Осел, немного подумав, взошел на мраморный пьедестал.
Он не был героем или злодеем и кроме осла никем не стал.
Вокруг толпились парнокопытные, и даже членистоногие.
Двуногие жались к краю, прикрываясь конечностями убогими.
Осел ожидал свиста или хотя бы окрика «Позвольте! …»
Он был серым, и даже кровь, возможно, была серой в его аорте.
И вообще, вокруг было так много достойных бестий.
Они неплохо смотрелись, каждый в своем отдельном месте,
На суше, на море, в пустыне или в лесистой гуще.
Каждый сгодился, где родился, но не был вездесущим.
И только серость ослиная и утробное, нервное «И-а»
При виде ноши непосильной, имели библейский статус и права.
И так пожизненно и вечно, как гласит звериная молва,
Почтенно возвышается над миром ушастая ослиная голова.