку повесть моя документальная, хочется напечатать выписку из дневника, написанного в 1972 году Борисом Пансофьевичем Инюшиным со слов матери Катерины.
       Сентябрь 1941 год. Новдубрострой - Ленинград. Поездом. Сидели да голодали. Не было воды, хлеба, дров. Печка холодная, круглая. И не болели. 125 грамм хлеба на человека. Снегу таяли. На Неву ходили за водой. Назначили на окопы, штраф давали. За детьми бабки ухаживали. 75 рублей штрафу дали, потом скинули, хлопотала; отец с фронта посылал документ. Иначе засудили бы и штраф! А люди скрывались.
         Водокачка сломалась — хлеба не пекли три дня. Получила  хлеб за три дня на все карточки (на шесть человек- Иван, Нина, Толик, Катя, Галя, Боря.)  На базаре милиционер завёл в переулок, отнял хлеб и ушёл! Опять голод. Ивану дали талоны без вырези карточек в столовую. Ходили в столовую взрослые, а детям приносили Иванов паёк. Сами ели в столовой. Бомбили всё время. Как-то шли в столовую, а мимо нас собака пролетела по воздуху — волной сбило, а мы повалились и лежим. Потом встали, пошли в столовую.
         В наш дом бомба попала, но не взорвалась. Два этажа пролетела сверху, на кровать упала - на пружинный матрац! Потом её выкатывали саперы, как бочку, а бомба светлая, как ложки. В тот момент в квартире никого не было, А если бы взорвалась и нас бы не было...
Спасибо антифашистам — не взорвалась!
         Утром пойдём за хлебом, темно, в шубе Валентина ходили, с борами, морская шуба.
375 граммов давали на троих. Иногда масло давали для детей, песку. Надо было вытерпеть такое! Ничего не евши — судьба, а не питание. Сварить было не на чём, дров не было. Иногда мы собирали палки, топили печь, в доме не было отопления. Люди умирали, на улице валялись. Грузили машинами, как скотину, выше бортов, кто в чём — так и увозили. Видела, как шли машины с таким грузом...
        Ходила за деньгами 450 рублей, так как муж Пансофий был в ополчении. Трамваи не ходили, пешком ходила; и сколько бомбёжек на пути встретишь. Трамвай вставал. С утра до вечера ходила. Но всегда выдавали деньги. И на заводах погибало много, бомбили. К Володе ездили (брат Пансофия - Владимир Николаевич Инюшин) с Ниной на Васильевский остров. Раненый был. Бомбёжки, а мы ездили. Раза три ездили к нему, вылечился и снова на фронт ушёл.  Игрушек купим для детей— не берут. «Дай хлеба» - говорят. Ни каши, ни яблок дай, а хлеба. Сколько детей потерялось. И сейчас ищут и не находят. Немцы листовки бросали:
«Доедайте бобы и делайте гробы.» В бомбоубежище уж не ходили. Не успеем добраться до квартиры и снова бомбят.  Не стали ходить! Нечего ходить, некогда забираться! Шкафы ходили от взрывов, все колыхалось. Посуда брякала. Рады были смерти. Жили-то у Финляндского вокзала, вокзал бомбили, поезда.
        3-4 апреля выехали к «Дороге жизни» Ладожскому озеру. Озеро замёрзло и началась общая эвакуация по ледяной дороге. Фашисты прознали, что эвакуация идёт с этого вокзала, потому вокзал всю ночь бомбили. Всё горело. Небо всё во взрывах. Светло, как днём. Прожектора, вой сирены. Много вагонов пострадало, наш Господь уберёг! Ничего не узнавали: паника, шумиха. Сутки сидели на Финляндском вокзале — нельзя было выехать. В пять часов погрузились и только ночью выехали. Днём тоже бомбили до 12 часов ночи. До Ладожского озера на машинах добирались. Толпы народа, трудно сесть на машину. Все лезут. 
Мы угостили шофёра махоркой, он нас и посадил на машину. А так можно было и неделю прождать. В пути по озеру тоже бомбили, машины уходили под лёд. Ехали зигзагами, во льду пробоины. Ребят держали на руках, босиком, валенки потеряли где-то, Галя тогда себе ноги отморозила. Машины тряслись, матери крепко держали детей. У некоторых дети вылетали из рук, матери голосили, но машины не останавливались. Шум, вой! Старались проскочить во время «окна» в бомбёжке. Кто успел, тот переправился. Ехали несколько часов. Много людей утонуло, опасно очень! Мороз 40 градусов, с ветром.
             А на том берегу сразу встретили, суп горячий с хлебом дали, масло. Далее через Вологду ехали без пересадки. В Вологде отцепили, но не пересаживали. Ехали в товарных вагонах до Галича. В вагонах не кормили, снова голод. Целый месяц ехали! На остановках люди приносили еду. Мы меняли вещи на еду. Пока доехали, вещей почти не осталось. Покупали лук, чеснок, картошку варёную. Молока до Галича не брали, боялись поноса с голоду. Была дизентерия. Много людей и детей умирали. Трупы в вагоне лежали. Но мы не заразились милостью Божьей. Всё перенесли, всё пережили. В Галиче суп по талонам давали.   
        От Галича до Чухломы на лошади добирались. Заплатили за проезд. Из сумки торчали оставшиеся брюки Пансофия. Один извозчик хотел вытащить их, а другой устыдил: «-Что ты у нищих тащишь? Умирающих грабишь?» Тот и присмирел. В Чухломе пустили в дом, отогрели. Ждали подвод. Утром ушли в столовую, здесь тоже по талонам суп давали.  Брат  Александр встречал в Галиче с поезда, но разминулись. В Чухломе нашёл и довёз на подводе до Солигалича. В Солигалич приехали 15 мая 1942 года.
      А Лизка, жена Александра, даже в дом не пускала.  Боялась болезней. Гнала Александра: « -Уходи с ними, куда хошь! Вшей навезли тут...» А у нас вшей тех и не было. Потом все-таки  пустила с лаем. «Волк собаки не боится — лая не любит!» Переночевали до утра. Днём брат Александр нашёл подводу и повёз всех в Истомино к бабушке Серафиме.


СНОВА В ИСТОМИНО               

       Бабушка  Серафима со слезами на глазах встречала полуживых дочерей Катерину и Нину. Дети-внуки Галя, Бориска и Толик были настолько слабы, что ходить не могли, их несли на руках и на закукорках. Измождённые голодом и тяжёлым переездом лица с потускневшими глазами. В чём только и душа держалась!  Бабушка по очереди гладила рукой внучат и причитала: « - Зайчики вы мои волком обглоданные... Горемычные крошки мои!»      
Но прошло время и дети стали поправляться понемногу, ходить, а скоро и побежали.
Свежий воздух деревни, какой-никакой, а свой огород, молочко, ягодки, яблочки, а главное, постоянная забота любвеобильной бабушки Серафимы поставили на ноги и вернули к нормальной жизни Ленинградских блокадников.
         Пансофий Николаевич воевал. В начале он потерял свою семью. Писал много, но ответа не было. Когда блокадники приехали в Истомино, Катерина срочно отписала своему мужу, о всех приключениях и бедах сообщила.  У Галины до сих пор хранятся эти пожелтевшие от времени листки- вести с фронта от отца.  Пансофий служил писарем при штабе на Невском пятачке. Вот некоторые отрывки из этих


ПИСЬМА С ФРОНТА
               
Добрый день. Здравствуй милая жена Катя, Галя, Боря, Нина, Толя и все знакомые.
                С приветом Паня.

Первым желаю наилучших успехов в вашей жизни и здоровья. Катя! Ваше письмо получил и второе получил и ещё ты пишешь послала два — эти не получил пока. Очень, очень рад я, когда получил первое письмо от вас. И откровенно признаюсь, что не считал вас живыми, не получая и не зная о вас ничего с 4 апреля 42 года. И это письмо меня оживило с одной стороны и расстроило нервы с другой стороны. И удивляет твоё недовольство в жизни.
Ужель тебе не радостно жить в тиши не зная бомбёжки и осколков снарядов, и другого невероятного? Ужель ты забыла трудности зимы в вашей жизни. Эти истории, эпизоды...
125 грамм чёрного хлеба на весах... Нет, этого забыть нельзя. Я не в силах противоречить тебе поскольку до тебя такие вещи не доходят душевно... и не пронизывают тебя. Ты пишешь, что не знаешь как жить, так надо жить! Пора научиться - не маленький ребёнок! Надо все возможности использовать, которые находятся в Ярославской области, а они есть. Ты пишешь, что здоровье хорошее. Катя!.. Жить и пережить это нужно. А за тем скоро, совсем скоро будем жить прекрасно. Голова твоя должна ходить в круги от радости той, что вы вынесли сверхчеловеческие усилия и выехали живыми... Так теперь копия осталась трудностей и пережить её необходимо с твёрдой смелостью и упорной верой, и стремлением при настойчивости. Катя! Справку посылаю. Используй все возможности для обеспечения себя. Катя, у вас есть молоко, картофель, хлеб дают, но нужно ещё потрудиться, проявить максимум... на вещи не проживёшь, ты, наверное, уже продала кое-что? Мы ещё поживём с тобой, не беспокойся. Сохрани мой костюм, пальто, сапоги и ещё две пары белья, остальное можешь продавать всё. Устраивайся с работой. Ребят конечно можешь оставить с матерью на время. Катя, прошу передай сердечный привет моему отцу, братьям и сёстрам, я написал им письмо. Так же Александру Васильевичу, его жене Лизе и всем остальным друзьям и знакомым... Пока, желаю всего наилучшего, а вы пожелайте мне. Паня.

