Вячеслав Пасенюк
ДВА ДРЕВА
(черновой вариант; может, таким и останется: постоянно появляются новые соображения и догадки…)
Ищи вкрапления в породу - иных историй вещества.
Неспешно подступи к порогу, поодаль, словно нищий, встань.
Три плоских камня - три ступени: не поднимайся - не дано,
а в неком диком исступленьи гляди на низкое окно.
Кто выглянет - твой дед? твой прадед? Возобновив какой синхрон?
...Фотоархив: домашний кратер. Или - набитый эхом схрон?
Хата в Гулянке. Троба (troba) в Сугинтай. Между ними сотни и сотни километров. Почти тысяча. В одной жили рождались, жили, умирали Пасенюки. В другой рождались, жили, умирали Брусневичи.
Многие из них не по своей вине и воле умирали не под родимым кровом: век выхватывал, уводил не спрашивая.
Хата и троба разные внешне, по-разному устроены внутри, однако схожи общим духом старания и напряжения.
Яблони возле обоих жилищ посажены - там дедом Ярославом, тут дедом Иваном.
Знаменитых людей среди моих предков не было. Ни творцов, ни первооткрывателей. Впрочем, отъявленных мерзавцев тоже. Ни по отцовской линии, ни по материнской. Жили, трудились на износ, служили, плодились и размножались, как заповедано. Попадали под жернова мировой и местной истории, иногда удавалось увильнуть, - тогда род продолжался. Просто земляне, просто люди. Поэтому мне неведомо, каково это: быть потомком Колумба, или Малюты Скуратова, или Коперника, или Микеланджело - нести на себе отсвет и печать. Хотя, следует признать, все мы - в той либо иной мере и степени - являемся потомками всех, живших до нас. Именно благодаря общему отсвету и печати на каждом, на каждом.
Совершенно того не сознавая, о том не помышляя, работники и гуляки, мои предки по обеим родовым линиям сделали всё необходимое для того, чтобы появились на свет будущие мои отец и мать. Потом своё сделали мировые катаклизмы и сопутствующие пертурбации, приведшие к той самой встрече, а затем к рождению ещё одного просто землянина, просто человека… Если взять во внимание, сколько сил у скольких поколений ушло на преодоление огромного числа препятствий, и всё только ради моего рождения, то не признать его чудом было бы просто кощунственно. Никогда и ни за что не должны были уроженка жемайтийского захолустья и уроженец житомирской глубинки встретиться, сойтись, решиться соединить судьбы. Никогда и ни за что! Однако встретились, сошлись, решились.
Разбирая, раскладывая немногие уцелевшие “родовые бумаги”, начинаешь задыхаться в прошлом, хотя оно несравненно просторнее твоего настоящего и куценьких остаточков твоего будущего.
Каунас был занят немцами 23 июня сорок первого года.
Освобождён советскими войсками 1 августа 1944.
Мама прожила в оккупации три года, один месяц и восемь дней.
Впервые встретиться они могли и в сорок четвёртом, и в сорок пятом. Вдова с тремя детьми на руках. Ей тридцать один. Старший сержант, фронтовик. Ни отца, ни матери. Ему двадцать три. Советский человек и выросшая в кулацкой, по тогдашним понятиям, семье в буржуазной стране. Ничего не означала эта мимолётная встреча и ничего не могла предвещать. Война покатилась дальше - к Тильзиту, к Кёнигсбергу… Всё решилось позднее: в брак родители вступили первого мая 1947, что в книге записей актов гражданского состояния официально зафиксировано уже после моего рождения - третьего июня 1949.
Пасенюк Василий Иванович, 1921 г.р., село Гулянка, Коростенский район, Житомирская область, Украинская ССР.
Зарембене Зинаида Ярославовна, 1913 г.р., деревня Сугинтай, Науместская волость, Шилутский уезд, Литовская ССР.
Шилутское бюро ЗАГС: улица Партизану, дом №4.
“... и всё, что существует, - прошлое”. Лев Гумилёв. “Чтобы свеча не погасла. Диалоги”.
В ЛИТВЕ
Брусневич, Бересневич, Береснявичус, Бруснявичус - бог знает, как это должно было звучать и значиться по-настоящему.
Даже с годом рождения матери, а это уже ХХ век, не всё ясно: в метрическом свидетельстве о рождении из Литовского госархива указано, что Зинаида дочь Ярослава Брусневичуте родилась 11. 09. 1912; в то время как в паспорте и иных документах советского периода проставлена дата 20. 10. 1913. Как, когда и зачем мама омолодилась на год с небольшим?
Чтобы умереть на девяносто первом году своей жизни, а не на девяностом…
Мой дед - Ярослав сын Антона - родился в 1880-ом (1882?). Умер в 1965 (?).
Мой прадед - Антон (Антанас) Адамов сын Брусневич женился на бывшей служанке из помещичьего имения Елене Тышкевичувне (родом из-под Варшавы, помнившей крепостное право, а также то, как казаки разгоняли нагайками польских студентов и гимназистов; возможно, и фамилию получившую от своих бывших хозяев; её старших брата и сестру засекли насмерть). Его родители его были против их союза, но любовь оказалась сильнее. Пришлось даже перейти из католиков в православие. Венчались в православной церкви, детям давали русские имена: Ярослав, Екатерина (вышла замуж за прапорщика Бушуева, перебралась вглубь России), Марфа ( в Ковно вышла замуж за писаря; неясная история с ним: бежал через Кибарты в Пруссию (может, из-за растраты казённых средств?); в 1915 отправила детей в эвакуацию, где они попали в чужие семьи; пережила несколько любовных историй, перед второй мировой вышла замуж ещё раз…), были ещё двойняшки, но рано умерли.
В списках офицеров царской армии отыскался один Бушуев - Михаил Петрович (родился в 1877? - после 1922 следы теряются; прапорщик-артиллерист; первую мировую закончил в чине поручика; два ордена с мечом и бантами, один - с мечами; воевал в белых войсках на Восточном фронте, попал в плен; после гражданской войны был на особом учёте в Екатеринбурге; скорее всего расстрелян).
...Антон и Елена поселились в избушке-развалюхе, земли своей не имели. Антон был для своего времени человек образованный: получил четырёхклассное образование. Брал подряды на строительство домов: сам плотничал, клал печи. (Жили они неподалёку от Ковно: Слобода, Кунгушилы, Рудмяны, Правенишкес, Шафарка, Янова (Ионава) - названия мест, населённых староверами, русскими, белорусами, - сотни раз слышанные мною от мамы.) Пришлось и бурлачеством заниматься, а когда прикупил небольшую лесопилку, стал сплавлять лес по Неману в Восточную Пруссию.
Моя прабабушка Елена умерла, когда ей было за восемьдесят (около 1933 года, значит, родилась, примерно, в 1850-ом. Мой прадед Антон умер, когда ему тоже было за восемьдесят, в 1922(?), выходит, родился около 1840 года.
Мой прапрадед - Адам (Адомас) сын Иосифа - мелкий литовский шляхтич (байорелис).
Мой прапрапрадед - Иосиф (Йозапас) Брусневич…
В Беларуси есть носители этой фамилии. Возможно, оттуда - из времён Великого княжества Литовского - след тянется.
В 1912 году Антон смог купить в рассрочку семнадцать га земли у разорившегося помещика Сугинтаса (“шлялся по заграницам, а тут приказчик распоряжался как хотел”) около местечка Науместиса (с конца сороковых получившего прибавку к наименованию: Жемайчю-Науместис) неподалёку от тогдашней границы с Германской империей.
Впоследствии земля и долги за неё по наследству перешли к Ярославу, единственному сыну.
На воинскую службу призывали в 21 год на пять лет. Значит, либо 1901 - 1906, либо 1903 - 1908. Ярослав, отбыв положенный срок в царской армии, служил на почте (ведь с отличием закончил церковно-приходскую школу, все четыре класса). Женился на Чистовой Татьяне Игнатьевне, вышедшей из среды старообрядцев (родилась в Рудмяне, в 1894?, замуж отдали рано - в пятнадцать лет)… Миша родился году в 1910. Сергей, прожив месяц, умер в 1912. Потом родилась Зина. В 1914 - перед войной - Елена.
Рудмяна - деревушка недалеко от Каунаса, в 1960 в числе других населённых пунктов (более тридцати) ушла на дно водохранилища для Каунасской ГЭС.
Первая мировая война для Сугинтай началась просто: казаки из пограничной стражи снялись и ускакали, а следом пришли немцы в остроконечных шлемах.
Есть одна-единственная фотография того времени, сделанная в “Кабинет-Портрете” (так назывались многие фотосалоны в начале ХХ века). На обороте негнущегося паспарту - композиция зеленоватого цвета из палитры, кистей, мольберта, фотографического аппарата с выдвинутым объективом и цветов. ( В овале палитры должно было быть пропечатано кто мастер, где расположено ателье, как у других; увы, здесь ничего, кроме самого слова “Фотографiя”.) Снизу надпись: “Негативы сохраняются”. Нет, не сохранился негатив этого парадного снимка. Где снято?
На венском стуле, нога на ногу, сидит, фасонно изогнув сияющий левый сапог, фельдфебель Иван Чистов. Взгляд, осанка выражают полное осознание своей значимости. Виден нагрудный знак 93 пехотного Иркутского Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Александровича полка. Георгиевский крест и ещё две награды. Фуражечка хороша!
Слева и справа - рядовые в мешковатом солдатском обмундировании. Сапоги эх-эх, но папахи незаношены, надеты по уставу. По два ряда блестящих пуговиц на мундирах. Тот, что пониже, и есть Ярослав Брусневич. Он женат на сестре Ивана, стало быть, Иван ему шурин.
Все трое, каждый по-своему, усаты, рядовые ещё и бородаты от уха до уха.
Мой прадед по этой линии - Игнат Чистов. Прабабушка умерла после 1930. Их дети: Татьяна, Марфа ( в замужестве Будакова, двое сыновей), Иван, Пётр, ещё кто-то (мама не смогла припомнить).
Чистов Иван - полный георгиевский кавалер. на военной службе с 11.11. 1911. Окончил учебную команду. С 1.05. 1914 - старший унтер-офицер, с ноября - фельдфебель, потом произведен в подпрапорщики. Ранен 29.08.1915. В марте 1916 переведен в 491-ый пехотный Варнавинский полк, сформированный в феврале. В октябре того же года “за боевые отличия” произведен в прапорщики.
...Выдвинувшись из своего расположения во Пскове, 2 августа 1914 года 93-ий полк вступил на территорию Восточной Пруссии. В конце августа полк попал под жесточайший артобстрел, ходил в штыковую атаку. В результате смог избежать катастрофического “самсоновского окружения”. В октябре были кровопролитные бои на подступах к Варшаве. В псковских газетах сообщалось о том, как сражаются земляки. Август 1915: участие в обороне Гродно…
Вспоминает А. Волков, бывший поручик: “В апреле 1916 наш Варнавинский полк был переброшен в Мариуполь для дальнейшей отправки на Кавказский фронт (!). После смотра начали погрузку на транспорты, чтобы совершить длительный морской переход в Трапезунд. На случай нападения немецких подводных лодок были розданы пробковые пояса, шли без огней. Погода благоприятствовала. При выходе из Керченского пролива с воодушевлением приветствовали эскадру во главе с дредноутом “Императрица Мария”, вышедшую нас охранять. Более двадцати транспортов двумя кильватерными колонннами шли к вражеским берегам, сопровождаемые крейсерами и эсминцами. На четвёртые сутки показались горы Анатолийского побережья. Началась высадка и выдвижение к Трапезунду, утопающему в цветах при чудной жаркой погоде. После произведенной рекогносцировки полк выступил на позиции. Началась обычная окопная жизнь с разведками и мелкими ночными стычками. Турки сразу почувствовали появление против себя новых частей. 19 июня началась Эрзинджанская операция. К концу сентября, разбив противника, наша дивизия остановилась в виду города Териболи. Здесь мы и простояли до революции семнадцатого года и до развала армии”.
