Почему я избегаю день?
У меня не получается нормально лечь спать, наполниться силами, порадоваться утру. Я ненавижу утро. Страшно так говорить, потому что это великий дар жизни и когда находишься на грани смерти, каждое утро становится подарком. Ждешь и считаешь часы, лишь бы прожить еще один день, встретить еще одно утро своей жизни.
Но я могу описывать только то, что со мной происходит. Честно и без прикрас. Я ненавижу утро. Я не знаю, куда деваться, когда настаёт день и вот это вот все: люди за окном идут на работу, соседи гремят дверями, а трамваи - за окном. Я ненавижу трамваи, которые лишают меня тишины, особенно когда я засыпаю. Окно моё выходит на шумную большую улицу. Которая слишком рано оживает. Ненавижу этот шум, который отнимает у меня тишину. Когда летом на деревьях на рассвете красиво поют птицы, так бы и слушала… как это редко здесь, как желанно… за грохотом улицы дивное пение слышно становится все менее отчётливо, а затем птицы улетают. Наверное, им тоже не нравится. Бывали минуты, когда я сонная и никакая подходила к окну, приоткрывала и слушала, как птиц поют, как они скачут по веточкам. Записывала на диктофон. Боялась потерять этот момент, упустить, ведь потом до следующего рассвета… и то, если я встану послушать, а не просплю.
Это город. Это город Москва. Хотя у всех свои улицы, свои трамваи и птицы. Знаю, у кого-то электрички гудят, как-то люди привыкают. А у кого-то деревья и птицы, как в тихом питерском дворике, когда я гуляла там летом. Да и московские такие есть, просто где-то не у меня. Надо позавидовать этим людям? Но тогда можно начать завидовать бесконечно, искать причины и что там у кого есть. Что кому досталось. Или пытаться это изменить, например, уехать куда-нибудь. Где-то я слышала мудрую мысль о том, что лучше оставаться там, где родился, ведь для чего-то и почему-то это именно так. Для моего развития, осознания, вот, например, этого всего.
Что такое тишина?
Интересно, что раньше за телевизорами, громкими звуками, криками родителей, музыкой, делами… Знала ли я в детстве, что такое тишина? Мы жили в этой квартире впятером: мама, папа, бабушка, брат, я и собака - вшестером, значит. Одна комната и кухня. Двухэтажная кровать - брат внизу, я наверху. И это был единственный мой домик. Домик, где я могла спрятаться и быть не видимой. По крайней мере, наверное, мне так казалось. Чтобы ночью я не падала, мама скручивала большое одеяло (как обычно скручивают ковры), одеяло упиралось в лестницу на кровать. И вот если лечь тихонько за этим одеялом, меня совсем не видно. Лежать тихо-тихо. Я в домике.
Что такое моё?
Сплочённое детство. Это было трудное время, особенно для взрослых – не иметь своего угла, не иметь своего пространства. Один шкаф на всех, полка на двоих. Всё-всё общее. Мама читает или спит, папа за первым компьютером, он программист. Ха! И наша первая с братом игра «Принц из Персии» на маленьком чёрно-белом экране монитора. Бабушка на кухне смотрит телевизор, я может быть делаю уроки или занимаюсь на виолончели, брат... Ох, и как все выдержали мои семь лет (!) смычковых ежедневных гамм. Как я сама продержалась, об этом отдельная история.
И ведь жили. Хорошо жили, счастливо, хоть и трудно, как все в девяностые годы. Было очень много любви. Много жизни, много родного, того, чего так сейчас не хватает. Позже я написала об этом песню «Преткновение»:
«…Я уже хочу возвратиться,
Хотя ещё не уходила.
В тот дом, где любовью делиться
Так необходимо…»
Утром в выходные мы с братом делили место на кровати у бабушки – кто первый прибежит и успеет лечь, облокотившись спиной о любимые колени. Сейчас думаю, навряд ли бабушке ранним утром очень хотелось смотреть мультики. А для нас оно было самое заветное, чего мы так ждали всю неделю. Бывало, что провинишься и лишён мультиков – вот беда так беда.