Катерина не раз возила письма от Пансофия в Тотьму к свёкру. От Истомино до деревни Купиново было 30 км. Тропка шла лесом. Обычно собиралась в дорогу на недельку. Бориску на саночках везла побывать у родных. Ничего не боялась, хоть и места там были глухие.
Идет по тропке, Бориску к саночкам привяжет, чтоб не вываливался на крутых поворотах. Идёт, валенками поскрипывает, о Пансофии своем думу думает. Всё просит Паня письма почаще писать. Да чтобы без нытья, весёлые! А откуда ему взяться, веселью-то? Болит душа, постоянно болит, война ведь! Выживет ли там, вернётся ли? А как беда случиться? Нет не пережить ей смерти мужа. Она за ним жила , как за стеной каменной. Любили друг друга, уж как любили! И вздрогнет — что это я о нём так, будто похоронила, жив ведь Панюшка мой, а какие письма пишет!
        «Жить хочу и надеюсь выживу... И ты надейся на судьбу нашу, что будем ещё вместе жить... Обстановка конечно серьёзная, каждый день масса опасностей для жизни, но тем не менее надо остаться живым и здоровым. Здоровье относительное, но ничего, терплю...
Прошу сфотографируйся одна. С Галей и Борей отдельно и одна — отдельно!.. Будем надеяться на судьбу и на Бога, что всё пройдёт, как сон. Но жизнь ещё сурова, много надо сил и воли, но не упадничества!»
             Всегда Паня утешал свою Катю, он был сильнее духом и её как бы заряжал своей верой на расстоянии. Всё убеждал набраться сил и энергии, чтобы преодолеть эту лихую годину. Уверял, что хуже этих трудностей не будет, (как в блокаду), но  и успокаиваться не следует.
       «Всегда и во всех случаях надо брать худшее. Борьба за жизнь всегда идёт, но сейчас, как никогда нужно бороться. Катя, ты пишешь, что тебе видится что-то плохое?
Чепуха. Надейся, что скоро, скоро мы с тобой увидимся. О! Как хочу дожить до того дня!
Как я хочу быть с тобой всегда! Молись за меня — я буду скоро с тобой, дорогая моя Катя!..»
       Анна, мать Пансофия, умерла рано. Отец Николай остался с шестью детьми на руках.
Он каталь был, валенки катал по деревням. Всех деток на ноги поднял. Вот теперь Пансофий и Владимир воевали под Ленинградом.  Сейчас Катерина расскажет свёкру, как они к нему раненому в госпиталь в Ленинграде под бомбёжками бегали. Что теперь жив здоров и снова воюет на Волховском фронте разведчиком. (Забегу вперёд, до конца войны дожил, наград много было, Орден Отечественной войны 11степени получил, а после войны ещё и председателем колхоза на Кубинском озере работал.) Две сестры у Пани было: Мария и Катерина — мужья у всех воевали. И ещё два младшеньких, Алексей и Константин — отцу по хозяйству помогали.
     А позже, уже в восьмидесятых годах, Катерина с Борисом, Галей и внуком Сашей ездили в Вологду, в Тотьму к родичам. Золовка тёзка Екатерина с мужем жили в своём доме. Встретили гостей очень радушно. Галя помнит, что стол накрыли на веранде. Сделали большую миску деревенской окрошки и посреди стола поставили. Ели все деревянными ложками из общей миски. И это было так здорово, так по-семейному! Потом пошли на дачу Алексея с женой. Они садоводством увлекались. Сад огромный и чего там только нет! Яблоки разных сортов, кусты крыжовника, красной и черной смородины... Но больше всего запомнилась клубника, такая крупная, ярко-красная и сладкая очень!
        Пансофий погиб 4 февраля, 1944 года, при снятии блокады в деревне Ванок. Бой был страшный, многих тогда перемесило. Пансофия нашли после боя, убитым, в танковом рву. В Истомино пришла похоронка. Мать Катерина как раз топила баню, когда её принесли. Взвыла! На всю деревню взвыла от неизбывного горя вдова. И другие вдовы заголосили, собираясь у двора Юрьевых- Инюшиных. Многих  покосила в деревне война, как травушку, в самом соку подкосила. Такая беда большая, на всю Россию, такая боль, что и дохнуть не возможно! И баню-то не уследили, заполыхала ярким огнём, как свеча за все воинство великое Российское. Такой большой огненный столб к небу, как молитва о погибшем...
Сколько скорби, сколько боли... какая утрата невосполнимая!.. Вскоре и у сестры Нины Иван погиб при разминировании железной дороги. Остались две вдовы горемычные, старая бабка Серафима да трое малых деток: Галя, Бориска и Толик.  Жизнь продолжалась и надо было её пережить!
          После того, как баня сгорела, детей стати мыть в печке, да и сами там мылись. Печи тогда делались просторные, под крепкий. На печи и дети спали, и б. Серафима - всем места хватало. Вот натопят такую печь, охладят чуток, чтобы влезть можно было, главное в устье просунуться, а там просторно было, внутри. Шайки деревянные да ушаты стояли, а на шестке, вода в чугунках холодная и горячая. Если надо воду сменить, шайку из печи высовывали « дежурному по бане», тот выплёскивал воду на улицу и подавал снова  в печь.
       Две вдовы Катя и Нина работали в колхозе « за палочки» можно сказать - бесплатно. Никому ничего не платили, хотя паёк на детей давали. Но что тот паёк? Мал очень, не выживешь. Жили своим хозяйством. У б. Серафимы коровка была и овец немного. Нина хорошо вязала. Всё вязала: перчатки, варежки, носки. свитера, кофты, шапки. Шить умела,
всех детей обшивала. Из старья соберёт остатки и такую красоту сошьёт, хоть на праздник надевай. Но дети росли и нужно было решать,  как жить дальше.  Поехали в Солигалич искать работы. Нашли жильё — домик сняли на ул. Калининой. Устроились на работу, пора пришла и семью вывозить из д. Истомино.
         Жизнь свою в родовой деревеньке Галина Пансофьевна  вспоминает с какой-то задумчивой тёплой радостью в глазах. Всё там было, и детские шалости, и горе. Помнится ещё до войны, когда мать с отцом уехали в Ленинград, жизнь свою устраивать, она временно оставалась на попечении б. Серафимы. Бывало сидит на высокой повити или в полисаднике под тополями и поглядывает на опушку леса. Ждёт, когда ягодники появятся. Бежит на встречу с детской корзиночкой. Все смеются добродушно «Галинка по ягоды вышла, молодец» и каждый по жменьке ягод ей в корзинку отсыплет. Идут вместе по селу и Галинка с ними, свой «сбор» бабушке Серафиме на пирожки несёт.
      А уж после войны, когда её снова оставили временно у бабушки, она облюбовала себе на повити горенку. Там было много книг и интересных картинок. А в уголке иконка висела: «Глава Иоанна Крестителя на блюде». И запомнилось ей , что блюдо то было с голубой каёмкой...и кровь красная! У бабушки она и в первый класс пошла. А школа была далеко, километров пять от Истомино — в деревне Юрьино. Пешком в школу ходила, а бабушка Серафима весь путь из окна видела, следила за внучкой да молилась. Однажды увидела, как лиса дорогу перед девочкой перебежала, А издали показалось, что это волк. Чем поможешь?
Побежала в горенку, упала перед иконой да молилась со слезами, пока внучка домой не пришла. Как только Галя научилась читать, сразу поселилась в своей любимой горенке. Особенно А. С. Пушкина любила. Там много интересных книг было, классика все, да издания старинные дореволюционные. С той поры Галина и пристрастилась к чтению. У неё и сейчас в доме не малая православная библиотека. Всем даёт почитать с радостью. Ей хочется , как можно больше людей к Богу приобщить, хотя бы через чтение православной литературы. Теперь она знает, где человеку нужно искать успокоения душевного. Полностью на Господа полагается, всё в Его Воле.  Но пока она пришла к этому пониманию, много горя в жизни пришлось хлебнуть. Всё сама хотела свою судьбу разрешить , но об этом позже напишем.
     Уже в деревенской школе она как-то особо выделялась среди сверстников. Все бегают , озорничают, а Галя спрячется за печку и стоит там в одиночестве. Если её обидят, стерпит, если другого зашибут, пожалеет. Любила тишину, размышляла о прочитанном. Но ни в жизни  ни в книгах она не находила ответа на то, как защитить себя и других от окружающей несправедливости. Хотелось, чтобы все любили друг друга, не обманывали, верили и помогали, прощали ближних. Вроде и в церковь не ходила тогда, но крещённая была! Душа-христианка подсказывала изнутри, что Истину на земле не найти, а правда у каждого своя. Так что её теперешний мягкий, уступчивый характер проглядывал с раннего детства. Смотрит на неё бабушка Серафима и вздыхает: « - Ой дитятко! Нахлебаешься ты в жизни горюшка  от своей простоты!»  Когда Галю забрала мать Катерина из деревни в Солигаличскую школу, то девочке там сразу не понравилась. Дети были активнее, развязней и ей больше от них доставалось обид и насмешек.