25 января (7 февраля) 1918 остатки русских частей на транспорте из Батума приплыли в Новороссийск, где предстояла демобилизация. Среди прибывших только Варнавинский полк оказался в полном строевом порядке - со всем снаряжением и даже полковой библиотекой. Местные большевики-матросы потребовали, чтобы вернувшиеся солдаты отправились на Дон и Кубань воевать с белыми и казаками Каледина. Варнавинцы отказались. Тогда от них потребовали выдать офицеров, видя в них зачинщиков сопротивления, в противном случае угрожая потопить транспорт миной. В конце концов солдаты выдали сорок трёх офицеров, тех перевезли на миноносец, где, привязав к ногам колосники, сбросили с борта в море… На следующий день полк выступил на Кубанский фронт. А несогласившихся погнали в порт на работы.
Каким образом этой участи избежал почти офицер Иван Чистов? Вместе ли с Ярославом пробирались они через фронты Северного Кавказа и далее в глубину России? Кто их мобилизовывал, заставлял вновь и вновь браться за оружие?.. 1918 год… 1919 год… Вместе ли потом разыскали своих в Мучкапе? Разом ли возвращались в Литву? Вопросы - - -
А Варнавинский полк до апреля успел повоевать в составе Юго-Восточной революционной (красной) армии (занят Екатеринодар, бои под станицами Средне-Егорлыкской, Березанской, Усть-Лабинской с белыми добровольцами), затем (с апреля) в составе войск Кубанской советской республики, в начале июля переименованных в Красную армию Северного Кавказа, в октябре преобразованной в 11 армию… Какая же это была кровавая мешанина! Разлом, надрыв и ужас...
Чистову и Брусневичу не были близки как красные, так и белые казаки, тем более офицеры из Добровольческой армии. Но наособицу пробиться, протиснуться сквозь чересполосицу тогдашних фронтов было попросту невозможно. Значит, только с кем-то и против кого-то.
Одно время командующим Таманской армией был Романенко А.А., воевавший на Турецком фронте, а с февраля 1916 служивший фельдфебелем 10 роты в том самом Варнавинском полку. Летом 1917, ещё в Турции, на митинге избран командиром своего полка. Вполне мог знать Ивана Чистова…
В середине марта 1918 бой возле станицы Ново-Дмитриевской: красногвардейский Варнавинский отряд, состоявший в основном из солдат 491-ого Варнавинского полка, к утру был выбит белыми частями из станицы, потеряв артиллерию и до тысячи (!) человек убитыми - по большей части заколотыми штыками.
Может быть, после этого и закончилась, рассеялась в мороке история интересующего нас полка.
Как ратник 2 разряда Ярослав был призван по мобилизации в конце 1915 или начале 1916. Шурин (доблестный Иван Чистов) каким-то образом вытребовал его в свой полк. Вот и довелось моему деду воевать на Кавказском фронте (помню его рассказ о горах, о перестрелке наших пулемётчиков с турецкими).
Тем временем Татьяна с тремя детьми продолжала кочевать с волной беженцев сперва по России воевавшей, потом впавшей в смуту.
Сперва, думаю, ещё держась вместе, добрались до своих родственников под Ковно - в надежде скоро вернуться восвояси. 17 августа 1915 года крепость Ковно - со всеми фортами - пала после артобстрела 1360 немецкими пушками, выпустившими 853 000 снарядов.
Война шла по пятам.
Эшелоны. Дороги. Бараки. Голод. Болезни. Смерти. “Брат Миша и сестра Елена умерли - в 1914-ом и 1915-ом . Мама оставляла меня в бараке и уходила стоять в очередях, подрабатывать, побираться, искать пропитание. Помню, тормошу лежащего рядом: “Дядя, дяденька!” - а он уже неживой… Было в Мучкапе. Там собралось море беженцев. Одному бездетному железнодорожнику я понравилась, он упрашивал отдать меня. Мама не согласилась… А ещё я и другие дети бегали за демонстрантами, подпевали, кричали что-то…” Посёлок и железнодорожная станция в Тамбовской губернии - Мучкап.
Здесь и отыскал их в конце концов Ярослав, бежавший с распавшегося фронта. Неизвестным для меня осталось, в чьих армиях - белых, красных, зелёных - довелось ему повоевать на пути с Кавказа до Тамбовщины. А ведь наверняка довелось…
Кажется, воссоединившейся семье удалось перебраться поближе к Москве. Шестилетней Зине запомнились демонстрации: много людей, красного цвета, пения и движения...
В ЛИТОВСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ
12 июля 1920 года был заключён советско-литовский договор, статья VII которого гласила: “Беженцы обеих договаривающихся сторон, желающие вернуться на родину, подлежат возвращению на родину по возможности в кратчайший срок”.
Уроженцы Литвы двинулись из непонятной Советской России, где у них не было ничего, домой к себе - в ещё непонятную свежеиспеченную республику. Чудом уцелевшую семью Брусневичей ждал земляной надел стареющих родителей, тоже едва не умерших в голодные годы военного лихолетья 1914-1919...
До Каунаса добирались в разбитых теплушках, а до Сугинтай довелось идти пешком. Взрослые тащили узлы со скарбом. Зина едва поспевала, плакать сил не было.
Бабушка Елена потом долго лечила травными настоями детские ножонки: подошвы были стёрты в кровь.
Слышу: кто-то надсадно хрипит.
Колесо тарахтит, тарахтит.
Неустанная крутит рука:
Перемелется - будет мука.
Из подставов - на жернова
Камни сыплются, точно слова.
Языки и народы смолоть! -
Новый дух, да не новая плоть.
И вселенская голова
поворачивается едва.
Слышу: время надсадно хрипит,
Колесо тарахтит, тарахтит.
По земле - тонким шёлком - пурга:
перемелется - будет мука?
Металлический блеск и звон:
Это гильзы летят вдогон!
Сложишь вместе - свирель запоёт,
Скрип надсадный чуток перебьёт.
А потом ты расслышишь плач:
С этим жить, - пожирней обозначь.
Сугинтай - небольшая деревушка, прилепившаяся к местечку, городочку Науместису.
Сапиженкины, Паракининки, Ковалёвы, Клейнасы, Брусневичи - даже по нескольким фамилиям можно судить, насколько пёстрым, разношерстным было местное население.
Особняком стояли пара изб добровольцев (саваноряй - те, кто пошёл отстаивать литовскую независимость против красных и белых: им после победы нарезали земельные наделы по отдельному закону и без выплат). Эти были “чистокровные литовцы”, на других поглядывали свысока, да и их в деревне недолюбливали.
А в местечке и того пуще: немало вкраплений еврейских и немецких семей. Речь на улицах, в магазинчиках, на рынках, на завалинках звучала многослойная: мешанина из четырёх, если не более, языков.
Надорвавшаяся Татьяна ещё родила Николая , но растить его уже не смогла (истаяла в апреле 1921).
Старики всё больше теряли решающий голос, отходили от дел, передавая всё, включая земельные выплаты, сыну. Надо было врастать, экономя на всём. Вместо заваливающегося родительского жилья предстояло возвести новое, но до этого было ещё далеко…
Земли сдвигались, народы сходились: дённо и нощно бились-рубились. Не повезло: на перекрёстке - на перекрестье - не ставьте жилищ! В горенке тёмной тесно, как в горстке, пялится век всею тыщей глазищ. Целили в сруб и дотла выжигали, угли, и те по лугам разметали. Мор прогудит, огонь прогорит, - травка о жизни заговорит. Серое горькое тло разгребая, счастье минуя, горе минуя, ржицу ищи, картошку ищи, гвозди ищи, камни ищи. Зябко на свете, шатко и зыбко. Дом надо ставить, в дому ладить зыбку. Здравствуй, извечная воля земли! Нас изводили, но не извели.
Ярослав привёл в избу мачеху - Марию из лютеранской семьи Клейнасов.
Мария Брусневич родила Александру (Сашку - в 1922), Лиду (в 1924), Павла (Повиласа - в 1926), Володю (Владаса - в 1927), Юргиса (Юрку - в 1929), Петьку (Пятраса - в 1930), Ивана (в 1932), Анну (в 1934), Ольгу (в 1937)…
Зине, как старшей, довелось поднимать их одного за другим. Но и её доля работ по хозяйству тоже подрастала. Она была за старшего сына, за главного работника. Хозяйство большое: кони, коровы, овцы, свиньи, птица. А главное - земля, земля. Покосы. Свой лесок. Нанимали батраков - из семьи Клейнасов, но те не перетруждались. Напрасно Ярослав по утрам похаживал возле сеновала и покрикивал: “Альберт, кялк! Альберт, поднимайсь!” Тут вернее было бы кнутом прищёлкнуть, но работники и развернуться могли. По-родственному.
Жизнь была чрезвычайно простой, приземлённой, и одновременно необычайно сложной, насыщенной. Множество работ укладывалось в сутки, в недели, месяцы и годы, повторяясь и разнообразясь, стоя на месте и двигаясь по кругу. Часов не имелось: в них не было надобности. Жили не по часам, а по солнцу, дождю и вёдру, временам года.
Наготовленное, выращенное, убранное с полей возили на ярмарки в Шилуте, Катичяй, в Таураге, в далековатый Тильзит. Всё лучшее уходило туда, сами питались остатками, выжимками, молоком только снятым, отсепарированным и т.п.
(Рыночную площадь в Шилуте, помню по своему детству, такую же в Тильзите - по отрочеству-юности, в Науместисе - по очень памятной поездке, оказавшейся прощальной. Проезжали с отцом не раз и через Катичяй, где от давно отшумевших ярмарок остались вмурованные в стены тяжёлые кованые кольца коновязи. И всюду - булыжное покрытие: камни, помнящие всё и всех.
И тот, кто продавал, и тот, кто покупал, и тот, кто палец с завистью сосал, где все они? Свод за сводом взгляд за взглядом огибают, обегают - гвалт, ругню, раззор, бесстыдство, рвань долгов, клочок ухмылки, дрожь, голодное урчанье. И тот, кто обдирал, и тот, кто прозевал, и тот, кто под полой держал, где все они?
В стенах кольца - коновязи: дёрни - звякнет, отзовётся тонким ржаньем, жаркой гривой, сытным хрупаньем овса. Что за кони здесь стояли! Нервно так переступали всею плотью, всею статью воплощая красоту. Что там девка или баба? Что там модная игрушка - блестящий лисапет? Если конь - твоя удача, если конь - твой буйный праздник, если конь - твоё похмелье, дурость-молодость твоя? Если конь - твоя натуга: пот ручьём и жилы рвутся? Если конь - твоя разлука: что подкова, то судьба.