Вспоминается то волшебное чувство, чего, когда мы переехали в новую квартиру, уже не было – когда мы кушали все вместе. Когда суп и хлеб с маслом. Когда разговоры и смех. Как я смешу брата, и у него из носа весело вытекает капуста щей. Почему так взрослым это не нравилось? А папа дразнил маму: громко втягивал губами с ложки суп, а потом делал от удовольствия громко «Ааах!»». Это было смешно, но мама почему-то ругалась. Морды какие-то строили. Я сейчас так же себя веду с племянницей – дочкой брата, Катей. Мне так нравится вспоминать то время. Мне этого очень не хватает. Когда сейчас прихожу к родителям, они уже не собираются за общим столом, разве что на праздники. И то часто под звуки телевизора.
А тогда…
И ведь как-то делали с братом уроки и под телевизор, и подо все… все всё делали. Тут же готовили, кто-то пил чай, кто-то пришёл с собакой, кто-то моется, и совмещённая ванная с туалетом занята. Это было удивительное время сплочённости, ощущение, что все смешалось, что я всегда не одна, что нас много и мы всегда вместе. Как в песне «Солнечный круг» казалось, что так будет всегда. Мы - семья, мы одно целое. Мы всегда вместе.
Правда, уже разбираясь много позже, когда и как мы были по-настоящему вместе? Не физически, а всем существом, душой, духовно. Ведь и родители не знали, как это и что это такое. Они были такими, какие есть. Не помню чувство тыла, поддержки, что «у тебя всё получится, ты справишься, мы с тобой, ты молодец. Главное, что ты есть и мы тебя очень любим, а остальное всё не важно».
Может быть, такое и было, но я этого не помню. Помню чувство потерянности, оценок, страха. Мама говорила: «Это огромный жестокий мир, там страшно жить, ты никому не нужен. Ты нужен только родным». Мне до сих пор страшно жить.
(*глава «Хорошая девочка») Я очень хотела быть хорошей и была ей, насколько могла. Была отличницей, потом два красных диплома. Потом добрые светлые песни. И молитва.
Мастер по телесной терапии, Максимова Елена Владимировна (она будет часто наверняка упоминаться тут и там), у которой я много лет училась, на своих занятиях рассказывала о важности детских секретиков. У ребёнка (не говоря уже о взрослом), обязательно должно быть что-нибудь только его. В идеале, конечно, целая комната и своё личное пространство, какой-нибудь личный угол, стол, стул, полка. Но когда речи об этом нет, то хотя бы какое-то место, которое только его. Кто ни в праве туда залезать без его ведома и разрешения. Хотя бы коробочка заветная, полочка, дневник, чемоданчик. Это и про здоровые границы.
Не помню ни разу, чтобы в мои какие-то маленькие секретики кто-то влезал, разве что брат, но это мы дети, я тоже, наверное, везде влезала.
И, кстати, вероятно поэтому ребёнок хочет залезть в чужое, что он не понимает ценности своего. Что кому-то это ценно. И как также нужно уважать чужие вещи и чужое пространство. также… как и? Своё. А если не было своего? Так уж вышло, никто не виноват. Но у меня до сих пор нет чувства своего. Именно из этого чувства вырастает потом и самоощущение, и свой дом, и своя машина, и свои драгоценные дела. Как-то оно всё мне казалось смешанным, единым и ничейным. На уровне ощущений. Конечно, одежда у каждого была своя. У нас с братом в основном та, что отдавали. Однажды нам под дверь поставили пакеты с вещами. Просто знали, что здесь живут дети и поставили. Мы донашивали, как многие дети в то время. Хотя мама прекрасно шила и с бабушкой вместе они вязали очень красивые неповторимые вещи, каких больше ни у кого не было. У мамы золотые руки.
В школе, уже в новом классе, у меня была близкая подруга. Её мама залезала в дневник, вычитывала там что-то такое, а потом могла побить, руки были крепкие – мама массажистка. Это было страшно. Там вообще всё было тяжело. Домой по часам, у школы по минутам караул после уроков. Что порождало ложь, стыд и невероятную боль. Подруга потом сбежала из дома на много лет. Пока сама не стала психологом.