СУДЬБА ДЕТЕЙ БАБУШКИ СЕРАФИМЫ               


        Бабушка Серафима отправила на фронт четырёх сыновей. Николай Васильевич погиб в боях в Сумской области. Вначале без вести пропал, а потом и похоронка пришла.  Сын Александр Васильевич жил в  Солигаличе. Пошёл по стопам отца Василия, работал заведующим сапожной мастерской. Женился он на Елизавете, о ней бабушка так говорила:
«Лизка, Лизка — не садися близко» Она была злая очень, разведёнка, муж сбежал. Трое детей имела от разных мужиков. «Корову-то по рогам выбирают, а девушку по родам!» - вздыхала баба Серафима, но Александр не послушался её и женился. Лизка ему  народила ещё троих ребятишек. Эта та самая Лизка, которая наших блокадников прочь от дома гнала, завшиветь боялась. А позже, когда, Александр заболел туберкулёзом в открытой форме, она и мужа не замедлила выгнать: «-Иди к своим голодранцам жить, а то мне тут детей заразишь!»- сказала она ему на прощанье. И Александр ушёл к своим. Здесь тоже были дети, но дядю приняли без разговоров и отделили ему свой угол. В домике жили шесть взрослых и трое детей. Здесь прожил больной Александр до смерти. А умер он в сорок семь лет. Мать его, бабушка Серафима, пережила сына на двадцать годов.
       Третий сын Серафимы, Валентин Васильевич, жил в Киеве. До войны он служил моряком на Балтийском флоте. Один не предвиденный несчастный случай круто изменил его судьбу.  Служил он шофёром у офицера. По дороге на службу их остановила девушка-милиционер, и стала требовать «права» — превышение скорости. Офицер скомандовал: «Гони!» И рванули, а девушка упала на мостовую. Судили за это Валентина — шофёр-то он был. В Кресты посадили! А адвокат, тоже девушка была, влюбилась в него и оправдала на суде. Освободили.  Вышел из тюрьмы и в Ленинград уехал. Там устроился работать на  восьмой ГРЭС им. Кирова. Туда устроил позже (до блокады) сестёр своих: Нину, Катерину и Пансофия. Тюрьма отложила на его жизнь отпечаток, поэтому на войне он служил уже в пехоте, а не в морфлоте. Был шофёром у подполковника Ситникова Николая Сергеевича.
Когда освободили Киев (С Армией Ватутина), Ситников поручил своему шофёру Валентину помочь с поселением в Киеве его семье — жене Галине с дочерью Татьяной и сестре жены, Таисии. Тут то и познакомился Валентин со своей будущей супругой. Таисия писала ему до  конца войны, видно крепко полюбился подполковничей свояченице простой деревенский паренёк. При форсировании Днепра  Ситников Николай Сергеевич геройски погиб. Валентин же по окончании войны приехал в Киев и женился на Таисии. Вскоре  у них родились Кирочка и Николай. Мы ещё встретимся с этой семьёй, но позже.   
            Четвёртый сын Серафимы, Борис Васильевич, был ранен на фронте и жил в Истомино у матери. Когда поправился от ранения, работал в окрестных деревнях. В селе Корцово нашёл себе жену и уехал жить к ней.  Работал там на складе и всё бы хорошо, но снова приключилась беда — случилась растрата! Все думали, как бы помочь Борису и ничего не могли придумать. Пришлось продавать корову, чтобы покрыть долг.
     Осталась Серафима одна и сил уж мало и хозяйства, почитай, никакого. Василий муж её, сапожник знатный, давно уж помер. Крепок был, силён, до сих пор жил бы да глупость сгубила. У нас ведь как на деревне принято, если угодил, хорошие сапожки сработал, то уважь, обмой обновочку с благодарными хозяевами. Уважил раз, два, а там и пошло!
Пить научился, «как сапожник». Бывало напоят, привезут на дрогах иль на санях в дом и откланяются с благодарностью. А Василий очухается и куражится.  Споить, мол, хотели его, да не тут то было. Вот он как стёклышко тверёзый на ногах держится. А в подтверждение того, Серафиму под лавку  закатит: « - Сиди и не высовывайся меня уму-разуму учить!»  На утро протрезвеет, прощенье просит. Прощала, конечно, по любви, как не простить. Вот однажды и до куражился! В лихие руки попал, всё пил на спор и ничего ему не делается...
Взяли да уксуса поднесли... Вот и помер раньше срока! Там и похоронили на кладбище на горке у «Николы-в-Чалове».
      Пришло время бабушку Серафиму из деревни увозить. Не хотела поначалу, да куда денешься?  В Солигаличе хоть с внуками доживать, да с дочерями... все не одна, как пень старый. Да и в храм Петра и Павла ходить можно. Помолиться, помянуть всех сродничков, душу отвести. Поплакала, попрощалась с деревней, где вся её жизнь прошла-пролетела и поехала к дочкам в город Солигалич.


ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ГАЛИНЫ
               
         В начальной школе дети учились вместе: мальчики и девочки. Школа была у кладбища. Каменная, из красного кирпича, холодная, дров было мало. Ноги у Гали после блокады не переставали болеть. Ныли всё время, а мама Катя приносила  ей в школу валенки сухие — на смену и поесть чего-нибудь. Потом перевели ребят в деревянную школу на Кузнечной улице.
А вскоре разделили на мужскую и женскую. Женская была на Валовой. Зачем их всё время то соединяли, то разделяли по половым признакам — вопрос? Что-то вроде современной программы полового воспитания с детских лет! Галя осваивала науку и по мере возможности помогала дома по огороду.  Бывало пропалывает огород, устанет, комары заедают. Мать пожалеет, скажет: « - Иди уж, читай, учись, сама дополю!» Читала с упоением, по ночам. Включит фонарь «летучая мышь» на печи, да так и уснёт над книгой. Мать подойдет, фонарь выключит, книжку уберёт.
    Училась средне. Арифметику любила, а математику не понимала: «Зачем буквы складывать нужно, когда цифры есть?» Зато по литературе одни пятёрки приносила домой. Учительница Марья Михайловна в восьмом классе преподавала русский и литературу. Очень любила Галю
за её старание. И предмет свой очень любила. Увлечётся и рассказывает, тем кому интересно слушать. А кому не интересно, те переговариваются, смеются, а она будто не замечает.
      Помнит Галина Пансофьевна до сих пор и Лихачёва Владимира Николаевича, учителя по логике и психологии, такой предмет тогда преподавали.  Гале нравился, а многим не очень! Однажды решили вывести всегда спокойного учителя из себя. Купили корюшку — рыбку малую, такая у чайной продавалась, прямо на снегу насыпью лежала. Принесли эту корюшку в школу на урок к Владимиру Николаевичу и воткнули всем в чернильницы-непроливайки и учителю тоже.  Вот входит он в класс, а из всех непроливаек хвостики рыбьи торчат... И что бы вы думали? Сделал вид, что не заметил:, говорит: « - Здравствуйте дети. - Все встали- Садитесь. Будем продолжать урок, запишите тему...» А как записывать? Пришлось каждому из своей непроливайки рыбку вылавливать. Как тут не вспомнить слова Никитичны из Ленинграда: «- Сабе, матка, делаешь!»
       Галина Пансофьевна недавно случайно на кладбище его могилку увидела: «Лихачёв Владимир Николаевич», постояла, вспомнила детство, всплакнула и теперь поминает его на службах в храме. Жена его преподавала русский язык и так случилось, что позже они жили рядом: Инюшины и Лихачёвы. Галя с его женой в библиотеку ходила и та подсказывала, что полезнее читать.
        С любовью вспоминает Галина и свою классную руководительницу, Лидию Васильевну Лебедеву. Она преподавала биологию, хорошая учительница была. В школе, в биологическом кабинете живой уголок устроила, все сама сделала. Были там лягушки, червячки разные, птички и даже змеи «медянки». У нас-то змеи не водятся, говорят, что преподобный Авраамий Городецкий своей молитвой всех змей далеко отогнал. А в Совиге их много, оттуда и доставили. Зелени было много в этом уголке, цветы, кактусы и большой папоротник рос.
Окна биологического кабинета выходили к «Собору Рождества Богородицы». Там в парке была аллея тополей, по которой часто гуляла наша Галя, между храмом Божьим и Божьим миром, что прятался за окном биологического кабинета. Мир так разнообразен и таинственен  что очень хотелось , чтобы у него был Добрый Создатель.
        Однако времена были безбожные и наша «родная партия» старалась сделать всё возможное, чтобы увести молодёжь подальше от «поповских сказок». В то время, когда б.Серафима наряжалась в храм на Праздник, Галя рядилась на школьный праздничный вечер.
Устраивали танцевальные номера под лозунгом: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!»
Шили национальные костюмы: здесь были и негры, и индейцы, украинцы и ковбои, ведьмы и черти, лешие и бабы Ягуши — все были, кроме Бога и Ангелов. Об этом и говорить и думать запрещалось. Я, описатель этой повести, ничего не имею против других народов. Но у каждого есть свои боги... А наш Господь Всемогущий небо и землю сотворил. И это должен знать всякий!  Все мы помним, как в октябрятах носили на груди значок дедушки Ленина в детстве. Но вдумайтесь сами:  В детстве Володя Ульянов был сыном смотрителя Духовных училищ,  глубоко верующего отца Ильи Ульянова. И именно его детские кудряшки носили на груди октябрята... Не парадокс ли!? А эти пионерские галстуки, завязанные особым узлом, как кровавая петля на шее... Шёлковые ещё ничего, а простые, сатиновые скручивались на груди в трубочку, быстро обмусоливались и рвались на уголках. Нужно было их каждый день стирать и гладить, так как без галстука в школу не пускали.  А позже комсомольские собрания, где обсуждались во всеуслышание любые промахи и ошибки. Уж лучше в церковь, там у батюшки исповедь тайная!  А тут - публичное перемывание костей одноклассников, взносы и скука. О грехе и речи не было, но пугали позором перед комсомольцами. Всё поперёк Заповедей Господних: «Бога бойтесь, царя чтите! Не надейтеся на князи на  сыны человеческие  в них же нет спасения!»  Форма одежды была общая: коричневые платья , белые воротнички, а у мальчиков на форме пуговицы блестящие со звёздами.
         В восьмом классе школы снова соединили -  мальчиков и девочек. А тут возраст  такой подошёл: «...в каждой строчке, только точки после буквы Л!..» Девчонки пытались принарядиться. Капрон, причёски, стрижки, каблуки. В классе рядом с Галей, на соседней парте сидела Надя, она старше всех была. Как она старалась, как старалась! Надела московские боты на каблуке и капрон , ходила по классу спотыкалась. А волосы на тряпочки крутила. Утром вся в кудрях, а к обеду сосульки висят, учителя заметили и запретили.
         Зато на школьные вечера одевались кто как хотел. Платья яркие крепдешиновые, а кто победнее, так штапельные. Мода такая была — расклешенные да ещё и в складочку. Чтобы во время вальса подол развевался! Прибегут в валенках, а туфельки под мышку, в бумагу завернут. Ну все, как в фильме «Девчата». Стоят девчонки, стоят в сторонке, ждут своих кавалеров. Галя тоже прибежит, но стоит в валенках, ноги ноют, а потанцевать так хочется!
       Учился  в их классе Лёва Козырев, в него все девочки влюблены были. Красивый был и умный. Математику, физику любил. Спортом увлекался: лыжи, гимнастика, легкая атлетика.
Он всё мог, всё умел... и Галя тоже влюбилась в него, заведомо понимая, что чувство её останется безответным. Но его карие глаза сводили девушку с ума и снились по ночам. А Лёва любил Иру, дочь директора школы, а позже женился на ней. Галя не проявляла ни каких знаков внимания, только искоса поглядывала на Лёву, да без передыху говорила о нём со своей подружкой, тоже Галей и тоже влюблённой в лучшего парня школы. К выпускному вечеру дядя Валя прислал племяннице Гале голубого крепдешина на бальное платье. Портниха соседка тётя Маня шила наряд и приговаривала: «Ну, Галка, все женихи твои будут, платье-то королевское! Но это ничего не изменило. Лёва весь вечер танцевал со своей любимой Ирой. А две Гали после выпускного бала, всю ночь бродили по городу, говорили о своей не разделённой любви и не могли наговориться. Вот какая она бывает, эта  непонятная  первая любовь!
           После школы Галина хотела продолжить учёбу в педагогическом институте, чтобы преподавать детям русский язык и литературу. Мать не пускала её из дома, переживала, как бы чего не случилось. Но вскоре отпустила дочь к брату Валентину в Киев. Сегодня смотрю на выпускную фотографию тех лет. Лица серьёзные, взгляд целеустремлённый. Кажется военное детство навсегда положило на их судьбы свой неизгладимый отпечаток. Нынешние дети не такие! Не в обиду сказано, а на лицах их блуждает потерянность  и инфантильность.
               