Звяк монет и дрожь слезы, тайный спрос, шуршанье денег, пятерня, кулак, ладошка, леденец, свистулька, пряник, ситец, шёлк и полотно - где всё это? Здесь оно. Здесь подковы - все на счастье, хомуты - для неупрямых, для упрямых - кнут и вожжи, и для всех рождённых - дрожжи.
Здравствуй, глиняная песня! Здравствуй, глиняная сказка! Вот кувшин - для слёз и слёзок. Вот горшок - заквасить думы.
Эй, вы, черти, налетай, наших бесов раскупай: деревянных бесенят для ещё живых ребят.
...И тот, кто в грязь швырял, и тот, кто подбирал, и тот, кто небо пальцем подпирал, - где все они?
Ах, булыжник, ой, булыжник, ну-ка ухом ближе, ближе - слышишь? Цок, и топ, и шинный шорох в земляных застряли порах. Чей-то шёпот долгим эхом - в кроне липы, в кроне ивы, в кроне пасмурного века - в кроне памяти моей.
Ах, булыжник, ой, булыжник, ну-ка взглядом ближе, ближе - видишь? Три звена - обрывок цепи, два гвоздя, кухналь погнутый и дешёвое колечко, пуговица, пятачок - вот и всё наперечёт.)
Не раз бывало, что возвращавшийся с мельницы или из Науместиса подвыпивший Ярослав сын Антона заваливался в телеге на сено, прикрутив вожжи к поперечной доске. Конь сам знал дорогу, всегда вывозил. Хозяин, поглядывая в небо, затягивал свою любимую: “Не белы снеги во чистом поле… снеги забелелись… Что во тех шатрах стоят два стола, на столах стоят две чернилицы… Добры молодцы пишут грамотки… Что не быть во солдатах твоему дружку, а что быть ему во донских казаках…” Если не задрёмывал, то допевал до конца, и голос его прокуренный издалека слышали в доме, готовились принимать и угождать.
Из маминых рассказов: “Идёшь зимой ещё в потёмках корм скотине задавать - руки закоченеют, как деревяшки становятся, так помочишься на них, и продолжаешь нарезать, замешивать, раскладывать… Постоишь, поплачешь… А они все дышат и глядят на тебя: кони, коровы…”
Босиком, а с осени до весны - в клумпес: деревянных башмаках. Если к деревянной подошве притачивался кожаный или матерчатый верх, то это уже и за башмаки, за туфли сходило.
Дедушка, а особенно бабушка прижаливали сироту. От бабушки Зина многому научилась: и лён вырабатывать, и прясть, и ткать.
Хозяйство не поднималось, но и не падало. За землю, купленную в рассрочку, выплачивали до самой войны.
(Последние документы на эти самые 15 га были выданы Ярославу в 1942 году, их он и хранил во внутреннем кармане “ватынки”, на груди, до самой смерти - в пешем переходе от недоброго сына Юргиса, изгнавшего его по пьяни из собственной избы, к, может быть, более добрым дочерям в Клайпеде. А вокруг шумели колхозы и совхозы и совсем иные документы были в ходу.
Я в это время в армии служил. Значит, умер он на девяностом году.
Помню деда Ярослава некрупным бодрым подобранным старичком, приезжавшим к нам в Пагегяй. Длинную бороду он не запускал: по солдатской привычке время от времени скоблил подбородок или просто ножницами подравнивал? Поднимался рано, собирался шустро: “Котомка, ватынка и - на балабус!” Немало поражало меня, что он верил в чудодейственную силу моей юной урины. Не морщась выпивал янтарно светившийся стакан. Кто знает, может, дед был прав, и это действительно ему помогало…)
А в зрелые крепкие свои годы бывал он жёстким и даже жестоким.)
Помещу здесь вроде бы и побочный рассказ о маминой тётке по мачехе - Марте. Выросла мастерицей: искусственные цветы, венки и тому подобное. Батрачила у богатого хозяина возле латвийской границы. Когда пришли русские (1940), подружилась с одним военным, кажется, узбеком. Забеременела. Жениться ему не разрешили. Началась война. Привёл незаконную жену к командиру, попросил разрешения на эвакуацию. Опять отмахнулись. Хозяин Марту прогнал. Прибилась к каким-то добрым людям по ту сторону бывшей границы. Родилась девочка… Там и перебыли войну. Вернулись русские. Ещё одна любовь. Он звал её с собою в Россию - не поехала. Мыкалась - теперь с двумя детьми - в Сугинтай, где никто ей не был рад. Перебралась в Таураге. Подняла детей, не сдалась…
Почему-то её жизнь, характер очень по душе пришлись маме, не раз говорила: “Вот Марта молодец, может, единственная из всех Клейнасов. Остальные - дурковатые…”
Кстати, разговаривали в семье Брусневичей на стихийно сложившемся полурусском-полулитовском наречии, многие обороты которого мама не растеряла ни за годы в Каунасе, где добавилось польское и немецкое, ни за послевоенные времена, когда нахлынуло советское язычество.
Зина отучилась три года в начальной школе: “Отходила три зимы, дальше отец не пустил. А я учиться любила, считала хорошо, меня хвалили. Ругали только тогда, когда я начинала задавать вопросы отцу Агафангелу. Он даже к нам домой приходил жаловаться на меня, что дерзкая,что в боге сомневаюсь…” Ярослав выслушивал попа, для виду поругивал провинившуюся: он и сам-то не шибко верующим был.
Не верила, однако видение ей было, и память о нём сохранила до конца, время от времени пересказывая мне, подросшему, с неизменным вопросом в конце: как это могло случиться? что это было? как это объяснить?
...Разгар летнего дня. Жарко до застылости, оцепенолости. Жутко уставшая от полевой работы присела у дерева, припала к стволу да зарыдала так, хоть серпом перекрестись. Вдруг окликает кто-то: “Детонька!” К ней никто и никогда таким словом не обращался. Боится оглянуться. “Детонька! Слёзки закончатся - жизнь остановится”. Она представила себе, что вся что ни есть жизнь разом остановилась, и до того страшно стало, - оглянулась: от неё отдаляется некто в длинной белой рубахе, словно истаивает постепенно…
А ещё подростками Зина с подружками любили ходить на службу к католикам и к приходившим после них в то же помещение (за неимением собственного) лютеранам (“бздо католическое вынюхивать”): просто ради развлечения - поглазеть, послушать, пошушукаться. Серьёзной верой, тягой к церковному тут и не пахло.
Одна из её подруг ударилась в чтение: буквально поглощала дешёвые повествования о романтической любви. И зачиталась: однажды стала совать в горящую плиту всё что под руку попадало. А когда окликнули, одёрнули, кинулась бежать по улице. Так и увезли бедную Клавку в сумасшедший дом в Швекшну: “мотули у неё перекрутились”. (Этот сюжет мама не раз припоминала, когда хотела указать мне на опасность безудержного книгочийства.)
Надел Брусневичей имел выход к ляндре - низинке, поросшей по краям камышом, а посредине протекал ручей. Чтобы он не пересыхал летом, подновлялась запруда, возле которой образовывалась сажалка, где кормились утки, где с мостков можно было стирать и полоскать бельё, вымачивать лён. Прилегающая местность так и называлась - паляндре, а жители - соответственно - паляндришкяй.
Лён требовалось: вырастить, выдернуть с корнями,особым образом высушить, очесать, обмолотить, терпеливо и долго вымачивать, высушить, мять и трепать, отделяя тресту от костры, трёпаное расчесать и выделить из него прообраз волокна, которое можно прясть, а уж из пряжи ткать те самые льняные полотна, ради которых всё и затевалось.
Всему этому Зинаида, как и тысячам других вещей, обучилась, потому что так было заведено испокон веку, а пресеклось уже на нашем поколении: при всей широте наших знаний мы очень узкие специалисты и слишком зауженные люди.
Все качали головами: не жилец!
С рук кормила, миловала:
выпутались из колец…
Жеребёнок родился до того слабым, что от него отступился хозяин, а старшая дочка со слезами выпросила разрешить её попытаться выходить болезного. И - выходила! По советам дедушки, с помощью бабушки. Отрывая от себя, чтобы подкормить, поддержать. Назвала Сивкой, потому что таковою была масть. Конёк вымахал на загляденье, но слушался только Зинаиду: и запрягала она, и пахала на нём она же. Издали чуял её приближенье, тянулся за горбушкой. А однажды, чего-то не на шутку испугавшись, он понёс да под гору, едва не угробив свою юную хозяйку. Она же, едва отойдя от помертвелости, оглаживала его вздрагивающие бока, успокаивала, уговаривала, а после продолжила путь… Тёмной осенней ночью Сивку увели то ли пришлые цыгане, то ли местные конокрады, а может сам Ярослав продал непослушливого коня, а свалил на воров.
Мои дядья и тётки по материнской линии.
Николай (1920 - после 2005?..).
Александра. Сошлась или вышла замуж за активно прислуживавшего немцам, в 1944 они бежали с отступавшими в Восточную Пруссию и далее; спустя годы приходило два или три письма из Западной Германии: на них, естественно, никто не ответил, их попросту тут же уничтожали.
Пётр. Ничего не знаю.Впрочем, может, это с ним связано одно из первых моих личных воспоминаний: узкий вокзальный перрон в Шилуте, не отвожу глаз от огромных тяжёлых круглых железнодорожных часов, а рядом толпятся, поют, плачут, обнимаются;зябкие моросящие полупотёмки, наша семья участвует в проводах на армейскую службу кого-то из родственников. Не его ли мы тогда провожали?
Лидия (1923 - 2005). Некрасивая, скуластая - на немку похожая. Издёрганная. Взбалмошная. Родила от немецкого солдата мальчика - моего двоюродного брата Ярослава, Ярика. В начале пятидесятых мы жили в одном с ними доме на Партизану: мы в квартире на первом этаже, а они вдвоём в каморке под крышей на добавочном третьем этаже. Ярик часто оставался один: Лида моталась по базарам, возила мясо в Клайпеду.Туда они и перебрались много лет спустя.
Владас, Владимир (1924 - после 1970?). Служил в Молотовской (Пермской) области. Охранял лагеря? После службы остался там же, женился на местной.
Павел. Записался в добровольный истребительный батальон (“стрибуки”), помогавший воевать с литовскими партизанами. В 1948 его зарезали на покосе.
Ох, и звонок колокол в костёле: “Все спешите - всех отмолим - всё замолим!” Сенокос. В траве шуршит оса, а под молотком поёт коса. Как его баюкала трава: пела, и кружилась, и плыла. Вот и закатилась голова: вынести круженье не смогла… Как его зарезали - спроси: как от века режут на Руси, точно так же режут на Литве - дав молитве место в голове, дав отхлынуть крови и красе, дав остынуть брошенной косе.
Молния щёлкнула трижды кнутом, трижды стегнула кнутом, а потом дождь припустил, всей душой припустил: долго смывал, а всё же не смыл кровь молодую с лица молодого - коркой взялась на лице, на ладонях. Кони везли - по колено в слезах - красное сено на чёрных возах.
