У него на термометре вновь тридцать девять и девять,
Он болтает про звёзды и рвётся к неведомой Кате.
И закадровый голос: "Опять он всё бредит и бредит!
Присмотрите за ним, посидите сегодня в палате."
Никогда так ещё не кривлялись гротескные лица...
Волны жара уходят, даря ощущение боли.
А душа, как из клетки волшебная синяя птица,
Бьётся в щели, стремясь поскорей улизнуть из неволи.
И в минуты, когда возвращается в тело сознанье
Из каких-то вселенских глубин, где дышать невозможно,
Мозг взрывает тротилом грохочущий, как наказанье,
Ход наручных часов, до отчаянья злой и тревожный.
Желтизна проступила на скулах и нос заострился,
И костлявая вороном чёрным под окнами кружит.
Чёрным бисером сыплется слово свистящее - "кризис":
"Не сдавайся, сынок, ты ещё для кого-нибудь нужен!"
У него тридцать шесть и четыре на столбике ртутном.
Измождённое тело на узкой больничной кровати.
Улыбается: "Рано мне, видно, туда, где тепло и уютно.
Мы ещё поживём! Кстати, доктор, спасибо от Кати!"