КИЕВСКИЕ «УНИВЕРСИТЕТЫ»   
               
        В Киев приехала Галина в августе месяце. Что такое Киев?  Кто там хоть раз побывал, поймёт моё восхищение. Позвольте мне написать, как говорят в таком случае, несколько строк «от автора». Я была там в юности своей, как и Галина, думаю, наши впечатления о городе не будут очень отличны друг от друга. Въезжали мы в Киев по громадному длинному мосту, через Днепр. Время было летнее. На берегу реки раскинулись обширные пляжи, пестрящие разноцветными зонтами от солнца, полотенцами, купальниками, шляпками и кепочками — рассыпанными на мягком жёлтом песке. Сам город оказался расположенным на семи холмах. Это выглядело так: ты стоишь на площадке у одного дома, а другой дом, как бы опущен вниз и ты видишь его железную крашенную крышу. Всё утопало в буйной  зелени. Воздух был тёплым и влажным, кажется мы вдыхали пары. Особенно меня поразил Крещатик. Эти два здания-близнеца — красота неописуемая! Но больше всего впечатляли жёлтые церковные купола, сверкающие на солнце. Они повсюду выглядывали из кудрявой сочной зелени. Не поверите, у меня первые дни от всего увиденного голова кружилась и я боялась просто сойти с ума. Во мне эта Божия благодать не помещалась!
      Галина приехала в августе, когда уже созрели яблоки, их аромат разливался по всему городу. Дядя Валентин жил с Таисией в доме её сестры — вдовы Ситниковой. После солигаличского маленького домика на шестерых, квартира родственников показалась её просто громадной. Одна трёхметровая ванна чего стоила! Свой водопровод и прочие удобства. Огромный яблоневый сад. Яблоки были такие вкусные и сочные, что Галина первое время только ими и питалась. Сразу же подала документы в Киевский Университет им. Тараса Шевченко. Её зачислили в группу, где были одни русские — из России. А на экзаменах срезали всех! Вот вам и «пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
       В доме приняли её хорошо и посоветовали пока поработать (для прописки), а на следующий год снова попытать счастье. Вдова Ситникова болела и дочь у неё была больна, поэтому работы в доме для Галины нашлось достаточно. Варили варенье на зиму. Рынок был рядом и Галину послали с корзинкой за вишнями. Разнообразие и обилие фруктов и овощей на рынке ошеломило  деревенскую девочку.  Черешни разного цвета - малиновые, красные и жёлтые; яблоки всякие, арбузы, дыни, виноград, мясо, мёд гречишный, Вишни светлые и тёмные... Галина выбрала светлые вишни и вернулась домой. Однако не угодила, надо было принести тёмные ягоды. Ошибку быстро исправили и принялись за дело.
        Варенье варили с косточками в большом медном тазу, потом разливали в баночки, покрывали ровно вырезанными кружочками из пергамента и туго завязывали резинками. Но позже Галина научилась варить и кизиловое варенье , оно было вкуснее. Кизиловые ягоды продавали в знаменитом Ботаническом саду на Днепровских кручах. Рядом с Киево-Печерской лаврой. Ягоды кизиловые похожи на вишни, тёмно вишнёвые, продолговатые, кисло-сладкие. И варенье получалось, как жиле, очень своеобразное. В доме Галина помогала  всём с удовольствием. Убирала в квартире, стирала, варила пищу, мыла посуду, ходила в аптеку за лекарствами, ухаживала за больной хозяйкой. Но нужно было решать проблему с пропиской и она пошла работать на стройку.
       Восстанавливали разрушенный во время войны Киев — в основном дороги. Дороги делали разные, где-то гранитные, а на склонах брусчатые мостовые. Ровные места закатывали асфальтом. Щебень носили в ручную. Брусчатка, как кирпич, но толще в 2-3 раза, тяжёлая очень. Укладывалась она на песчаном основании, а песок намывался гидроснарядами из Днепра. Всё привозили в мешках к месту назначения, а рабочие разбрасывали это лопатами. Или, например, подъезжает машина с асфальтом и его нужно быстро разнести, иначе застынет. Разносят и тут же катками в ручную раскатывают, а потом каток механический довершает дело.
              В бригаде было четыре девчонки и дед Севастьян - мастер по брусчатке. Каждому выдавалась спецобувь — ботинки на деревянной подошве. Клеёнчатые большие фартуки могли заменить и юбку, а в завершение — огромные брезентовые голицы. Видок, конечно у всех был презабавный. Обычно после механического катка девчонки становились в ряд на новом асфальте и делали по нему «первую проходку» со смехом и пляской: « - Разодет я, как картинка, я в японских ботинках, русской шляпе большой, и с широкою душой».
         Галина прописалась в общежитие и перешла туда жить. Позже дядя Валя устроил её в контору табельщиком и Галина поступила на курсы нормировщиков. Так незаметно она удалялась от своей мечты стать учителем литературы, а поступила заочно в Инженерно - Строительный институт (КИСИ). Шёл 1961 год.
         Теперь у Галины появилась подруга Мария Ивченко, соседка по комнате в общежитии.
Мария была весёлой общительной девочкой и они вместе с ней ходили на танцы, которые устраивались в Красном уголке. Рядом была расположена военная часть и в общежитие часто наведывались, молодые солдатики. Мария подружилась с одним из них и познакомила свою подружку с другом ухажёра, Виктором. Но Галина не доверяла солдатам. Здесь им надо просто провести время, поразвлечься, а дома скорее всего невеста ждёт или того лучше, жена.
Да и не нравился он ей, этот Виктор, сердцу не прикажешь. Впервые  в жизни парень за ней ухаживать стал, а душа не лежит к нему и ничего не попишешь! Звал прогуляться — не пошла, приносил подарки — не брала, пригласил танцевать — отказала. Ну чем он тебе плох, удивлялась Мария: « - И с виду хорош, и не женат, я уж вызнала, и влюбился в тебя по уши. Можно подумать , что у тебя выбор так велик...» Но Галина и слушать не хотела о новоявленном кавалере.
         В месте с подружкой ходили в кино, на выставки, а иногда вечером в Пушкинский парк бегали посмотреть на «Зверинец». Так называли танцевальную площадку, огороженную высоким забором из металлических прутьев. Туда продавали дорогие билеты, но девочки не ходили за решётку , а любовались танцами снаружи. Бывало схватит какой-нибудь подвыпивший ухарь модницу и тащит на танец, хошь не хошь, а иди, сама сюда билетик купила. Насмотрятся на городские выкрутасы и бегом в общежитие, благо что оно не далеко окошками помигивает.  Однако пробегать нужно было через глубокий тёмный овражек. В юности ничего не страшно, а беда со всех сторон подкарауливает. Как- то раз напал на них в этом овражке здоровенный мужик, схватил в охапку обеих. Визжат девчонки , брыкаются, Галине вырваться удалось. Мария пищит в овраге , а Галина наверх выскочила , руками машет, людей на помощь зовёт. Сбежались, кто услышал, отбили Марьку. Вот такие страсти приключались. Погулять хочется, а одним опасно ходить.
           Галина работала нормировщиком в конторе и была секретарём комсомольской организации. Сидела она обычно в «аквариуме», в таком стеклянной  конторке посреди огромного цеха. Всех видела и была у всех на виду.  Здесь она и встретила впервые Семёна.
Прошёл мимо за стеклом, глянул!.. Да так глянул, что до самого сердца пронзил своими большими голубыми глазами. Ходил, каждый день за стеклом и поглядывал. Галина вся вспыхивала, как свечка и прятала голову в ворох бумаг.
        Вот как-то в «руководящий и направляющий комсомол» пришло  письмо - жалоба на моториста Грибкова от жены Ольги следующего содержания: «Муж меня бросил и заставляет сделать аборт. Верните его в семью!» На комсомольское собрание вызвали Грибкова, чтобы обсудить его аморальное поведение. Галина председательствовала, как секретарь, а Грибков оказался тем самым Семёном с большими голубыми глазами!  На обсуждении Галина сидела, как в воду опущенная и молчала. В ходе собрания выяснилось, что у Семёна не лады с тёщей, а своей квартиры нет, поэтому он там чувствует себя « приживальцем». В завершение всего Грибков сказал, сверкнув своими голубыми глазами: « - В семью не вернусь и вообще это не ваше дело!» Голосовали за выговор или исключение из комсомола. Поскольку на собрании было больше мужчин, которые всегда почему-то против тёщи, то Семён отделался выговором.
            В день строителя на Большом вечере всего Строительного Треста после торжественной части и награждений был концерт. А после концерта, как обычно — танцы.
Галина по привычке стояла в сторонке. Вдруг подошёл Семён и пригласил на вальс...
Она согласилась! Это был её первый танец с мужчиной. Нет, она и раньше весело кружила по танц площадке, но только с девчонками. Это был первый её мужчина... Он легко повёл её по кругу, она боялась от волнения сбиться с такта, но все прошло хорошо. Он танцевал с ней одной весь  вечер. Сердце готово было улететь ввысь! Всё закружилось и завертелось. Он постоянно провожал её с работы, водил в буфеты, угощал ливерными пирожками и лимонадом. Вместе шли на учёбу — он в вечернюю школу, а Галя в институт на экзамены.
        От работы Галя получила путёвку в «Ночной Профилакторий» в Киеве. Днём работа, а вечером лечение и хорошее питание, даже на обед бутерброды выдавали (на производство). Они сговорились и Семён тоже взял такую путёвку. Голова кружилась от счастья: «вот, наконец она встретила того единственного... свою судьбу». О свадьбе не говорилось, но всё по-видимому шло к тому. Как-то Семён пригласил Галину в свою комнату в гости. Сосед куда-то ушел в этот вечер... Нельзя было оставаться с ним один на один, но Галина давно утонула в его голубых глазах и даже не барахталась... Случилось то, что случилось!
         Галина забеременела, а Семён исчез. И тут Галина впервые взмолилась Богу. Она ходила по Пушкинскому парку и вопияла всем сердцем: « - Господи! Помоги! Верни его. Кому я нужна теперь буду с ребёночком? Верни его!» Но Семён не возвращался. Просить совета было не у кого. Не расскажешь ведь дяде Вале об этом позоре, а остальные, все чужие, не поймут, только осудят! Хороша новость — секретарь комсомольской организации в подоле принесла. Кажется, под ногами разверзлась бездонная пропасть и готова была её поглотить
в любой момент. Помыслы лезли навязчиво один за другим. «Никому не рассказывай... в больницу иди...Немного боли потерпишь и никакого позора... так многие делают...»
        Галина Пансофьевна до сих пор оплакивает этот грех. Вот она трёт платочком морщинистые веки и вздыхает: «Это девочка была, я чувствую! Прости нас всех Господи, детоубийц окаянных». И меня прости, Господи, молитвами всех святых! Не ведали, что творили страха Божия не имея. И до сих пор творят, а чем помочь, как остановить этот ужас?
Мало кто не прошёл через эту мясорубку. Судить не кому тебя на земле, моя дорогая Галина,
а покаяться всякому никогда не поздно, пока не предстали пред Господом на Его Страшном не лицеприятном Суде. Прости нас за всё, Господи Милосердный!
 