Сколько я себя помню, я писала дневники. И это было моё, заветное. Это никто не нарушал. Сколько исписано страниц, нарисовано, наклеено наклеек, веточек, цветочков, пролито слёз, описывая и проживая всю свою жизнь. Я очень любила рисовать, делать на листочке гербарии летом на даче, сушить листики. Когда мы с подругой разлучались на лето, мы писали друг другу письма. И наши мамы, наверное, передавали их нам. Вот там и были цветочки, которые я бережно сушила, наклейки, рисунки. Это был целый большой мир, мир нашего детства, дружбы, любви друг другу, когда целое лето скучаешь и ждёшь заветного письма. Открываешь, вдыхаешь запах этих страниц, которые она недавно держала в своих руках, разноцветных ручек, которыми она писала… и читаешь взахлёб, радуясь как… как и была ребёнком.
(*про Мишу и папин шкаф ссылочка)
(*глава «Мама», рукодельница, пироги, занавесочки, уют, тепло, мамины тёплые нежнейшие руки)
Понятное дело, что ничего особо личного у нас в семье не было. Всё было общим.
Наверное, что-то похожее было и в общежитиях? Где мне удалось пожить в Питере этим летом (2020-го года) у Юрия Чиковани. Забавно, что я не знала про индивидуальный стульчак на унитаз, хотя они висели на стенах в туалете. Но мне как-то не выдали, а я как-то и не спрашивала. Сначала удивилась, как они так могут жить, потом привыкла и забыла. Но то чувство, когда я дома, наконец, села в своём туалете, на своём полу босыми ногами (а там в общежитии даже в ванной моются в шлёпках), вот это чувство так чувство - я испытала ни с чем не сравнимый кайф!
Правда в общежитии свои шкафчики, свои предметы гигиены, полочки с шампунями в ванной, своя плита и посуда… Наверное дело не в этом. А в чём-то совсем внутри семейном. Какие-то семейные правила, традиции, установки. Наверное, поэтому я до сих пор не могу понять, что такое моё. Где оно, моё. И есть ли в этом мире вообще что-либо моё. Есть ли я у себя своя?
Молитва
Когда я принесла в дом первые иконы в тринадцать лет, они стояли за стеклом книжных полок прямо напротив моего домика. Где могла их видеть только я и молиться. Я обращалась к Богу просто, своими словами. Просила всем доброго дня, чтобы все были здоровы, и чтобы у всех было все хорошо. У меня был чёткий список последовательных имен, самых близких и дорогих на свете: мама, папа, бабушка, баба Тома, баба Люба, Юра, Мотли, Лили и Габи. Юра – это мой младший брат. Мотли – наша собака, кокер спаниель, а Лили и Габи – черепашки (они добавились в список, когда стали жить с нами). В одном из очерков я описала свои молитвы о Мотли, и как он умирающий на утро ожил – первое чудо моего детства.
«Почему так получается, что никто не верит, никто не понимает меня, а я просто знаю, что Бог есть. Не знаю, откуда это знаю, просто вот с самого детства знаю, будто я уже пришла в этот мир с этим? – спросила я однажды свою дорогую сердцу в те годы учительницу в колледже, у которой с девочками мы собирались дома. Не смогу точно передать слова, но ответила она примерно так: «Бог удивительным образом посылает в семью лодочку. И мало-помалу по волнам она выводит всех на Свет. Это трудный путь, но он прекрасен».
Свободное время после школы, которого у меня практически не было, потому что все дни были расписаны: школа, обед, музыкальная школа, бассейн, уроки, я проводила в храме. Чаще всего в церковной лавке. Разговаривала там с женщиной продавцом. Иногда туда заходил батюшка. Однажды он пришёл и что-то такое радостно заговорил про зарплату, а потом вдруг обратился ко мне Спросил меня про икону, на которую я смотрю. И… подарил её мне. Это был небольшой складень Спасителя и Богородицы. Я испытала такое счастье!
