Льет молочный свет луна, скрылась темь в низинах.
Отливает серебром зимняя равнина.
Позади остался дом, полный тихой дремы,
Сыплет меленький снежок дымкой невесомой.
Он шуршащий шум шагов поглощает мягко.
Пусть не лют совсем мороз — отчего-то зябко.
При желаньи не сдержать судорожной дрожи.
Но, раз взялась уж гадать, отступать негоже.
Ленты вынуты из кос, все колечки сняты.
Есть в кармане острый гвоздь, из сарая взятый.
Нужно к проруби пройти, милого покли;кать,
И явится он в воде, в зыбких лунных бликах.
Глянув милому в лицо, «Чур!» сказать скорее.
Лишь бы кто не помешал дерзостной затее!
Тишина, покой кругом, полное безлюдье.
Как ни мирно, ни светло — все же веет жутью.
Прорубь, прорубь, покажи жениха наружность!
Гвоздь царапает, скрипя, полную окружность.
Белым сахаром горит край ледовой кромки.
«Милый, суженый, приди!» — позвала негромко.
Нет ответа… Сколько ждать? Верно, бесконечно…
Нежно светятся снега платьем подвенечным.
Чуть колышется вода, будто бы живая,
Искры лунные на ней кружатся, мерцая.
Но плеснула вдруг волна, раз, другой, сильнее —
И явился чей-то лик, призрака бледнее.
«Чур!» спасительное вмиг на губах застыло,
И яснее в толще вод проступает милый.
Вот уже его рука лёд хватает крепко.
Кто он? Нежить или все ж призрак человека?
Он из проруби встаёт без усилий всяких,
Льет ручьем с него вода. Ужасы и страхи!
Не живой и не мертвец, сделал шаг бесшумный,
И глаза его, глаза светятся, как луны.
«Ты звала меня, — сказал глухо, замогильно, —
Я пришел. Моя, моя будешь ты отныне!
Руку дай мне, ничего, я прошу, не бойся,
И в объятьях у меня тихо успокойся».
Быстро ноги понесли, стали резвы очень,
Без оглядки, прямиком, прочь, что было мочи.
В лунном свете видна тень, жуткая, большая,
Что летит, летит стрелой вслед, не отставая.
Милый гонится за ней и вот-вот настигнет.
«Чур!» — но «чур» его нейм;т. Ужас, ужас дикий!
Берег, тропка, старый сад, дом с резной верандой,
Там укрыться можно мне от беды нежданной!
Двери крепко на засов, сердце раскололось,
Но раздался тут же стук и знакомый голос:
«Милая, открой, открой, отвори, родная!
Слышишь ты мои слова, аль ты неживая?
Отопри запор, впусти, что мне за кручина!
Двери настежь распахни, любая дивчина».
Ну, а в доме — тишина, мертвая, как в склепе.
Некого на помощь звать, милый все свир;пей.
Дверь трясётся и дрожит от ударов громких.
Кинулась свечу зажечь, чтоб прогнать пот;мки.
Только вспыхнул фитил;к, как свеча погасла,
Но а в зеркале она полыхает ясно.
И из гладкого стекла руки протянула
Вместе с призрачной свечой темная фигура.
«Милый твой стучит, открой! То жених заветный!
Освети ему порог огоньком приветным.
Ожидает рысаков тройка в чистом поле,
Торопись, иль вам потом не видаться боле!»
Что бы сталось, что б стряслось, вовсе неизвестно.
Кот домашний вдруг помог, ч;рный, гладкошерстный.
Спину выгнул, зашипел и завыл утробно,
И глазами засверкал яростно и злобно.
После горницу кругом обежал он трижды
С шерсти сыпя, как костер, огненные искры.
Улеглось все в тот же миг: голоса и стуки;
Тишина да свет луны, и трясутся руки.
Как поутру рассвело, выглянуло солнце,
Виден стал ледовый блеск в каждое оконце.
Разливанное вокруг озеро застыло.
Старый дом им окружён — значит, был тут «милый».
Зеркало заволокло облаком туманным.
Чудом удалось спастись от гостей нежданных.
Кот мурлыкал на печи с видом равнодушным,
Словно он тут ни при чём. Ночь была нескучной.