ЗАМУЖЕСТВО
               
    Бог наказал сильно! Неожиданно заболела плевритом лёгких. Мучил кашель, а особенно ночью, до рвоты доходило. Лечили в том же Профилактории. Лекарство плохо помогало. Спасла одна нянечка. Пожалела Галину и носила ей горячее молоко с маслом. Не успело одно закончится, а другое горе у ворот стоит. На стройке сильно ушибла ногу бетонным бортом.
Ноготь на пальце раздробило, делали операцию. Нога долго болела. А про  Семёна говорили, что он с другой загулял. Всё болит: и сердце, и душа, и тело!
          Летом Семён появился снова, как ни в чём не бывало, и снова стал захаживать в общежитие. Галина долго отбивалась, высказывая ему всю боль и обиду. Семён, кажется, всё понимал и жалел её, говорил, что ничего не знал, а иначе не оставил бы её в беде.  И Галина снова поверила своему единственному любимому и всё простила.
         В это время общежитие расформировывали, а замужним  давали комнаты. Семён, не долго думая, поторопил Галину расписаться с ним. Из загса разошлись по сторонам: Галина к дяде Вале на временное жительство, а Семён в своё общежитие. Вскоре дали комнату и молодожёны воссоединились. Таисия Николаевна, жена дядя Вали не одобряла отношений с Семёном и говорила на этот счет: « - Ты себе с ним жизнь испортишь!» Но хотелось надеяться на лучшее.
             Комната была в доме гостиного типа, специально для молодожёнов. Стали жить вместе и Галина вскоре опять забеременела. Это не на шутку расстроило Семёна. Он уже платил алименты первой жене на девочку и денег на привольное житьё не хватало. Поэтому «муж» стал усиленно настаивать на втором  аборте. Но не тут-то было, жена, до сих пор во всём покладистая и молчаливая, вышла из повиновения. Муж напивался и придя домой, обижал Галину, но та молчала, а если совсем не в терпёж, уходила на ночь к дяде Вале: « - Да брось ты его, - уговаривал дядя — Что ты пищишь а сама к нему, как к удаву в пасть лезешь?!» И Таисия Николаевна ругалась: « - Прекрати у нас свои ночлежки! Домой уезжай» Однажды Семён категорично заявил: « - Если не избавишься от ребёнка, домой не приходи». Но ребёнок уже шевелился под сердцем, её маленький крошка, и Галина знала, что никому не даст его в обиду.  « - Дай доходить до декрета, я рожать  к матери уеду, а убить этого ребёнка не дам!» - кротко ответила она. А мама Катя еще до замужества написала ей пророчески: «Если что случится, ребёнка привози сюда, воспитаем как-нибудь.»  Шёл 1963 год.
       В Солигаличе жили на квартире у старой бабы Лизы. Анатолий и Борис уже закончили школу и учились в институте: Борис — в Самаре, Анатолий — в Ярославле. Галину встретили одни бабушки: хозяйка баба Лиза, баба Серафима, тётя Нина и мама Катя.  Когда провожали в род дом, баба Лиза приговаривала: « - Принеси нам, Галина, парня-ка, а то у нас одни бабы теперь!» А баба Серафима всё охала: «Не ходила бы ты замуж, а сидела за квасницей». Однако все были очень рады, что в доме появиться снова детский голосок.
         Рожала очень тяжело. Схватки было начались крепко, а потом ослабли совсем. Принимала роды акушерка Екатерина Сергеевна Катанина. « - Рожай! рожай! Тужься, как надо!- кричала она вместе с роженицей. - Как назовёшь-то? Сашенька? Александр, значит!
Тужься! Помогай ему, а то задохнётся наш Сашенька!»  Затем они обе замолчали и через мгновение , вдруг, по роддому разнесся  победительный крик Александра Семёновича Грибкова. Он звонко заявил о своём появлении на этот свет и его унесли в детскую.
В душе разливалась необъяснимая радость и, казалось, что все жизненные невзгоды остались позади. Они просто растаяли от этого торжествующего крика младенца. Из пелёнок на Галину поглядывали большие голубые глаза Семёновича, а под окном  роддома толпились сразу четыре бабушки и хотели быстрее увидеть Сашеньку. Галина благодарно молилась Богородице и была бесконечно счастлива.
           Все готовились к возвращению Галины с младенцем  домой. Бабушки нашили пелёнок из старых простыней, достали мягкой байки для распашонок. Тётя Нина, будущая крёстная Сашеньки, строчила на  швейной машинке весь гардероб для малыша. Шапочки, ползунки, лёгкие ситцевые распашонки, подгузнички. Она подрубывала края пеленок мягкой строчкой, чтоб не натёрли нежное тельце племянника. Вокруг суетились с советами бабушки. Они где-то достали стёганное ватное одеяльце, саночки с корзинкой и раздобыли маленькую детскую кроватку. Долго передвигали её по дому, решая, где лучше поставить. Бабушка Серафима утверждала , что в дальнем углу будет ей место в самый раз, сквозняков меньше, а тетя Нина старалась подвинуть кроватку поближе к свету, пусть малыш жизни светлой с младенчества порадуется. Хозяйка баба Лиза предлагала вообще матери с ребёнком отдельную комнату выделить, только остальным как же? В одной коморке ютиться?
        Галина целый месяц думала, как сообщить о сыне Семёну.  С бабушками хорошо, конечно, но негоже мальчику при живом отце одному расти. Написала всё-таки: « - Родила сына Александра, твоё отчество и твою фамилию дала - Александр Семёнович Грибков. Сам решай, нужны ли мы тебе!»  Семён сразу приехал в Солигалич, обрадовался, что сын у него и увёз Галину с Сашей в Киев. Но жизнь, как не задалась сначала, так и не изменялась. Семён крепко попивал, злился постоянно. Семейство пополнилось, всё ещё платил алименты первой жене, работал на двух работах, а Галина сидела с малышом дома. Характер был у него тяжёлый, придирчивый, скандальный. Часто пытался ударить Галину, а она съёжится в комочек и ждёт, когда он её прибьет.
         В соседней комнате гостиного дома жила Вера с мужем Василием. У них было двое детей - девочки. Сосед был добродушный и спокойный. Они, как говориться, дружили семьями. Присматривалась Галина к соседям и понимала, что не так они с Семёном живут, не по-людски. И любви меж них уж никакой не осталось, одни скандалы да грубость. Как-то так случилось, что Вера младшую девочку крестить надумала, а крёстной быть соседку пригласила. Так впервые Галина попала в храм на церковную службу. Стояла, смотрела на горящие свечи, а сердце кровью обливалось. Когда крестницу вокруг купели понесла, вспомнила свою не рождённую девочку и слёзы раскаянья хлынули из глаз. Возможно это покаянное чувство и привело Галину к Богу, в храм, на службы. Она стала посещать Литургию и молиться.  В храме ей нравились особенно — горящие свечи, которые успокаивали и согревали душу. После крестин кумовья накрыли стол и достали  бутыль самогону, чтобы отметить такое радостное событие. До этого Галина спиртного и в рот не брала, но здесь все вместе, муж и соседи уговорили её выпить за здоровье крестницы. Что было с ней потом, она не помнит, но на утро так сильно болела голова, просто раскалывалась на части и Галя зареклась никогда в жизни не брать спиртного в рот ни по какому случаю.
            В связи с любовными перипетиями Галина , конечно оставила учёбу в Строительном университете, но не сдавалась. Она теперь снова поступила на заочное, но уже в институт Народного хозяйства на экономическое отделение, факультет по труду и зарплате. Сашу устроили в детский садик. Помещение под садик было деревянное и уютное. Мальчик был очень приветливым и его любили все нянечки. Он даже куражился и не хотел уходить домой. Скорее всего, что душевного тепла дома ему не доставало. Отец был строгим и не понятным.
