В тёмном-претёмном лесу посреди тайги,
там, где в безлунную ночь не видать ни зги,
жил человек неприметной простой судьбы.
Осенью рыбу ловил, собирал грибы,
зимней порошей читал на снегу следы,
жил человек без особой на то нужды.
Только охотники, чуя нутром волшбу,
дальним путём обходили его избу.
В сёлах окрестных шептались о том, что он
был от бесплотного духа тайги рождён,
будто бы птицы слетались клевать из рук,
если с зерном выходил на крыльцо бирюк.
Будто бы в стужу к нему до весенних лун
спать приходил исхудавший медведь-шатун.
Будто бы знал он секреты сибирских недр,
и, говорили, умел превращаться в кедр.
Правда-неправда – неведомо. А с небес
падали звёзды в ночной гомонящий лес,
падали звёзды, чернильную ткань вспоров,
падали звёзды – осколки иных миров.
Он уходил на неделю, а в день седьмой
звёзды в котомку собрав, приносил домой.
Чистил до блеска, при этом негромко пел
про ямщика и нелёгкий его удел.
Эту историю мне рассказал в пути
старый сибирский охотник (на вид почти
лет девяноста, но шустрый ещё дедок –
в речь шебутную он мата вставлял чуток,
байки такие травил – хохотали все,
вылитый Пан в замусоленном картузе).
На маломерке мы плыли по Селенге,
Вскоре сошёл он и сразу исчез в тайге.
Мне бы остаться в Сибири на год, на два,
но через месяц меня дождалась Москва.
Часто, когда становилось невмоготу
переносить бестолковую суету,
я вспоминал про отшельника-бирюка,
но неотчётливо, словно издалека
призрачный морок навёл на меня старик,
верную память, как волосы, мне состриг.
Ну а вчера разбудила меня луна –
диск на полнеба. Я думал, что мне хана,
эта громадина точно меня всосёт.
Я испугался… и тут же припомнил всё…
…День. Селенга. Разошедшийся балабол
с нашей посудины, вдруг замолчав, сошёл,
а из котомки на мокрый песок тогда
тихо легла недочищенная звезда.