Я любила бывать в церковной лавке. Сидеть тихонько, разглядывать лики святых. Народу почти никого не было — это было время днём, после школьных занятий. Как всем детям, наверное, мне давали деньги для школьного завтрака, а я откладывала на иконы. Мой любимый святой был Св. Пантелеимон. Невероятной красоты парень, сильный, статный. Я так хотела его образ домой, после Спасителя и Богородицы - три мои самые первые иконы. Маленькие, квадратные, одинаковые, стальные, может быть, по цвету как будто позолоченные. Наверное, заветный цветной и красивый образ Пантелеймона стоял дороже. Кстати, я его долго путала с Св. Трифоном. Не потому, что не замечала на плече птицу, а просто в храме почему-то ходила как к Пантелеимону (они внешне похожи), а потом оказалось, что это Трифон.
Храм наш кирпичный тогда восстанавливался. Он был весь в лесах, в каких-то работах, маленький, тогда ещё с дощатым полом. И лавка была маленькой. Все казалось маленьким и уютным, как в деревне. Потом уже из него сделали что-то большое и стандартное городское. Это храм Св. Димитрия Солунского на Благуше. Там начинался мой Путь к Богу и с Богом. Там я встретила духовного отца Михаила. Там я позже звонила на колокольне иногда после того, как выучилась на звонаря. Там прошла очень большая часть моей жизни.
Туда я прибегала с детских лет в любом состоянии. Прятала юбку в сумке, потому что мама говорила: «Вот станешь бабушкой, тогда и будешь ходить».
На что мне о. Михаил говорил: «Вот станешь бабушкой, тогда уж и поздно будет ходить. Вся жизнь уж прожита. Лучше сразу путь выстраивать правильно. Ты не говори, что в храм идёшь, скажи – просто погулять, не тревожь маму». Ещё помню он говорил про пост. «Как же мне поститься, батюшка, если никто кроме не верит и не соблюдает?» О. Михаил и говорил: «А вот садитесь обедать, а ты себе поменьше, чем остальным клади, вот и будет у тебя пост».
В храме складывались мои первые молитвы, службы, возникали беседы, общение.
Когда я училась в колледже, у меня был уже огромный иконостас дома. И свечи, и книги, и закладки с молитвами, и чего только не было. Но это уже в моей комнате, когда мы переехали, мне тогда исполнилось пятнадцать лет.
* * *
Свои детские и юношеские годы я буду описывать постепенно. Сейчас мне тридцать четыре. И вот я размышляю дальше, почему избегаю день. Я живу в той же квартире и смотрю в то же окошко, как и в детстве. Вернулась сюда в двадцать два-двадцать три года к бабушке.
Я чувствую себя все той же девочкой. Так и не нашедшей Путь, который начинала искать в детстве. А вернее сказать, где-то когда-то заблудившейся. Сейчас уже уверенно могу сказать, что увы, в том числе и в храме. Тогда это было спасение для меня. Место, где я находила отдушину, тишину, духовную поддержку. Ох, как много мне есть чего написать об этом. Но всему свое время. Мои мысли убегают и уводят меня от своих же вопросов, от своей же поставленной темы. Хотя оно всё, абсолютно всё связано.
Я просматриваю то, к чему пришла, как пришла, как шла. Что было так. Нет смысла теперь это оценивать. Это просто было так. И мир был таким, и я такая, и родные мои. И по-другому быть не могло. История не знает сослагательных.
Я могу вспоминать, как была забита моя воля, я не имела своего мнения, я не знала, что такое чувства (как выяснилось много позже в кабинете у психолога) и боялась выражать себя. Как-то так получилось. Хотя была способная, активная и довольно весёлая, как мама говорит, с юмором девочка.
Помню, играла отчётный концерт в музыкальной школе в актовом зале на виолончели. Отвлеклась на секундочку на какую-то мрачно смотревшую на меня тётю, сидевшую в первом ряду и всё… сбилась, ошиблась. По-моему, так и не смогла дальше собраться. Мне было страшно, когда на меня так смотрят. Да и вообще, что на меня смотрят. Для меня было испытание быть на сцене. Когда мы с девочками занимались в вокальной студии там же в школе, я чувствовала себя хуже других. Что девочки меня красивее, лучше, свободнее, интереснее. Мне было трудно. И лишь в хоре я чувствовала себя на месте.