          Но вскоре детей перевели в новый «Детский Комбинат». Комбинат! Какое-то слово угрожающе-обобщающее! Руководство Комбината решило ввести новшество (как в соседнем  таком же комбинате). Детей стали выносить днём спать на веранды и многих сильно застудили. Саша тоже заболел воспалением лёгких и родителям сказали, что он ребёнок «не садиковый». Приехала бабушка Катя и увезла внука домой в Солигалич. Здесь он и в садик пошёл, и в школу — до четвёртого класса.
                Бабушка Серафима умерла в 1973году, на 87 году жизни. Всю ночь гроб простоял на паперти Петропавловского храма, раньше позволяли покойникам простить ся с о своей церковью, теперь это не практикуется почему-то! На отпевание приехал дядя Валентин, сын Серафимы, один из Киева. Последние двадцать лет он не виделся с матерью. Он, конечно, помнил о ней, посылал ей денежные переводы, а  писем не писал никогда. Теперь плакал у её гроба и очень сожалел о том , что так и не нашёл времени за двадцать лет ни разу навестить  свою старенькую маму. Всё какая-то суета, заботы, жена, дача, квартира, институт, дети, работа на даче, земля, сад... Туда-сюда... замотался, и Галину отговаривал, зачем в деревню ехать? Ни удобств, ни работы.»  Бабушку похоронили и жизнь пошла своим чередом.
       В четвёртый класс Грибковы решили перевести сына в Киевскую школу. Сашу привезла мама Катя и осталась жить у дочери, чтобы помочь ей в работе по дому и освободить время для учёбы. Галина так же работала на производстве. Однако Саше не понравилась Киевская школа и он не хотел учить украинский язык. А Семёну не понравилась тёща в доме. Зима вышла тяжёлой. Семён ходил пьяный, гнал свой самогон в комнате и постоянно скандалил.
Мама Катя часто спала с колотушкой под подушкой на всякий случай. Иногда они убегали ночевать к дяде Валентину и его дочь Кира кричала в телефонную трубку пьяному Семёну: « - Когда ты заберёшь своё семейство, они нам надоели!» Закончилось всё летом, когда Саша осилил четвёртый класс и мама Катя увезла его опять в Солигалич.
         Галина, как всегда собиралась на родину в летний отпуск, но Семён выдвинул ультиматум: « - Или я, или тёща!  Если вернёшься с тёщей, на вокзале оставлю!» - и забрал ключи от квартиры. Галина ехала домой и думала, как быть?  Решила заочно уволиться с работы и остаться в Солигаличе. На радость, она нашла здесь работу по профессии и осталась жить с матерью и тётей Ниной.
      Семён ещё раза три приезжал к ним и уговаривал  вернуться назад, конечно без тёщи, но Галина наотрез отказалась. Однако Сашу она несколько раз привозила к отцу в Киев, на летние каникулы. Они ходили с ним по городу, Саша знакомился с красотами Киева. Ему нравился Кловский спуск, крутой и брусчатый, художественные выставки, выставки домашнего быта, Андреевская церковь на горе. Особенно там запомнилась роспись, где изображен князь Владимир, выбирающий веру для Руси. Какие-то заморские и мусульманские лица, но князь не обращает на них внимания. Гуляли по Крещатику, заходили в храмы. Галина, как-то посетила Киево-Печерскую Лавру.  Запомнились пещеры... Мощи...
На худых руках сухожилия... руки, как живые! Экскурсовод морочил голову, якобы сохранились они потому, что здесь своеобразный климат, наличие известковых пород. Но Галина сердцем чуяла, что они живые, слышат их сейчас и молятся обо всех.
          Отец обычно не гулял с ними, весь в делах. Но надо отметить, что сына любил по-своему, развлекал его, одевал и надеялся приблизить к себе. Верил, что когда-нибудь Саша приедет к нему навсегда. Саша запомнил эти встречи с отцом. Позже он уже приезжал в Киев сам, когда учился в Сельскохозяйственном институте в Караваево. После ещё долго писал Семён  письма жене и сыну ( как бы для очищения совести), но жить с семьёй не стремился. Сашу воспитывали баба Катя и Галина.
           С ними вместе долго жила и тётя Нина. Она воспитывала Толю, Катерина — Галину и Бориса, а теперь уже и внука Сашу. Жили по квартирам двадцать лет! Детей не различали — и деньги вместе, и дети вместе. Тётя Нина работала на льнозаводе поваром. Всё делалось в ручную. Воду доставали из глубокого колодца тяжёлой бадьёй. Дрова на улице, сырые. В столовой больше никого не было, помощницы сбегали от тяжёлой работы. Тётя Нина оставалась и терпела, надо было кормить семью. Катерина ей помогала, неизвестно когда и спали. В три часа ночи вставали и шли на завод растапливать плиту. Таскали тяжёлые кастрюли и чугуны. Кормились в столовой много людей, которые привозили из деревень сырьё на завод. На плите всегда всё было готово и чай кипел. До сих пор вспоминают долгожители, какой суп вкусный был, блины и лепёшки. Позже тётя Нина работала в санатории. Что больные не доедят, домой детям принесёт, так и доработала до пенсии.
           И сына Анатолия выучила. Он окончил мед. институт и работал в солигаличской больнице.  Дважды женился, но не удачно. Так мать и кормила его до смерти. Через дорогу больница от дома, перешёл и у мамы. Варила, обстирывала, крахмалила. Больные любили Анатолия, приходили часто домой днём и ночью, никому не отказывал в помощи — был терапевтом. Помогал людям лекарства дефицитные доставать. Хорошо лечил кожные заболевания. Особенно уважал участников войны, ходил к ним домой, лечил их. Умер в 68 лет от онкологии.
          Галина больше не пыталась устроить свою семейную жизнь. Семён измучил её душу и выбросил, как отжатый лимон. Она не хотела его писем, его приездов боялась. Жизнь свою всю посвятила Саше. Она возила его и маму Катю по путёвкам с работы в Ялту, Анапу, в разные Дома Отдыха, потому что и сама болела — ноги. У неё после «семейной жизни» было полное нервное истощение. После смерти бабушки Серафимы, мама Катя и тетя Нина стали часто ходить в храм. Они усердно молились и Господь слышал их. Жизнь постепенно стала налаживаться. Когда Галина пришла основательно к Богу и стала ходить в храм, то старушкие щё помнили «двух сестричек Катю и Нину». Нина к тому времени умерла, а мама Катя лежала дома больная. Старушки  давали просфоры и научили Галину причащать по чаще мать на дому (приглашать священника).
        Удивительно то, что Галина пришла в храм в День Сретения Господня. В этот день Семён умер — в день своего Ангела. Он перед этим долго болел — рак щитовидной железы.
Сын перед смертью ездил навестить его. А Галина пришла в храм  попросить Господа , чтобы Он облегчил муку Семёна и взял его к Себе в своё время. Галина часто говорит, что у неё жизнь сложилась, как в кинофильме «Москва слезам не верит», только « Баталов» к ней не пришёл. Но она очень ошибается!  Баталов не пришёл, но пришёл Сам Господь и уневестил её Себе!  Промысел Божий в том, что Он забирает Семёна и в этот же день призывает Галину в храм. С того дня Галина полностью отрешилась от мирской суеты.
         Вот небольшая заметка, которую я написала о ней в своём дневнике, несколько лет назад. Тогда ещё жив был Илюша и мы все вместе ездили в Солигалич на Праздники.
   

