Год две тыщи двадцать первый,
событийный, очень нервный.
Вместо вируса, вакцина
будет жучить исполина.
Будут фейки и ремейки,
рубль превратят в копейки.
Туман снегов сползает как лавина.
Ещё видна зелёная долина.
Но дышится легко на перевале:
мы позабыли то, что потеряли.
Как разлетелись цфатские бирюльки!
Осталась там молитва о мамульке.
Ну, что, голубчик, съел свой супчик?
Ушёл твой любчик, ты ведь субчик.
Поэт заносчив был. Но обеспечил тыл.
Но несмотря на рифмы, распался стих на плинфы.
У Линды Ронштадт изогнутый рот,
соски без грудей... Танцует-поёт.
Редакторы любят эрзацы
и чтоб авторы были не Кацы.
Ну, хотя бы как Кацевы, что ли?
А вот Вайнманам можно бемоли.
Привой еврейки на стволе Руси,
славянская фамилия в придачу.
И голос властно говорит: "Труси!
К наградам и признанию. Не кляча."
У болвана есть болванка,
а у кия есть киянка.
Зять вылил на себя ушат помоев.
Пожалуй, попадёт в ковчег изгоев.
На сучочке сучкой. Сделай дяде ручкой.
Стрекозок скормили цыпляткам —
и пишут хайку. Всё в порядке.
Облака всё застят просини;
пролежни сменили просидни.
Как ума грановита палата! —
ведь построили танки Армата.
Чёрный дым до небес,
в нём виднеется бѣсъ...
Будет надолба лба разломата.
От Рабле и до Флобера...
Стал французиться Кундера.
Сукин кот прижал Камю:
мол, алжирец. Инженю!
Но Кундеры он французей,
так как он еврей от зюзей.
Объявят вскоре "ТРЕФА НЕТ" и некошерным крабам.
И, наконец, — всё пиетет — полезут в зад к арабам.
Паучок-стукачок. Наплёл — и в толчок.