Ольга… После многих лет молчания и отсутствия вдруг вынырнула: жила в Казахстане. Как и когда её занесло столько далеко? Николай, Анна и подоспевшая Ольга разделили на троих землю Ярослава Брусневича - в конце ХХ столетия.
Юргис (Георгий, Юрка). Служил в войсках, охранявших лагеря.
Не онемечен был и никак не орусачен, -
разве тобой этот весь кавардак перебулгачен?
Где-то на севере стольких стерёг, взятых в кавычки.
Помнишь: конвой, чуть живой костерок, лычки-петлички…
Юргис, георгий, воитель, дурак - племя шинели.
Скинь галифе! Да не скинешь никак - вот прикипели.
Курс облигаций и курс сатаны так не совпали,
что от страны только эти штаны, только детали.
Ты победил человека в себе, жалкий оборвыш.
Только одно задержалось во тьме: это “а помнишь?”
Гимны с гербами и так-перетак, горько бедняге.
Юргис, Георгий, воитель, дурак, где твои флаги?
Пущены по ветру за три глотка дедовы схроны…
Наши минуты и ваши века плыли синхронно.
Как же, история, ты коротка! - Нет, не успели
вынести что-нибудь из закутка: вместе сгорели.
Анна. Самая красивая в роду, наверное (после моей мамы, конечно). Самостоятельная, с характером. Рано вырвалась в город. Работала в порту.
Иван. Мальчишкой был до смерти напуган немецкими солдатами. Подвинулся рассудком. Ваня-дураня. Если его не дразнить, не сердить, был тихий, послушный, исполнительный. Убит бог знает кем и за что на дороге из Сугинтай в Клайпеду или из Клайпеды в Сугинтай...
Он перепрыгнул через огонь - в Иванову ночь.
Всё, что ломилось за ним вдогон, - прочь! прочь!
Мыши летучие, мысли шатучие - вон! вон!
Неразличим, словно месяц за тучею, он. Он
впрыгнул в огонь, за огнём поселился: ищи-свищи.
Отстали блестящие, как будто лысые, плащи, плащи.
Морды рогаты: гогочут, рыгают, в небо палят,
бедное небо кверху ногами видеть велят.
...Там он остался, в ночи Ивановой: никому его не достать.
Станет костры перекладывать наново: свет из огня таскать.
Кладбище в Жемайчю Науместисе. Из трёх частей: католической, лютеранской, православной. Только еврейской нет.
Здесь похоронены моя бабушка Татьяна Чистова, которой я ни разу не видел; мать девяти моих дядей и тёть - Мария (к ней меня года в три водили в Шилутскую больницу, где она тяжело болела перед смертью); мой ершистый дед Ярослав. И ещё, и ещё сородичи...
Солнце гудит, как паяльная лампа, - в этакий час не на кладбище надо бы. Встали надгробья, будто надолбы: вряд ли навечно, а всё же надолго. Мне это место ничуть не знакомо: я никого тут не хоронил. Но, подчинясь вековому закону, вглядываюсь - в цемент и в гранит. Справа католики, здесь лютеране - смертью не стёртые грешные грани. Тут православные, там - староверы. Звёзды заглавные ветреной эры. Жёлтым песком обозначены тропки: можно пройти, можно камень потрогать. Пусто под камнем - земля как земля: всех приняла, не чинясь, не деля. Сосны и птицы. А снизу кресты. Чудится колокол в воздухе сонном. Здесь, где собой не владеют кусты, время прикушено - как ему солоно...
Году в 1979 отец на мотоцикле свозил нас с мамой в её родные места. В Науместисе осмотрели костёл и кирху, красивое здание гимназии, уцелевшие за две мировые войны домишки (мама уверенно называла, где был чей магазин или чья мастерская, а где помещались те самые “курсы”, на которых она училась искусству кройки и шитья. В Сугинтай нагрянули в бесконечно достраиваему избу, где хозяйничал баламутный Юргис, расхаживавший в тёмно-синих зашмальцованных галифе. Всё, что зарабатывал на торфе или кирпичах, он почти тут же пропивал. Его криволицая сожительница наскоро пожаловалась нам, что буйствует, что едва единственную их роскошь - платяной шкаф - не спалил. В горнице было пусто, скудно, убого. И запущенно настолько,что даже воды испить тут не хотелось… Мама покинула нас, ушла в сад, в остатки сада, спускавшегося в низинку, плавно перетекавшую в поля… Вот когда я понял значение слова “стенать”: мамины стенания поистине рвали душу. Она окликала каждого, всех вместе, окликала своё страшное детство, жестокое отрочество, безрадостную юность… Колхозные поля не отозвались.
А в поредевшем саду старились, изникали яблони, посаженные моим прадедом Антоном. Лет с четырёх помню вкус красных насквозь крупных плодов, которые самолично срывал с ветвей, пригибаемых дедушкой Ярославом.
Плакала мама и братьев звала
с поля - домой.
Братьев беда за собой увела -
маме ли сладить с бедой.
Плакала мама, сестёр окликала -
сёстры не шли:
разве докличешься-дозовёшься
до края земли.
Плакала мама, аукала матушку,
но прилетел
ветер и травку расправил примятую -
руту, ленок, чистотел.
Плакала мама, отца умоляла,
но проскрипел
ворот колодезный: скрип над полями
не таял - висел.
Подросшая Зинаида работала на торфе, на производстве кирпичей: работала тяжело, иногда тяжелее, чем дома, но сберегала полученные гроши, потому что у неё появилась мечта.
(И через сорок лет если мама принималась рассказывать о заготовке торфа или вымешивании глины для кирпичей, то рассказы были настолько предметны и почти наглядны, как будто и не прошло никаких десятилетий.)
Фотография: восемь принарядившихся девушек - две сидят, остальные по три встали по обе стороны от крупноформатного диплома в красивой рамке. Не все красавицы, но все милы, симпатичны донельзя. Литовочки, евреечки, немочки. Условно русская одна - Зинаида. На обороте надпись на литовском - старательным ученическим почерком: “На память. 18 марта 1930 года. Науместис. Портнихи”. Одних расстреляют в 1941, других уведёт на Запад война. Всем ли поможет в жизни искусство кройки и шитья, как помогало оно маме во всякую пору её жизни, а то и прямо спасало семью от голодной смерти?
Дочка рвалась на курсы, а Ярослав не отпускал главную и безотказную работницу в разросшемся хозяйстве. Бабушка Елена как могла и насколько могла заступалась за сироту, утешала. Она-то и настояла незадолго до своей смерти. Часть денег скопила Зина, часть добавила бабушка: хватило на оплату годичных курсов, которые вела требовательная мастерица-немка.
Сколько помню свою маму, она ничего не умела делать наспех, вполовину, абы как: только с полной самоотдачей, только чтобы самой себе нравился результат, только чтобы никто не мог укорить за некачественно выполненную работу. Поэтому уверен, что в своём наборе она была самой старательной, самой внимательной ученицей.
А на этом снимке (в организованном на скорую руку“фотоателье”: драные серые доски стены завешены тёмным покрывалом, не достающим донизу: декоративный столик на трёх высоких ножках накрыт цветастой салфеткой, на столике - некая баночка (обтянутая фольгой?) с цветущим кактусом (?). Мама с той же причёской (плойка), в пошитом ею (первом?) платье, немного кургузо сидящем, но симпатичном и, главное, по журналу мод. В левой руки - лёгкая лакированная сумочка (её ли?), правая - тяжеловато легла на столик. Ясно видно, что руки натруженные. И дешёвые туфельки на ремешках. Они особенно по-сиротски сияют носками на фоне обмазанных потрескашейся глиной камней фундамента, поросшего кустиками сорной дворовой травы. На обороте надпись на литовском маминой рукой: “На память. 25 мая 1930 г. Науместис. Сугинтай”.
В межвоенной Литве широко отмечались самые разнообразные даты, позволявшие подчеркнуть обретённую независимость. С 15 июля до 8 сентября пятьсот часов длилось всенародное празднество, посвящённое 500-летию со дня смерти Витаутаса Великого. Из конца в конец страны по эстафете передавались его специально написанный торжественный портрет Книга рапортов: один город провожал, другой встречал, стараясь как можно ярче принарядиться, приукраситься - арками, гирляндами, изображениями литовских князей, расцвеченными фасадами, иллюминацией, национальными триколорами. И - радостным многолюдьем, многоголосием. Принимал эстафету и Жямайчю Науместис.
Мировой экономический кризис 1929 - 33 годов докатился и до Литвы, включая Сугинтай. Особенно он сказался на ценах сельхозпродукции: упали в три раза.
Ярослав, если бы мог, никогда бы не выдавал старшую дочку замуж - единственную, на кого он полностью полагался в делах своего хозяйства. Поэтому, когда Зина, улучив момент, заговорила на эту тему: “Папа, ко мне свататься хотят…” - и назвала имя несмелого паренька из небогатой литовской семьи, в её сторону полетел топор (Ярослав что-то мастерил в это время). Он вонзился в дверной косяк, но неглубоко - тяжело рухнул на пол. Зина едва успела выскочить за дверь.
А паренёк тот, первая её любовь, повесился на заборе…
Но когда свататься приехали от семьи Заремб, старый Брусневич не устоял. Однако до этого ещё надо было дожить. А пока - работай, девушка, тяни, не выпрягаясь.
Камней на сугинтайских полях было полным-полно. При каждой пахоте они выступали наружу, словно поле рождало их, занесенных ледниками, вновь и вновь. Ледниковое семя… Крупные приходилось отволакивать в сторону упряжкой лошадей. Из тех, что помельче, выкладывались изгороди. Камни шли на стройку, на укрепление дорог, на мощение улиц в местечке.
Ну, не всё время тянули тягло работ, случались праздники. Молодёжь на вечеринки (вакарушки) собиралась. Вот где Зина преображалась: привлекала открытостью, общительностью, весёлостью. То и дело к ней подлетали кавалеры: “Зинуте! Дар полькуте?” Деревенский оркестрик (гармошка, скрипка, барабан) наигрывал: “Рейк мокеть, рейк жиноть, кайп мяргале сувилёть”. (“Надо знать и уметь, как девчонку завертеть…”) И повторялась полька с рожками (“су рагучайс”), или вальс, или кадриль.
Александр - самый видный парень не только в Сугинтай, а может, и в самом Науместисе. Высокий, ловкий, компанейский. Повидавший кое-что: никогда не любивший работу на земле, он старался устроиться на какое-нибудь строительство, на железную дорогу, к примеру, лучше подальше от дома.
В армию призывали в 21 год с половиною, служили полтора года. 1 мая и 1 ноября ежегодный контингент молодых людей примерно в 20 000 не призывался весь, а по жеребьёвке отбиралось 13 тысяч. Уверен, что Александр был рад вырваться из семьи, где его чересчур обожали и надеялись, что, перебесившись, займётся хозяйством.
Вот он, красавец, на коне: улан? гусар? драгун? В литовской кавалерии представлены были все эти виды. Конь тоже красив.
В двадцать три года Шурка вернулся со службы
Входил ли он в Союз стрелков (шаулисов)? Ударялся ли в политику? Хотя бы читал газеты?