СОЛИГАЛИЧСКИЙ ХРАМ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

        Я стояла у иконы Богородицы и просила мысленно: « - Дай нам, Матушка, человека верующего, чтобы можно было остановиться у него, когда приезжаем на Литургию или, тем более, на Всенощную службу. Кто-то подошёл и тронул меня за рукав: «Матушка, я вас приглашаю к себе в гости, а то вам, наверное, и остановиться здесь не где с детками.» Это и была наша Галина Пансофьевна. Вот так, буквально с полуслова, Господь слышит наши молитвы и помогает нам, если это во спасение.
          У Галины мы можем остановиться в любое время и на любое время. Она вообще никому не отказывает. Галина Пансофьевна близка мне тем, что понимает, как трудно управляться с такими «взрослыми детьми», потому что несколько лет ухаживала  за своей старой мамой Катей. Мама Катя в последнее время жила совершенно в другом мире. Она, как ребёнок требовала за собой ухода и Галя для неё стала теперь мамой. Начались горшки, пелёнки, бессонные ночи. Иногда мы оставались с мамой Катей дома, чтобы Галина смогла сходить по каким-то делам или в церковь. Это было не выносимо тяжело. Катя сползала с кровати и опираясь на табуретку, пыталась передвигаться по дому. Она всё время звала маму, так называла она теперь свою дочь, и говорила, что пора домой собираться. Уж детки заждались. Она жила где-то в своей перепутанной юности. Успокоить её можно было только одним воспоминанием. И мы этим пользовались: « - Катя, расскажи, как тебя Пансофий любил?»-просили мы. И она, вдруг, разулыбавшись садилась на свой стул и уходила в воспоминания.  А сегодня я могу напечатать его письмо с фронта, где он пишет Кате об этом.


ПИСЬМО С ФРОНТА

Приветствую тебя в пустынном уголке, о там приют спокойствия, трудов и вдохновенья.
Где длился дней невидимых поток, на лоне счастья и забвенья (нашего с тобой)
О променял я их теперь, на эту суету, а не забуду.
Ты вспомни их, О! Эти дни и ты ведь там, где безвозвратно протекли
счастливые часы не долгой нашей жизни милой — хотя в условиях всевидящих и слышащих ушей и прочих недостатков, зависящих от чуждых чувством нам людей.
Но всё равно ты вспомни эти дни, они ведь были и счастливые в любви.
Как сладко вспомнить их теперь, да и сравнить с грозою ежедневной жизни.
Но есть ещё желанья и надежды и теперь их встретить лучше и милей!
Так жди же, милая, они уж близки.

Скоро, скоро всё кончится и скоро-скоро вернуся к тебе жив и здоров и будем жить!
               
        Теперь они уже встретились на Небесах у Бога. Не так, как думали, а как Он велел!
Наступали последние дни жизни мамы Кати. Галя несла свой крест добросовестно и без ропота. Когда смотришь со стороны на такие случаи, то недоумеваешь, откуда берутся силы, терпение, любовь — если искушения выше всяких человеческих сил. Когда же ты сам находишься в подвиге, то ощущаешь реальную помощь от Господа. Он и силы даёт, и терпение, и даже радость и покой. Да, да! Когда ты в подвиге, Господь рядом и тебе с Ним не страшно. А смотреть на страждущих со стороны и делать какие-то выводы и умозаключения, я бы никому не советовала. Для вразумления Господь может дать такой же крест и оставит без помощи. И сегодня для моего больного сына Вити Галина, как родная бабушка. Он приходит к ней, словно домой, может прилечь на диван, если устал или отобедать чего-нибудь повкуснее.
 

О ДЕТЯХ, ВНУКАХ, И ПРАВНУКАХ.

         Как мы уже сообщили выше, Саша , сын Галины Пансофьевны, учился в Караваевском  сельхозинституте. Там он познакомился  с первокурсницей Светланой. Она приехала из Калужской области и жила в общежитии, как и Александр. Полюбили друг друга сразу и стали , как тогда говорилось, дружить. Знакомые шутили о них словами известной тогда военной песни: «А ну-ка, дай жизни Калуга, ходи веселей Кострома». Дружили год, затем съездили в Калужскую область, показались родителям Светланы. Будущий зять понравился всем. Позднее Александр привёз Светлану в Солигалич. Мама Катя с Галиной жили  уже в своём доме № 8 на улице Мелиораторов. Жильё дали от работы, Галина в то время работала в конторе мелиорации экономистом. Хотя Александр сообщил письмом, что приедет с невестой, все произошло как-то неожиданно. Галина растерялась и, вдруг, заплакала. Сердце провещало недоброе и сжалось в комочек. Получилось всё, как в песне:

«Помнишь, мама моя, как девчонку чужую
Я привёл к тебе в дом и тебя не спросил.
Строго глянула ты на жену молодую,
И заплакала, вдруг, нас поздравить забыв.

Я её окружил и теплом и заботой,
Не тебя, а её я хозяйкою звал.
Я её целовал уходя на работу,
А тебя, как всегда, целовать забывал...»

