1.
"Мама просит меня возвращаться домой до двух.
Я возвращаюсь после седьмого виски."
Вера Полозкова
Я возвращаюсь на круги своя,
измученная выбором и долгом.
Течёт из крана тёмная струя,
а я одета в светлую футболку,
пропахшую вербеной и дымком
(мне кажется, я сильно торопилась).
Туда, где человек особняком
стоял среди людей, и я на милость
сдалась ему без лишнего словца,
а мама ведь меня предупреждала,
что зверь бежит на ушлого ловца,
которому чужда любая жалость.
И я болела, и рвалась из пут,
и уезжала с дальнего вокзала,
но чувствовала, что доволокут,
и по дороге мёрзлый снег лизала.
Потом вставала и опять жила
с изрезанными венами, на взводе:
до первого последнего числа
с протянутой рукой на переходе.
Мне подавали веру и халву,
и слово, словно беженке от истин,
и ржавую осеннюю листву,
и рыжие разбавленные виски.
2.
«Поздно, детка, он мой Господь,
Я его реквизит»
Вера Полозкова
Рассаживая птенчиков по парам,
грозится понарошку Отче наш,
а мы с тобой гундосим тары-бары,
клюём с его ладони сытный маш.
Живём себе тихонько, в ус не дуем,
таскаем пух из облачных перин;
а если дождь случится неминуем,
то из гнезда на землю мы глядим.
И всё – чин чинарём и даже "с верхом",
пока за нас в ответе добрый Бог,
закончится спектакль фейерверком;
и смерти мы уткнёмся в тёплый бок.
3.
«Но это далеко не так забавно.
А больше ничего не остается.»
Вера Полозкова
Квитанции, расчёска и ключи,
разбавленный туманом понедельник;
понятно было – только так звучит
пророчество, что правит безраздельно.
Всё важное рассыпалось, прошло,
покрылась бронза патиной тяжёлой,
и вывихнуло вихрями крыло,
и между рёбер слева закололо.
Невнятен стал рисунок за окном
с растрёпанными птицами и сквером;
и как-то сразу вдруг осел наш дом,
и подкосились ноги у торшера.
Я выпила пустые порошки,
ты выкурил пустую сигарету,
и плакали в прихожей башмаки,
что были мозглой осенью надеты.
4.
«Славно съездить, мой милый, мягкой тебе посадки.
Познавательной мне тюрьмы.»
Вера Полозкова
А я тебя приберегу
до самой дальней остановки,
разбавив тёмную пургу
одним движением неловким;
и из-за пазухи достав,
прижмусь щекой и отогреюсь.
Настоем вылинялых трав
горчит белёсая аллея.
Ведёшь меня на поводке,
я спотыкаюсь, но не плачу,
с тобой идти мне хватит кед,
и я шагаю на удачу:
по пояс в ласковой тоске,
по грудь в листве немного тёплой,
навстречу медленной реке,
пока любовь не пересохла.
5.
«Миф о собственной исключительности, возникший
Из-за сложной организации нервной деятельности.»
Вера Полозкова
Перелопатив груды сора,
увидишь ценное внутри:
в пределах недр и разговора,
где в чёрном цвете пустыри.
На них – охочие до снеди –
шакальи стаи падаль рвут;
сквозь зубы Отче слово цедит
и изменяет твой маршрут.
Проходишь молча через стены
на зов бесценного огня,
не облака – напиток пенный
вливаешь с жадностью в себя.
Срезаешь пласт земного слоя,
оставив мякиш на столе,
в хламиде модного покроя
с татуировкой на крыле.
И светишь яростно и долго
из сердцевины тех страниц,
где изъясняют мысли толком
и выпускают божьих птиц.
6.
«Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,
И Иосиф Бродский сидит у меня в купе»
Вера Полозкова
Нет гравитации и смерти,
и нет границ для вещих слов.
Коньком, как грифелем, прочертит,
имущий свору снежных псов –
зеркальный лист бумажной глади
(иной сонет – сонету рознь).
Иосиф против шерсти гладит
и речь свою мусолит сквозь
замысловатые фонемы
с акцентом времени внутри,
где ощущающие немочь,
благословляют говорить.