Кстати, он учился после 4 лет начальной в гимназии Науместиса, а кроме того пел в городском хоре, организованном в 1928 году. И вообще был непременным участником костюмированных шествий по случаю многочисленных национальных празднеств.
Так что вряд ли со службы вернулся рядовым.
Для нас главное другое: по маминому рассказу судя, она поспорила с подружками, что Шурка к ней посватается. Те подняли её на смех.
Выписка из метрической книги: часть вторая - о брачующихся.
19 февраля 1933 года.
Деревня Сугинтай Ж. Науместской волости, Таурагского уезда. Гражданин Александрас сын Григория Заремба, первый брак. 25 лет.
Деревня Сугинтай Ж. Науместской волости, Таурагского уезда гражданка Зинаида дочь Ярослава Берисновичайте, православная, первый брак. 20 лет.
Кто исполнил обряд венчания? Священник Таурагской православной церкви отец Агафангел.
Кто были свидетелями? Со стороны жениха: Владимирас сын Алексея Карповичус и Юргис Клейнас.
Со стороны невесты: Наум сын Мефодия Прядко и Йонас сын Алексея Карповичус.
Все из деревни Сугинтай Ж. Науместской волости, Таурагского уезда.
В Ж. Науместисе сохранилось здание церкви Св. Александра Невского, в котором и проходило венчание.
И ещё фотография того дня: на фоне страшноватенькой церковной (?) стены видим молодых, а также свидетелей - братья Карповичи слева и справа, подружек Зинаиды и просто местных охочих и зазевавшихся.
На то, как её приняли в новой семье, мама не жаловалась. Свекровь и свёкор были рады, что есть на чьи плечи переложить заботы и работы. К тому же грела надежда, что Шурка остепенится и займётся хозяйством всерьёз. Однако тот вскоре поехал погостить у брата, к тому времени так-сяк обустроившегося в Каунасе. Укатил, а возвращаться не торопился. Вместо него приехал тот самый брат, Аркадька, и настоятельно посоветовал невестке: мол, если не хочешь потерять мужа, как-то вытаскивай его оттуда. Александр окунулся в разгульную жизнь какой-никакой столицы, она оказалась ему вполне по душе, он опять чувствовал себя холостым свободным красавцем…
Железная дорога, доставшаяся от рухнувшей империи, не вмещалась в узкие границы новых государств, поэтому поезд ненадолго выскакивал из Литвы в Латвию, чтобы, развернувшись там, вновь занырнуть в Литву и отстукивать вёрсты до Каунаса. Зине запомнились пограничники-латыши, довольно бесцеремонно относившиеся к соседям на карте мира. Впрочем, много ли ей надо было, и без того перепуганной, чтобы обычная чиновничья строгость показалась особой озлобленностью, направленной именно против заезжих на чужбину поневоле.
Итак (смотрю по карте): села на поезд в Шилуте, затем Прекуле, Клайпеда, Кретинга, Скуодас, заезд в Латвийскбую республику - Приекуле (в здешних лесах я буду служить через сорок с лишним лет), поворот к своим - Мажейкяй, Куршенай, Шяуляй, много станцийи полустанков, Кедайняй, Ионава (та самая Янова), Каунас...
До чего же кружной путь!
Первый вопрос от Шурки, которого она разыскала в указанном ей доме - в центре пьющей, дымящей, веселящейся компании картёжников и сопутствующих дамочек, был прост и жесток: “Чего припёрлась?”
Только терпением, только настойчивой безропотностью, только улыбчивой, но и настоятельной ласковостью ей удалось вернуть его в семейную колею, насколько это было возможно.
В УКРАИНЕ
Пасенюк, Посенюк, Пасинюк, Посинюк, Пасинок, Пасенко… Какое из написаний верное изначально, а какие являются позднейшими наслоениями или вывертами?
На сайте “Вся Украина - жители” представлены 212 особ с датами рождения и адресами. Полтора десятка прямо или косвенно имеют отношение ко мне, остальные - однофамильцы? Не думаю. Уж больно фамилия заковыристая, не имеющая никакого ясного, недвусмысленного толкования. Как скажем, Панасюки, явно имеющие в основании Опанаса, Панаса…
А тут? Опасен, спасён, спас… Или - сень, или - синь…
Целые гнезда Пасенюков размещены в Ивано-Франковской (Станиславской) области, Хмельницкой (Проскуровской) - Нетишин, Житомирской - Коростень и вокруг. Есть носители фамилии в разных концах Украины, в Белоруссии и в дальних странах… Откуда куда шла первая миграция? Где родоначалие? Неведомо.
Наткнулся на одном из сайтов: среди погибших на войне с японцами (1904-050 числится матрос Пасенюк. Может, в бою на Жёлтом море, может на позициях возле Порт-Артура...
Прапрапрадед Пасенюк Григорий Андреевич родился в 1794.
Прапрадед Микита Григорьевич родился в 1823.
Прадед Ярошенко (вдруг!?) Сидор Исидор) Микитович, 1852 г. р.
Село Гулянка основано в 1873 году. Ярошенки-Пасенюки были среди первых новосёлов?
В 1906 - село Ушомирской волости Житомирского повета (до волости 23 версты, до повета - 82; 108 дворов, 545 жителей (среди них - мои прямые предки и многочисленные родственники).
Рядом расположены Бондаревка (1685 г.) и Ушица (1841 г., на месте древнерусского Ушеска, упомянутого в летописи около 1150 года).
У прадеда родились:
Евдоким Сидорович, 1873 г.р., женатый на ровеснице Килине Фёдоровне Бондаренко (вступили в брак 20 октября 1891), вернулся к фамилии Пасенюк, примерно, с конца 1903; ту же самую операцию и тогда же (?) проделал Иван Исидорович (мой дед), - может, это связано с воинским призывом или правами на землю;
Архип Исидорович;
Дарья Исидоровна.
У Евдокима (мой двоюродный дед) родились четыре сына:Григорий, Михаил, Андрей, Макар (после Великой Отечественной войны обустроился в Черкассах, мой отец с ним переписывался); три дочери: Прасковья, Агриппина, Мария.
О Григории в метрической книге Покровской церкви села Бондаревка Житомирского повета Волынской области за 1899 год указано, что Ярошенко (!) Григорий Евдокимович родился 25 января в селе Гулянка, крестился на другой день. Родители названы как Ярошенки, православные.
В той же книге за 1900 год указано, что Ярошенко Михаил родился 8 ноября в селе Гулянка, крестился на следующий день.
В той же метрической книге за 1903 год указано, что Пасенюк Андрей Евдокимович родился 29 октября в селе Гулянка. Крестили 30 ноября.
Вот они - гулянецкие корни нашего рода, одного из его ответвлений, так точнее.
Недлинная речка Бедрийка течёт рядом с Гулянкой и впадает в Уж. В ней водятся щуки, окуни, пескари и плотва. Здесь купалась и рыбачила гулянецкая ребятня.
По реке Уж на плоту или на лодке можно было доплыть до Припяти, по ней - до Днепра, а далее аж до Чёрного моря… Вряд ли это приходило в голову пацанятам того времени, не до того им было, не до путешествий. Хотя, против их воли, в путешествия отправиться придётся, иногда в очень далёкие, порою и безвозвратные.
У Михаила родились: от первой жены - Леонард (писатель-краснодарец Леонид Пасенюк, 1927, фронтовик, путешественник по Дальнему Востоку аж до Командорских островов); Владимир - журналист в Полтаве; от второй жены - Александр (последняя должность - судья Конституционного суда Украины)... Мои троюродные братья.
У Андрея Евдокимовича родились две дочери: Ольга и Надежда; сын Фёдор…
У Григория Евдокимовича был сын Николай…
У Макара Евдокимовича тоже были дети. Предполагаю, что Макар Юрьевич Пасенюк, финансист, родившийся в 1970, доводится ему внуком.
У Архипа Исидоровича родились три сына: Владимир (1920 - 1943?), Николай, Александр; дочь Одарка.
По частотности фамилия занимаем 33450-ое место в Украине.
Ни Пасенюки, ни Пасинюки (к слову в нынешней Украине их втрое меньше, чем Пасенюков, и размещены компактно, что позволяет утверждать: данное написание явно ошибочное) не попали в козацкие реестры 16 - 18 веков. Значит, землеробы испокон веку. Зато их не обошли вниманием бдительные органы и расстрельные тройки в 30-ых годах.
Пасенюк Федір Дмитрович, 1904 р.н., Станіславська обл., заарештований 10.07.50, “допомагав ОУН”, десять років таборів; реабілітований 26.05. 56 р.
Пасинюк Опанас Антонович, 1907 р.н., Вінницька обл., село Скаржинці, військовий, заарештований 26.12. 44 за статтею 54-10/2.
Пасинюк Іван Сидорович, 1883 р.н., село Гулянка Ушомирської волості Житомирського повіту… О нём подробнее потом.
Пасенюк Александр Ефимович, 1901 г.р., село Малый Доростай Дубенского уезда Волынской губернии. Исключён из ВКП(б) в 1934. Образование низшее, техник горотдела связи. Проживал в Туапсе. Обвинение: антисоветская агитация. 27.05.39 дело прекращено в связи со смертью обвиняемого. Реабилитирован 18.10.1991.
Пасенюк Павел Антонович, 1910 г.р., Пинск. Белорус, из рабочих. Образование низшее среднее, механик речного пароходства. Арестован 8.2.1941 как член контрреволюционной организации. Осуждён ОСО 3.06.41 на восемь лет лагерей. Реабилитирован в 1989.
Пасенюк Владимир Антонович, 1906 г.р., Пинск. Белорус, из рабочих, образование низшее среднее. Речное пароходство. Партийность: кадет (!!!). Обвинён в антисоветсткой агитации. Осуждён ОСО на пять лет лагерей. Реабилитирован 11.07.1989.
Полон ли этот перечень? Думаю, нет.
“...целое поле разрытых могил. Трупы лежат лицами вверх. Немцы разрешают искать своих, но велят обязательно взять с собою щётки, потому что все трупы обсыпаны каким-то хлорной известью: её нужно счищать, чтобы увидеть лица. Поле мне показалось огромным. Запах стоял ужасный.Тела в длинных рвах лежали друг на дружке валетом… Возможно, я был в нескольких шагах от своего отца, но больше мы не смогли там находиться… Потом мне долго снились кошмары: как будто очищаю лицо у покойника, и он раскрывает глаза и смотрит на меня. Но это был не отец…”
Из воспоминаний Анатолия Медвецкого, сына Ивана Ивановича Медвецкого, рабочего сапожной промартели, арестованного осенью 1937 и расстрелянного 1 апреля 1938 года. На поле возле Винницы.
Моего деда расстреляли на поле возле Житомира… За одиннадцать лет до моего рождения.
Иван Исидорович (Сидорович) Пасенюк родился в 1883.
На царскую воинскую службу призывали в 21 год. Значит, жрребий вытянул в октябре 1904; поскольку имел начальное образование, вернулся, примерно, в 1907? Был ли отправлен на русско-японскую войну? Гоняли ли на усмирение бунтовщиков города и села в революцию 1905-06 годов?
В семье ещё долго служили детям солдатская папаха и солдатский башлык, который перешёл от Филимона к Василию (обвязывались, закутывались зимою, когда ходили в школу).
Исповедальная ведомость Свято-Покровской церкви села Бондаревки на 1912 год.
