Было бы счастье, да нынче выходит буза;
нервное солнце трясет в ожидании стужи.
Бабка слепая по памяти на образа
крестится в старой избе - ни внутри, ни снаружи
нет ни намека на новое «быть» или «сметь»,
только остатки забытых надежды и веры;
ей не страшны ни седьмая по номеру смерть,
ни подневольная жизнь и ни голод (не первый).
Голосом тонким кричит в грязных пятках душа,
в голову страх заползает змеей толстокожей;
ангелы крылья сложили и вниз не спешат.
Лает собака и кость побелевшую гложет…
« Чуешь, вон там, мое дитятко? Это война -
та, что хотела б забыться, да вот не дано ей.
Бродит по свету, от белого света пьяна;
город за городом. В мыслях всегда дурное.
Страннице вечной неведомы сон и покой;
в двери стучит, вьется пыль за ее спиною.
Детка, молись — мы не пустим войну на постой.
Да упокой ее, Господи, да упокой;
в гроб положи и прикрой ей глазницы рукой.
Слышишь, за стенами волки голодные воют?
Детка, молись — и Господь разберется с войною. »
Бабка рисует кресты невесомой рукой,
вымолив страннице вечной невечный покой.