Вода ушедшая оставит слизь
На вываренном в соде покрывале.
В глазах темно. И сырость, как в подвале,
Сгущает блики скальпеля и линз.
Витиеватый след, как на песке,
Под клювами плетётся к океану.
И чувствую, что к острову не встану,
Где связь времён пульсирует в соске.
Холодных ножниц острые усы.
От акушера пахнет крепким чаем.
И я уже на крыльях белых чаек
Лежу, заглядывая им в носы.
Молчание. Солёный тёплый бриз
Без силы притяжения в насесте.
И только вес рождения «три двести»
Лиловый панцырь опускает вниз.
Укол и пеленание, надрез,
Прозрачный купол жизненного храма.
В нём говорю своё немое «Ама»,
И эхо возвещает, что я здесь.
Я здесь, но в этих трубках из колец
Для времени, как крепкого ореха,
Уже был позади источник эха,
А значит где-то будет и конец.
В приёмной отражались боль и крик.
Я слышал ругань, шарканье, угрозы.
Нечетные пока ещё три розы,
И молодой беспомощный старик.
Кружатся чайки над волной вещей.
Я понимал, что в сером море хлама
Из сказанного в жизни - только «Ама» -
Нет ничего, что будет вообще.
Душа ушедшая оставит слизь
На желтом после стула покрывале.
В глазах темно. И сырость, как в подвале,
Закроет блики потускневших линз.
Витиеватый след, как на песке,
Между светил плетётся к океану.
И чувствую, что к вечности не встану.
И связь времён пульсирует в виске.