Среди “крестьян деревни Гулянки” находим:
“Иванъ Исидоровъ Пасенюкъ, жена его Ксенія Евфимьева, 24 года, дети: Викторъ, 3 года, Елена, 2 года…”
Если исходить из того, что с рождением детей не задерживались, то Иван и Ксения (Оксана), дочь Евфимия, Власенко обвенчались в той же церкви в 1908.
Звідки вітер на країну подує, звідки сонечко зійде та про інше я хотів би спитати в бабуні, та, на жаль, її ніколи не бачив. Чи умнішають люди з роками, чи руками досягнемо неба, в дідуся я хотів би спитати, та, на жаль, його ніколи не бачив. Все життя у бабуні відібрали, замість хліба дали свічку потримати. Все життя в дідуся відібрали - дали кулю у грудях потримати. І не знаю, звідки вітер подує, чи руками досягнемо неба, бо ніколи не бачив бабуні, дідуся теж ніколи не бачив.
Первенец Виктор родился в 1909, Алёна - в 1910, Филимон - в 1915…
В той же “Исповедальной ведомости” упомянуты и другие Пасенюки.
Мой двоюродный дед: “Евдокимъ Исидоровъ Пасенюкъ, 38 лет, жена его Акилина Феодорова (дочь), 38 лет, дети Лаврентій, 16 лет, Григорій, 13 лет, Михаилъ, 12 лет, Андрей, 9 лет, Евдокія, 6 лет, Серафима, 4 года, Марія, 1 год”.
Ещё один двоюродный дед: “Артемій Исидоровъ Пасенюкъ, 23 года, жена его Елена Трофимова (дочь), 19 лет”. Без детей: молодые, только поженились? (Про него, кстати, отец мне не говорил: запамятовал? рано погибли?)
В Гулянке в 1912 жили Николаенки (очень много), Кузьменки (много), Данилюки (много). Про Ярошенок я уже писал. Упомянутого в “Ведомости” Григория Моисеевича Ярошенко, 1896, расстреляют по одному обвинению с моим делом (и реабилитируют через двадцать лет). В том же списке расстрелянных есть Степан Гаврилович Николаенко, младшего брата того Семёна Гавриловича Николаенко, который в 1912 вместе с молодой женою Иулитой, дочерью Исааковой, быо у исповеди и святого причастия… Чуть не в каждой семье по несколько детей, которым предстоит пройти через Семнадцатый и всё последующее.
А служили в этой церкви в 1912 приходской священник Иоаннъ Вафоломеевъ (сын) Речицкій, псаломщик Иван Ананьевичъ Божкевичъ, просфорня Марія Антоновна Равицкая (вдова). У священника четверо детей, у псаломщика - шестеро. Их особенно не помилуют Семнадцатый и другие проклятые годы...
Ивана Пасенюка должны были мобилизовать в 1916. Успел на фронт или в запасном полку дождался обеих революций и общего развала?
Как прошли для него 1918 и 1919 - со всеми переворотами, налётами, сменой флагов и властей?
В ноябре 1917 в Коростене была установлена советская власть: ревком и прочее.
В марте 1918 город был занят австро-венгерскими войсками - до ноября.
Потом установилась власть Директории УНР. На один день город специально признали столицей и в штабном вагоне утвердили Малый Державный Герб Украины - тризуб на синем фоне.
В 1918-19 Коростень пережил три погрома.
От Коростеня до Гулянки - 32 километра.
Атаман Соколовский Дмитро родился в 1894 в семье псаломщика. Прапорщик на первой мировой. Учитель в украинской гимназии, сохданной семьёй Соколовских в 1917 в старинном (1584 год) селе Горбулёве. Входил в Радомышльскую группу украинских социалистов-революционеров. Борьбу против большевиков начал после того, как младший брат Олекса, командир небольшого отряда с громким наименованием “Курень смерти”, погиб при подавлении большевистского мятежа в Коростышеве 5 января 1919. Возглавил отряд, доведя его численность до пятисот человек, а к апрелю до восьми тысяч. Был объявлен вне закона большевиками, с которыми вёл успешные бои. В ночь с 7 на 8 августа застрелен через окно односельчанином, польстившимся на объявленную награду в семь миллионов рублей. Место захоронения атамана девяносто лет сберегалось в тайне…
Его бригаду возглавил брат Василь, а после его подлого убийства - семнадцатилетняя сестра Александра (“атаманша Маруся”). Есть несколько версий касательно её гибели в бою.
В УКРАИНСКОЙ ССР
20 марта 1921 родился Василь. Он не знал своих дедов-бабушек ни по отцу, ни по матери: рано умерли?
5 - 9 ноября 1921 через Бондаревку прошёл рейд Волынской группы армии УНР под командованием Юрка Тютюнника. (Именно его один раз упомянули в протоколе после выбивания нужных показаний из Ивана Пасенюка, но в окончательную версию не включат почему-то, ограничившись “бандой Соколовского”.)
В 1923, в мае (?) была сделана семейная фотография. Главе семейства - 40 лет, его жене Оксане - 32. (Через год - на Благовещение (7 апреля) - она умрёт. “Помню ту весну, как мама долго болела, как её хоронили. Часто с Алёной и двоюродными сёстрами Яриной и Василиной мы ходили на могилку, ухаживали за нею; в ногах у мамы был похоронен мой самый старший брат Виктор. Когда мама тяжко хворала, за нею доглядала и занималась моим воспитанием Одюшка (из маминого родства - на правах горничной). Хозяин в тёмно-сером пиджаке, белая сорочка, застёгнутая под горло, чёрная жилетка; брюки заправлены в сапоги гармошкой. Хозяйка в белом платье с оборками, в светлой кофточке с вышитыми узорами и цветами ; шея украшена монистом в три ряда. Алёне здесь 13 лет. Смотрю на руки матери и дочери: иного слова. кроме “натруженные”, не нахожу: именно натрудившиеся. На Алёне светлая кофточка, перехваченная в талии узким ремешком. Она держит в руках узкий горшочек с крупным цветком (вырастила сама?). Обута в башмачки. По центру на маленькой табуреточке сидит Филимон, ему восемь лет, а кажется старше; зачёсан на косой пробор, смотрит едва ли не с вызовом (проглядывает характер задиристый). Штанцы коротковатые, зато белая рубашечка застёгнута на все пуговички. Оба мальца босиком. Прищурившийся Василий (ему третий год пошёл) и вовсе в рубашонке ниже колен, то есть штанцов не заслужил.
Бродячий фотограф снимал прямо на лужайке возле хаты: на стену - под ветви дикого винограда (?) - повешен кусок тёмной ткани - для контраста. Господи, до чего же доверчиво облокотился младшенький на крепко стоящую на земле ногу отца, который легко придерживает сына обеими руками, чтобы тот не сбежал в момент, когда пыхнёт и щёлкнет от непонятного одноглазого ящичка на высокой треноге.
(Если поставить рядышком фотографии моего отца, меня и моего внука Андрейки в этом же возрасте, то мы очень и очень схожи между собой. И ещё: гляжу на своего деда, а вижу отца, каким он был под шестьдесят и старше. Фамильные черты…)
(Фотодело стало после войны одним из любимейших занятий Василия Ивановича: он неустанно запечатлевал нашу семейную историю, чтобы ничто не пропало, чтобы никого не пропустить, как многое и многие в его жизни до того исчезли бесследно и навечно.)
Этой фотографии скоро (через четыре года всего) исполнится сто лет. Отец несколько раз переснимал её, пытался увеличить, чтобы в чём-то удостовериться, что-то ещё разглядеть, но изображение только мутнело и размазывалось: в май 1923 ход был закрыт наглухо. Иван Сидорович в 1935 году передал снимок на хранение Алёне, от неё он в 1964 перешёл к Василию (у Филимона хранилась отдельная фотография отца, на которой он снят по возвращении со службы или на самой службе). С 1997 снимок был у меня.Теперь, в конце 2019, передаю его вместе со всем небогатым нашим архивом старшей дочери…
Оксана Матвеевна Власенко, 1890 - 1924. Бабушка, которой я не видел и не мог видеть.
Виктор Иванович Пасенюк,1905 (1902?) г.р., учился в учительской семинарии в Коростышеве вместе с ровесником - двоюродным братом Михаилом Евдокимовичем; умер в 1920 (?) от заражения крови (?).
Алёна Ивановна (1910 - 1963 (1964?), в замужестве (втором?) Василенко. Два сына - Михаил (1938 г.р.) Григорий, две дочери - Надежда (моя крёстная) и Галина. Войну провела в оккупации.
Филимон Иванович (1915 - 1980). Получил педагогическое образование, учительствовал, директорствовал. В годы войны партизанил. Любил изрядно выпить. В последние годы проживал в Ровенской области. Семеро сыновей (Виталий, Виктор, Леонид, Валентин, Георгий, Владимир, Анатолий), две дочери - Тамара и Светлана.
Бланк свидетельства о рождении напечатан на двух языках, заполнен на украинском с отступлениями от березня к марту. Фамилия записана правильно - через Е, но у отца исковеркано отчество, а у матери оно и вовсе не проставлено, что для той жёсткой и жестокой эпохи совершенно нехарактерно. (Поверх нашлёпка штампом: “Паспорт выдан 1947 г.” - демобилизованному. Вряд ли этот документ ездил с отцом на Урал и на войну - наверняка хранился у Алёны. А может, это и вовсе дубликат, и не за ним ли ещё ездил Василь на побывку в Гулянку то ли в сорок шестом, то ли годом позднее?)
Вася остался без матери в три года. Через год (?) отец привёл в дом новую жену.
Ярина, замужем за Иваном с 1925), мачеха для Алёны, Филимона и Василия, мама для Ольги Ивановны (родилась в 1926, прожила недолго) и Бориса Ивановича (1928 - 2008): войну пережил в оккупации; в 1947 по мобилизации отправлен на восстановление Донбасса; почти всю трудовую жизнь - электриком на фенольном заводе в Нью-Йорке на Кривом Торце; сын - Виктор, два внука - Андрей и Виктор, два или три правнука, - носители и продолжатели фамилии по этой линии.
“Хозяйство у нас до колхозов было немалое: две лошади, три коровы постоянно, 2-3 свиньи. свиноматка, много разной птичей мелочи (даже десять пар голубей). 4 га пахотной земли, которая, видимо, по большей части была приданым за мамой, так как землю Исидора Микитовича пришлось делить на трёх братьев и на приданое для сестры Дарьи. Граничившую с одной стороны с нашей землю в селе называли “Костюковской” (Костюки - прозвище родителей мамы). Дом был крыт жестью, потом её ободрали для колхоза. Жили неплохо, середняками считались. Трудиться я начал года в четыре: присматривал за курами и гусями. Потом перенял эстафету у Филимона, который пас скот до меня… В доме был хлеб чёрный и белый. По воскресеньям и праздникам пекли булочки, на это большой мастерицей была Алёна. Она же ездила с отцом на мельницу, возили зерно на помол. В кладовой стоял обширный ларь, поделенный на четыре части: для каждого сорта муки. Гречневая мука хранилась отдельно. Был и другой большой ларь с отделениями - для круп и зерна. На чердаке к балке были подвешены корзины с засоленным салом. Его было много. Сливочного масла, творогу всегда было вдоволь, и хранилось это в холодной кладовой. На зиму, когда молока было мало, заготавливали бочку масла и бочонок творога - присоленных. Из растительных масел были льняное и конопляное. Их давили дважды в год на олейнях (маслобойках?) немца Рудольфа, который жил в Боголюбовке, в немецкой колонии. Там у многих были сельхозмашины по сеянию, уборке, молотьбе и очистке зерна. У них отец кое-что купил и научился пользоваться. Свой инвентарь немцы распродавали, когда по вербовке уезжали в 1925-26 годах в Америку. Они и отца моего уговаривали, но мачеха (отец к этой поре уже женился вторично) была категорически против. Не с этого ли и пошли позднейшие разлады между ними?
