И не плачется,
и не хохочется в волю,
Увлекающего в жизни давно уже нет.
Будто кто-то мою,
едва-ли двадцатую долю,
Обратил в две христианские тысячи лет.
Средь жизни тоскую,
но и смерти холодному зеву,
не нашлось бы местечка в моей опустевшей груди.
Ведь ни телу, ни чувству не надобно истову веру,
Им лишь нужно сейчас,
а не вечное впереди.