Хор
Я любила хор больше всего на свете. Задумалась сейчас, может быть ещё потому, что мне там было в плане не видимости легче, там наоборот нельзя было выделяться, все как один. У меня всё получалось с успехом. Мне нравилось «держать оборону» в трудных местах, когда хормейстер ставила меня на границе между вторыми сопрано и первыми альтами. Такая граница - самое сложное место, потому что легко можно было сбиться со своей партии. Я «держала» практически любую партию и мне нравилось, что это у меня получается. И что это отмечается педагогом. Так ли часто в нашем детстве наши успехи отмечали, замечали, видели, ценили? Вероятно, поэтому и запомнилось. Я любила хор, я была предана ему. Мы ездили по красивейшим залам и выступали. Мы много репетировали, сдавали что-то, учили, какие-то хвосты до сдавали (могла быть пятерка, но без хвостика, надо было хвостик «допеть», до сдать). Где же теперь мои любимые учителя…
Я стеснялась старших девочек и как-то не очень чувствовала себя частью коллектива, что у меня вот друзья и подруги. Мне очень нравилось петь. Больше всего на свете мне нравилось петь. И я была готова петь, когда угодно. Прибегала на занятия и готова была петь бесконечно. Не понимала, как кто-то мог не попадать в ноты или съезжать с партии, или делать лишь бы как. Я любила свой концертный костюм, обожала его. Чистый, выглаженный, красивый…
Я считала себя не красивой. И даже была влюблена в одноклассницу, с которой дружила в школе. Она мне казалась не земной красоты. Я любовалась ей часами… рисовала её мысленно. Поскольку мне пришлось перейти позже в другой класс, что было для меня тяжелой травмой, там тоже была девочка не земной красоты. И я тоже была в неё влюблена. Тогда, мне казалось, это постыдным, как же так, разве можно любить девочку.
Папа
Время с папой было драгоценным. Я так мало его помню, в плане совместных чувств. В раннем детстве, мама говорила, он часто с нами гулял, мы ходили в музеи, на выставки, в театры. Хотя театры я больше уже помню с бабушкой. А вот музеи именно с папой.
Помню, как папа купил длинный огромный цветок на толстом стебле к первому сентябрю. И мы идём на праздник в школу, а маме стыдно за такой цветок. Но мне нравилось, что мы идём с папой. И цветок поэтому был самым лучшим. Мне очень хотелось папиного внимания. Я не понимала, почему так сильно его раздражаю. Кривляка, папа любил «давать фофан или леща», как оно правильно называется? По голове. Папа удивительный человек, он столько всего знает. Сам выучил иностранные языки, сам выучился на программиста, профессия которая в то время только начиналась, закончил МИИГАиК, преподавал. Научился играть на гитаре сам. Не так давно я узнала, что он даже играл в группе института на гитаре и басу. У них была группа «Ихтиандр». Группа и сейчас собирается иногда, и даёт концерты. Бывала с папой на их концерте, мало того, выяснилось, что в ней играл наш скрипач – мы там и встретились. Они были знакомы с моим папой, потому что он бывал на их репетициях. Как такое могло быть. Всё в жизни переплетено.
Помню, как шли с ним после концерта. Зима, снег, мороз. Он был счастливый и довольный. Мы обнялись, он проводил меня до дома. И рассказывал, как любил музыку, как играли, как было здорово. Как оставил это всё. Мне было грустно, мне хотелось поддержать как-то, может быт даже поиграть вместе. Или бы он играл снова с ними. Но по каким-то причинам это было невозможно.
В детстве находила его тетради с текстами и переводами песен. У нас дома постоянно звучала музыка. Юрий Антонов, Машина времени, Секрет и «…корова Му», Евгений Крылатов, песни из кинофильмов, детские песни, Scorpions, ДДТ, русский рок… ELO, классическая музыка. С бабушкой мы ходили в консерваторию и концерты в ДК при МЭЛЗ на Электрозаводской. Бывали в Большом театре, в Оперетте и очень много где. Одно время бабушка работала гардеробщиком в детском театре, и мы туда часто с братом ходили. Помню чудесный спектакль «Слонёнок» и замечательную музыку к нём.
Продолжение следует…
19.01.2021 нач. <04:37> и было дело до самого утра