В 1925 - 30 годах Иван Исидорович заложил большой сад - для сыновей и внуков…”
(В 1978 году, в августе, сад ещё был жив, хотя и запущен, заброшен.)
Школьная пора: 1930 - 1937. Почему-то учить отправили аж в девять лет. Или учился с перерывами, но с семи? Или проще: семья не могла плотянуть двух учеников сразу, и потому сперва дали втянуться в ученье Филимону...
В 1887 открыто Гулянецкое двукомплектное народное училище. До 1912 оно работало в частном доме И. С. Буйнова. Потом полное начальное (четыре класса), которое к тридцатым годам переросло в семилетку. (Во время войны здание было полностью разрушено. После освобождения школа работала как начальная в приспособленных помещениях - в классах-комплектах (первый с третьим, второй с четвёртым). Заведующий - Лотыш Сергей Михайлович. Не его ли отец - Лотыш Михаил, расстрелянный по одному делу с моим дедом? Тогда странно, что с таким пятном в биографии доверили работать в системе просвещения. Кстати, не потому ли (пытаясь замести следы) Филимон директорствовал в соседней области?
В этой школе поочерёдно отучились мои дядья Виктор и Филимон, отец, дядько Борис.
Как не отметить настойчивость, с какою Иван Сидорович всех сыновей старался выучить!
Когда до Гулянки добралось колхозное поветрие, Ивану предлагали стать председателем (головою) - не согласился. Но и это не уберегло его от расправы.
Весною 1933 в Украине от голода умирали каждую минуту 17 человек, каждый час - 1000 человек, каждые сутки - две тысячи пятьсот человек. Житомирская область среди наиболее пострадавших.
Двенадцатилетний Вася доходил и, наверное, помер бы, если бы не любимый учитель, который привёл его за руку в жалкую столовую при школе, где кормили скудно, зато ежедневно горячей болтушкой из бог знает каких отходов и остатков.
Свидетельство Народного Комиссариата Просвещения УССР: полностью на украинском языке! Выдано 20 июня 1937 года об окончании Гулянецкой неполной средней школы… Киевской области. При отличном поведении показал очень даже хорошие знания: одиннадцать оценок “отлично”, две “хорошо” (украинский и русский). И ни одной “посредственно”. Среди подписавших учителя Розенштейн, Дорошенко…
Свидетельства вручались наверняка под школьный струнный оркестр, в котором Василь изрядно научился играть на мандолине и балалайке.
Был восторг, уверенность в себе, мечты и планы. Старший брат к этой поре уже встал на ноги: предполагаю, учительствовал в соседней области, откуда прислал фотографию “на долгую и добрую память отцу, Васе и Алёне от Фильона” (видимо, домашнее его прозвище, может, он сам себя так называл года в три-четыре, вот и закрепилось, как обычно бывает). Умиляет своей сугубой серьёзностью, почти официальностью продолжение: “В знак пребывания в Козятинском районе в 1936 году”. И дважды расписался, как бы закрепляя неустановившуюся подпись… Первое марта. Филимон в чёрном полушубке, кепке с широким козырьком; вместо шарфа выглядывает ворот вышиванки. Правая рука солидно заложена за борт. Молодой наставник сидит возле хаты, в которую определён на постой? Или возле сельской белёной школы? Ему удалось добиться того, чего не было дано добиться Виктору. Теперь черёд за Василием?
В автобиографии (1949 год) отец пишет: “В 1937 - 38 учился в средней школе для колхозной молодёжи…” Значит, мечтал о вузе? “По окончании 8 класса по причине изменения семейного положения и материальных затруднений вынужден был оставить учёбу и перейти к труду”.
Изменение семейного положения? Просто-напросто он осиротел полностью. Его осиротила власть. Та самая - “рабоче-крестьянская”.
После февральского (1938 год) выезда в Украину нарком Ежов добился резкого увеличения лимитов на репрессии для этой республики: 17 февраля Политбюро ЦК ВКП(б) добавило ещё 30 тысяч. Их предстояло найти, их отыскали.
“Начали со ста, а потом и по триста человек расстреливали только за одну ночь”. (Л. Кондрацкий, сотрудник УНКВД по Житомирской области.)
“Когда началась массовая операция, я всё время работал на исполнении приговоров. Я перестрелял тысячи людей. Это стало отражаться на здоровье… Придёшь на работу, а работать не можешь. Пойдёшь - убьёшь птичку или кошку, а потом работаешь”. (Феликс Игнатенко, сотрудник УНКВД по Житомирской области).
Расправщики
Гойхман Моисей Борисович: родился в Шполе в 1910; член ВКП(б) с 1931, в органах - с 1934; в 1943 - старший следователь СМЕРЩ 7-ой гвардейской армии, капитан госбезопасности; награждён двумя орденами и двумя медалями “За боевые заслуги”.
Осенью 1937 начальником Коростенского райотдела стал сержант госбезопасности Моисей Ирмович Гилис (1909 г.р., член ВКП(б) с 1930, в органах - с 1935; в августе 1938 переведен в центральный аппарат НКВД УССР; в 1944-45 сотрудник СМЕРШ Второго, затем Четвёртого Украинского фронта, в эту пору уже майор госбезопасности; награждён тремя орденами и медалью “За боевые заслуги”...
Врид. начальника 1 спецотделения УНКВД Зуб Николай Андреевич: родился в 1902, младший лейтенант госбезопасности; в 1939 уволен за мародёрство (вместе с кучкой сотрудников-подельников снятые с остывающих тел сапоги, кожаные пальто, куртки, иную одежду и ценные вещи не включал в опись, не отправлял, как положено, на рассмотрение и решение начальству, а пускал в оборот самолично - через барахолки и барахольщиков). Войну закончил помощником начальника дивизионного отдела кадров; награждён двумя орденами, медалями “За боевые заслуги” и “За отвагу”.
Сотрудник Житомирского УНКВД Лазоркин Михаил Иосифович, помощник коменданта: “Были случаи, что кровь с автомашины, на которой вывозили расстрелянных, смывали во дворе, и красная от крови вода по канве вытекала за ворота на улдицу. Теперь мы приспособились, и весь двор обсыпаем опилками, а машины обкладываем сперва разным барахлом с убитых же - пиджаки, кожухи - и теперь кровь не протекает”.
Почему выбор пал на моего деда? Был ли он первым арестованным по намеченному делу? Или на него показал кто-то из скрученных ранее односельчан?
Постановление об аресте 9.IV. 1938 подписали энкавэдисты Гойхман и Гилис.
“...по соцположению кулак… обвиняется в преступлениях, предусмотренных статьями 54-2, 54-11, выразившихся в том, что он является членом контрреволюцилнной военно-повстанческой организации…” Всё на русском, без заигрываний.
На следующий день городской (впоследствии прокурор отдела по спецделам Житомирской облпрокуратуры) Бычков санкционировал арест и содержание под стражей ПасИнюка Ивана Сидоровича. Законники!
Ордер подписан Гилисом и секретарём ГО НКВД (Вот единственный украинский следочек: бланк отпечатан в Коростенской друкарне.)
Обвиняемый арестован и доставлен в тюрпод (тюрьма под Коростеньским ГО НКВД.
Как это происходило, в какое время суток? Дома кто находился, к кому были направлены прощальные взгляды и слова уводимого, увозимого?..
А ведь ещё был обыск. Старательно ли, достаточно ли тщательно копались - в углах хаты, в пустых по-колхозному кладовых, в беззвучных сараях? Что искали? Оружие и листовки? Что нашли? Вилы, серп и молоток…
Сто семнадцатый лист Дела: протокол обыска. Бланк криво-косо заполнен карандашом: каракули недоучки. Изъят паспорт ЭЖ № 205751. И больше ничего! Только размашистый прочерк в виде небрежной буквы Z, последней буквы в латинском алфавите.
Обыск производил сотрудник НКВД А. Павленко. Перед ним расписался мой дед: буквы сползают со строки, вместо последней - безнадёжный росчерк.
Лист № 118 (кстати на всех листах сперва была двойка вместо единицы: запутывались в запарке! это ж скольких обработать надо, перед тем как пустить пулю в затылок - - -): “Анкета арестованного”: семнадцать основных пунктов плюс четыре добавочных. В дате рождения - только год (арестованный уже не мог припомнить? или это уже несущественно?). “Работник колхоза”. Теперь знаю, что колхоз в Гулянке назывался “Перше травня. Паспорт деду был выдан 15 марта 1936. Почему-то за одни сутки Иван Сидорович из кулаков переведен в середняки, но вины данное обстоятельство нисколько не умалило и никого не смутило. “До революции и после неё - крестьянин”. Всю сознательную жизнь отдал возделыванию земли. “Малограмотен”. “В белых и других контрреволюционных армиях не был, участия в бандах и восстаниях против Соввласти не принимал”. “Состав семьи: жена Ярина, 50 лет; сын Василь, 17 годов; сын Борис, 9 годов”.
10 апреля - воскресенье.
Боря наверняка видел, как уводили отца.
Подпись арестованного на этом документе странно сжата, словно выведена через силу.
Листы 221 - 222, явно беловик - протокол итогового допроса: что удалось выбить, к чему удалось принудить. А как выбивалось и принуждалось - это на отсутствующих черновиках. В “Протоколе допросу” 14 апреля оперуполномоченный III отделения Ткаченко аккуратными буковками отработанного почерка живописует о достигнутом результате: очередной заговор раскрыт вовремя, заговорщики изобличены и признались.
Итак, в селе Гулянка, в недрах колхоза “Перше травня”, с 1933 года действовала хорошо законспирированная военно-повстанческая организация, в каковую Иван ПасИнюк был завербован тогда же Ярошенком Яковом Климовичем…
Опять эта фамилия - Ярошенко. Носителей её в Гулянке столь же много, как и Пасенюков.
До чего же безграмотен этот Ткаченко! Во всех смыслах.
Но выколотил из деда признание, что он активный участник петлюровско-соколовской банды и с оружием в руках выступал против Соввласти.
(Соколовский -
Заговорщики намеревались, дождавшись войны, ударить в спину Красной армии, для чего и множили свои ряды: в протоколе перечислены ещё шесть фамилий односельчан, которым, кроме обвинения в бандитизме, в вину вменялось, что “имел земли 10 га, лошадей, коров, весь (!) сельхозинвентарь… имел земли 11 га, лошадей, коров, молотарку с приводом, сечкарку… имел земли 7 га, двух лошадей, двух коров, весь сельхозинвентарь…”
Только оружия у страшных и злобных борцов с Совластью не было: “Ярошенко мне говорил, что если нужно будет, мы достанем, где именно, он мне не говорил”.