         После знакомства дети уехали доучиваться в Караваево, а к осени сыграли свадьбу. Собрались друзья и знакомые Александра, а мать Светланы, Марья Андреевна не приехала, потому что, в те дни умер её муж, тесть Александра. Отец Александра был ещё жив тогда , но тоже не приехал, однако прислал на свадьбу сына 200 рублей, по тем временам это была ощутимая сумма. Свадьбу играли в родительском доме № 8. Невеста была красивая и весёлая, всем понравилась. Но и Александр был не из последних: высокий стройный, голубоглазый паренёк, который мог вскружить голову не одной Светлане. Он очень походил на отца своего Семёна!
         Светлана вскоре родила Александру сына Виталика. Мальчика привезли в Солигалич и  оставили бабушкам на попечение, а сами уехали доучиваться. На зиму, баба Катя перебралась с малышом в общежитие: « - Как же мальцу без родителей расти?» Пока Александр со Светланой были на лекциях, она водилась с Виталиком. В общежитии жили женатики и холостые. Длинный коридор  двери направо и налево, а кухня одна общая. Бабе Кате помогали все: и чайник унесут на кухню, и посуду помоют. С Виталиком поиграют, если срочно надо. На ночь Катерина уезжала к сыну Борису в Кострому. Борис имел жену Веру и двоих дочерей Свету и Таню. Работал он конструктором в текстильном институте. Жена была тоже из Солигалича, педагог. Они имели трёхкомнатную квартиру, где и живут до сих пор.
            Борис был рад, что мать может подольше побыть с ними. Он каждое утро провожал её  на остановку автобуса, а вечером встречал её. Сушил на батареях её валенки с калошами, следил, чтобы ела по сытнее и вкуснее. Долгими зимними вечерами беседовали в уютной гостиной. Вспоминали детство, блокаду. А днём все снова уходили на работу, девочки на учёбу в институт и школу, а баба Катя  в общежитие, нянчить своего правнука Виталика. Ей было, конечно, тяжело (уж 74 года!), но  она очень любила и внука Сашу и правнука, и хотела, чтобы Александр закончил институт и он его закончил в 1985 году.   
        Они с бабой Катей и Виталиком уехали в Солигалич, где Александр устроился на производство прорабом -  делал разбивку для каналов. Он, собственно, и в институт был отправлен стипендиатом от этого производства. Светлана осталась доучиваться, но в 1985 году родила дочь Катю и, оставив институт, приехала в Солигалич и поступила на производство — кассиром. Теперь они все вместе жили в доме № 8, и все вместе работали в мелиорации.
        Вскоре Александру дали от работы домик рядом с матерью (через дом) и молодая семья отделилась. Светлана стала комсомольским  секретарём г. Солигалича. Её пригласили на эту должность так, как она была по натуре, очень активной. Молодая, энергична, за всё бралась с охотой. Присмотрел её первый секретарь райкома Щиплецов Иван Евгеньевич. Он хорошо был знаком с семьёй Грибковых. Особенно любил сына тёти Нины, терапевта Анатолия, дружил с ним. Знакомы все они были ещё с раннего детства. Мама Катя вспоминала, что родители Щиплецовы, были бедные и многодетные. А маленький Ванюша бегал к Катерине на  масло-сыр-завод (она тогда в Куземино работала) за сывороткой. Это был самый дешёвый молочный продукт. Пили вместо молока и пекли на ней хлеб. Года были послевоенные, голодные. Сыр, масло - всё отправляли в города. Тогда частушку такую пели:

«Всю пшеницу за границу, а картошку на вино.
А голодные колхознички, пожалуйте в кино!»

За эту частушку в сталинские времена одного колхозника сослали туда, «где Макар телят не пас». Так вот этот Ванюша стал генсеком Щиплецовым Иваном Евгеньевичем. Он всех Грибковых решил сделать партийными, потому что сверху спускался план вовлекать как можно больше людей в «рабоче-крестьянскую» партию. Он «вовлёк» Александра, Галину Пансофьевну, затем невестку Светлану Сергеевну. Он бы и бабу Катю «вовлёк», но она уж слишком старая была и приговаривала, сочувственно качая головой: « - Куда вы, дураки, лезете?» и ходила молиться за всех в храм. Иван Евгеньевич надумал Александра  Семёновича сделать председателем совхоза «Солигаличский» и это ему удалось. Александра по партийной линии перевели из хорошей организации мелиораторов на «тяжелые работы» - поднимать сельское хозяйство. Хозяйство поднималось, пока его финансировало государство.
        Но партия в 1991 году развалилась и вслед за ней развалились колхозы, потому как были основаны « на песке, а не на камене», о чём и говорится в Евангельской притче. Без Бога — не до порога! Светлана опочивала на лаврах в вождях комсомола, но золотые деньки длились не долго и «будущее партии — комсомол» рухнул вместе со своими наставниками. Светлана ушла работать в дорожно-строительный участок и скоро получила от организации большой дом! Туда приехали все её родные из Калужской области.
         Однако семейная жизнь в новом большом доме не состоялась и рухнула, как родная партия. Александр вернулся жить в свой дом, пытаясь устроить судьбу, Светлана так же пыталась найти своего «единственного».  Но у них это не получалось. Очень жаль, что мы поздно понимаем, что не ценили и рушили, то что послал нам Господь, а в результате оказывается, что это и было самым главным и настоящим.
        Сегодня каждый живёт сам по себе, рана переболела и зажила. Теперь уж есть у Александра и внуки. Все заботятся друг о друге, помогают, встречаются. Сватьи Галина Пансофьевна и Мария Андреевна смирились с обстоятельствами, ходят в один храм и молятся о семье, внуках, правнуках. Родители разошлись, но семья милостью Божией сохранилась, как картофелина, лопнувшая внутри!
        Александр с сыном Виталием друг в друге души не чают, работают вместе егирями.
Постоянно живут в лесу, в охотничьей сторожке. Ловят рыбу, охотятся, очень  любят лесную спокойную жизнь. Мать природа — она без каверзы и подлостей. Мастерят чучела из шкур зверей и птиц. Как-то я зашла в гости к Александру, а у него на диване медведь лежит, оскалился на меня. Я чуть в обморок от неожиданности не упала. А это всего-навсего чучело было. На стенах рога огромные, птицы крылья распахнули, сейчас взлетят. Какой-то особый лесной мирок окружил меня и уходить не хочется! Сам для себя и сапожничает и шьёт и кухарит. Кормит своих собачек охотничьих.
         Часто в гости внуки наведываются: Семён и Алёша. Им у деда не страшно, потому, что дома, папа Виталий, такими же чучелами квартиру обвесил. Жена Виталия , Евгения, уже закончила Костромской педагогический институт и работает в Солигаличе учительницей физики. Приезжает в гости  дочь Александра, Катя. Она вышла замуж в Вологду за Романа Романова и недавно родила ему сына Ивана. Так, что семья Семёна Грибкова растёт и множится. А он, конечно видит всё откуда-то «от Туда!» и теперь уж точно понимает , как он был когда-то не прав! Но благодаря терпению Галины и с помощью Божией правнук, его тёзка Семён Грибков теперь живёт и здравствует. Слава силе Твоей, Господи!
         Брат Галины Пансофьевны до сих пор живёт в Костроме со своей семьёй. Сейчас он болеет — слабые лёгкие. Все родные заботятся о нём.Вот нынче Александр набрал в лесу охапку разных трав для лечения мамы и дядя Бори. Передаёт в Кострому барсучье и медвежье сало для растирания. Звонит , справляется о здоровье. Кажется это мелочи?!
Но почитайте письма Императрицы Александры, как послание для нас — что такое Любовь?! И вы увидите, что взаимопонимание близких людей складывается из маленьких приятностей, заботы о ближнем. Нужно уметь выслушать его, понять, помочь или хотя бы посочувствовать. Жизнь складывается из ежедневных мелочей, слов и взглядов. Из этого вырастает большая любовь и привязанность. Наша ошибка в том, что мы обычно ищем и требуем от близких уже готовой любви с её всепрощением, всепониманием, незлобием, всеотдачей. Но это плоды, которые нужно вырастить в терпении, смирении, болезнях и тяготах через всю жизнь!
        Галина Пансофьевна с любовью вспоминает разные бытовые мелочи. Вот Борис передал им из своего сада корзину яблок. У них нынче урожай хороший. Конечно и в Солигаличе есть яблоки, но это не такие. От Бориса они слаще, они собраны в саду брата его рукой и согреты его заботой. А вон уж в саду Галины цветут пять яблонек. Саженцы вывел сам брат Боря и привёз в родной Солигалич. Яблочки очень вкусные — радуется наша Пансофьевна. И куст облепихи он привез и кусты сладкой  крупной чёрной смородины, его руками посажены.
       « - А я им в Кострому  картошечку передаю. Там, конечно и своей не мало, но они говорят, что наша вкуснее, в родной земле выросла» - смеётся Галина. Большую часть пенсии своей она разделяет между внуками - молодёжь им много чего надо, а ей теперь и кастрюльки каши на три дня хватит. Она любит внуков и правнуков и жалеет, что их маловато: «Побольше бы надо детей рожать, но что поделаешь, бояться экономического кризиса. Мы все такие — советские и постсоветские. А наши бабушки и дедушки не боялись, всех рожали, сколько Бог пошлёт, потому нас, наверное, били, били и до сих пор пока не перебили всех!»
         Вот звонок в дверь. Пансофьевна, шаркая валенками по полу, заспешила в сенцы. Это пришёл её любимый правнучек Алёша, на минутку попроведовать свою старую бабулю.
Бабушка скорее к холодильнику, там у неё всегда храниться сладкий подарочек. Сегодня это          
парочка бананов. « - Да куда ты их за пазух-то толкаешь? Сердце застудишь! Как там у вас?»
Алёша со смехом рассказывает, как они ходили к бабушке Марии, там Катя приехала, маленького Ивана  в кроватку к другому малышу положили, а они маленькие смешные и разные... И ещё советуется спешно с бабушкой Галей, как лучше к ёлке игрушки прикрепить.
« - Алёшенька, а вы их на скрепки подвешивайте, так удобней» - советует Пансофьевна.
Вот уж его весёлый голосок из молельной  комнаты слышится: « - А это откуда у тебя, бабуля?» Она ему что-то объясняет про ладан, про лампадку и отправляет его в школу.
Закрывает за ним сенцы, возвращается и вспоминает оживлённо: « - Как-то разговор зашёл о святынях, Алёша еще маленький был, слушал, слушал внимательно и громко заявил: «Я сам
святой, потому что мы с бабулей всегда в храме причащаемся!» Ну что тут ответишь?!
   
Конец, и Богу слава.