Данилюк Иосиф Семёнович. Василенко Марко Семёнович. Василенко Иосиф Тимофеевич. Лукьянчук Юхим Матвеевич. Данилюк Ефим Васильевич. Ярошенко Григор Мойсеевич…
За кого-то из Василенок вышла замуж моя тётя Алёна. Все, все там повязаны: жизнью на земле, соседством, кумовством, родством, своим пролитым потом, своею пролитою кровью.
И хотя всё предельно ясно сформулировано накануне, зачем-то на листе 223 пишется ещё один протокол - от 15 апреля. Должно быть, это была обязательная предписанная процедура: “Я признаю /себя/ виновным в том, что принимал активное участие в петлюровско-соколовской банде, в 1933 был завербован в повстанческую организацию Ярошенком Яковом, которая своей целью ставила вооружённое выступление против Соввласти с целью свержения её”. Правильно: чего ждать войны, если пора свергать?
“К своим показаниям добавить ничего не имею”...
Сразу или погодя арестованных по этому делу отправляют в Житомирскую тюрьму. Через полмесяца их будет “судить” тройка при Житомирском Облуправлении НКВД.
В одну ли камеру их затолкали скопом - в непроходящую духоту, в непрошибаемую тесноту? О чём они толковали промеж собою, селяне-закопёрщики? Дозволялись ли передачи? Добрались ли до стен тюряги Ярина с сыном? Василь? Алёна? Филимон? Хоть кто-нибудь из Ярошенок, Василенок, Данилюков, Пасенюков - - -
Имена расправщиков: Гойхман, Гилис, А. Павленко, потом тот оперуполномоченный, который опрашивал первым в тюрподе и вёл дальнейшие допросы - непосредственный кат Ткаченко…
Письмо начальника Малинского РО НКВД Михайленко наркому Ежову: “Считаю своим партийным и чекистским долгом сообщить Вам о том, что… является преступным в оперативно-следственной работе. ДОПУСТИМО ЛИ: 1) производить аресты без наличия компрометирующих материалов, а исключительно по занимаемой должности и по национальности; 2) врать прокурору во время вынесения постановления об избрании меры пресечения, представляя ни на чём не обоснованную справку; 3) применять жесточайшие физические меры воздействия не только к отъявленным уже изобличённым врагам, а и ко всем арестованным всплошную и содержать их в общих камерах тюрпода или КПЗ, где содержатся и арестованные, преступная деятельность которых, возможно, и не будет доказана; 4) допускать такое положение, что раз арестованный попал в камеру тюрпода или КПЗ, виновен он или невиновен, обязательно должен быть угроблен только потому, что он сам избит или видел жестокие избиения других; 5) допускать крики и визги арестованных в кабинетах следователей до того, что слышно на улице и может стать достоянием массы?
В результате массовых и сплошных избиений, причём избиений некультурных и неосторожных - до полусмерти, имеют место случаи провокационных показаний на социально близких нам людей, коммунистов и стахановцев, контрреволюционная деятельность которых маловероятна, но часть из них подвергаются аресту ввиду недостаточно критического и вдумчивого отношения к показаниям.
Всё это имеет место в Коростенской оперспецгруппе Житомирского облуправления НКВД УССР, где временно работаю и я.
Младший лейтенант госбезопасности /подпись/”.
Автор письма арестован 10 мая 1938.
Михайленко Кондрат (Аркадий) Каленикович родился в 1902 в селе Сувид Киевской губернии. Член ВКП(б) с 1927, в органах с того же времени. Уволен после ареста, освобождён 9.01.39.
В 1944 награждён орденом Красной Звезды как партизан. Умер в 1992.
Каким был состав тройки при Житомирском Облуправлении НКВД, 5 мая 1938 обрёкшей деда на высшую меру наказания? Фамилия секретаря: проставлено - ЗУБ, но подпись отсутствует. Непорядок. Возможно, забыл расписаться в спешке и суете сержант госбезопасности Шраменко, на этой должности с февраля 1938.
Возглавлял тройку Вяткин Григорий Матвеевич (1909 -1939), член ВКП(б) с 1921, в органах - с 1923; начальник ОУ НКВД с февраля 1938, а в в июне повышен в звании до майора госбезопасности. Лично распорядился расстрелять свыше 4000 человек, среди них были беременные и несовершеннолетние...
Слева и справа от него сидели областной прокурор ( часто сменялись, - может, Черкез?) и первый секретарь обкома (Диденко Максим Авксентьевич, 1904 г.р., комсомолец с 1923, член ВКП(б) с 1926; в январе 1938 направлен на высший партийный пост в Житомирской области. Кстати, востоковед: закончил Восточный институт в Ленинграде. Во время скучных расправных заседаний припоминал Хайяма?.. Позднее арестован и несколько осуждён за халатность, проявленную при рассмотрении дел: подписывал, не читая, а должен был, согласно ритуалу, внимательно прочитывать, а затем уж подписывать.
Нет, ни на одном заседании ни одного случая заминки, несогласия, обсуждения, разногласий, спора не зафиксировано: всё единогласно.)
Выписка из протокола №49 заседания тройки при Житомирском Облуправлении НКВД от 5 мая 1938 г.
Дело Коростенского горотдела НКВД № 349, лист 268: “слушали” - “постановили”.
“Бывший петлюровец. Под силой оружия заставлял население принимать участие в петлюровской армии. Участвовал в восстании против Сов. власти на стороне полит. банды Соколовского”. Витиевато как-то сформулировано.
“До ареста работал в колхозе. Обвиняется в том, что является членом контрреволюционной повстанческой организации с 1933 года”
РАССТРЕЛЯТЬ.
Только в этой смертной бумаге (наконец-то!) фамилия убиваемого указана правильно: ПасЕнюк. Сверились-таки с паспортом?
(На украинском всего лишь обязательное внизу бланка указание: “Житомирський Облліт… друк…)
В этот же рабочий день (четверг) тройкой к высшей мере наказания были приговорены четыреста пятьдесят четыре человека. По сколько минут на решение каждой судьбы пришлось?
10 мая этой же тройкой отправлены на смерть 621 человек...
Может, этот расстреливал? Тимошенко Григорий Антонович, 1905 г.р., кандидат в члены ВКП(б) с 1931, помощник коменданта (главного расстрельщика) ОУ НКВД, в декабре 1937 награждён орденом Красной Звезды; а августе 1938 арестован, позднее осуждён за присвоение вещей убитых им людей. Отличался садизмом: не только расправлялся выстрелом в затылок, как полагалось по инструкции, но мог забить ломом или умертвить паяльной лампой. “Совместно с сослуживцами выбивал кирками и вырывал клещами из ртов расстрелянных золотые зубы и коронки в целях наживы”.
Или сам комендант лейтенант госбезопасности Митрофан Семёнович Люльков? Год рождения - 1905, член ВКП(б) с 1935; даже свой в доску своими же в доску был арестован в 1939 и осуждён в 1940 за чудовищность. Правда, в 1942 (ведь свой!) судимость снята. Служил старшиной роты в механизированной бригаде, награждён до войны - знаком “Почётный работник ВЧК-ОГПУ”, а в конце войны - медалью “За боевые заслуги”.
Лист №269: ответственный за приведение приговора в исполнение - Семёнов, в данном случае заменявший начальника 8-ого отделения ЖОУ НКВД младшего лейтенанта госбезопасности Зуба. В выписке из Акта проставлена фамилия Панасюк, - а какая разница? Зато крупно и вразбивку (со сладострастием) выделено слово - Р А С С Т Р Е Л.
25 дней мучений.
23 дня в ожидании расстрела.
И вот она, та самая дата: 28/ V 1938 года, суббота.
Как правило, уничтожали приговорённых с десяти вечера до раннего утра, чтобы успеть до рассвета сделать захоронение на секретном объекте, отведенном для НКВД.
Вместе ли с дедом были убиты остальные двадцать колхозников, проходивших по делу №413, или с ними расправились в другие дни того же мая?
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Спустя одиннадцать лет, 26 мая 1949, родился я, внук репрессированного.
И ещё девять лет спустя - лист 357-ой в том же деле.
“Военный трибунал Прикарпатского ВО в составе генерал-майора… и подполковников юстиции…, рассмотрел в заседании 18 ноября 1958 года протест военного прокурора по постановлению тройки… от 5 мая 1938, в соответствии с которым расстреляны: Ярошенко Яков Климович, 1898 г.р.; Данилюк Ефим Васильевич, 1896 г.р.: Василенко Марк Семёнович, 1905 г.р. - “до ареста председатель сельского совета”; Николаенко Степан Гаврилович, 1897 г.р.; Бондаренко Феодосий Иванович, 1897 г.р.; Данилюк Иосиф Семёнович, 1893 г.р.; Ярошенко Ефим Петрович, 1896 г.р.; Бондаренко Михаил Герасимович, 1889 г.р.; Данилюк Григорий Михайлович, 1901 г.р.; Данилюк Каленик Степанович, 1898 г.р.; Ярошенко Филипп Трофимович, 1893 г.р.; Данилюк Захар Терентьевич, 1889 г.р.; Дьяченко Николай Митрофанович, 1898 г.р.; Ярошенко Архип Петрович, 1894 г.р.; Ярошенко Максим Климович, 1901 г.р.; Пасенюк Иван Сидорович, 1883 г.р.; Лукьянчук-Примак Ефим Матвеевич, 1887 г.р.; Ярошенко Григорий Моисеевич, 1895 г.р.; Василенко Иосиф Тимофеевич, 1904 г.р. - “до ареста председатель колхоза им. Сталина в с. Бондаревка”; Войтович Василий Николаевич, 1906 г.р.; Лотыш Михаил Павлович, 1896 г.р.”
Об остальных в списке: “до ареста колхозник”.
Самый молодой - Войтович Василий, ему 32 года. Самый старый - мой дед: ему 55.
Странноватый список: ни по алфавиту, ни по датам ареста, ни по годам рождения...
Яков и Максим Ярошенки - братья, сыновья Клима.
Ефим и Архип Ярошенки - братья, сыновья Петра.
За небольшим исключением - сверстники, одногодки, ровесники. Вместе росли, пасли скот на лугу, бегали купаться на Бедрейку и на Уж, пригоняли лошадей из ночного, мерялись силой, учились у одних учителей - - -
Первыми - 7 февраля - были арестованы Войтович и Лотыш. на следующий день - Ярошенко Яков. Только 3 марта дотянулись до Данилюка Ефима. Зато 9 апреля аж 13 человек выдернули. Пасенюка и Василенко Иосифа взяли на другой день, а последним - 19 апреля - Ярошенко Григория. Что можно предполагать в этой цепочке арестов, какие жуткие выверты и изломы? Почему остановились на Григории? Ведь мужчины в колхозе “Перше травня” ещё оставались и без него - - -
Почему двадцать показалось недостаточным? Слишком круглое число? И добрали двадцать первого: так достовернее? Для кого? Кому тогда нужна была хоть какая-то, хоть минимальная достоверность?
Трибунал, “заслушав доклад… и заключение… об удовлетворении протеста, нашёл: /таким-то/ вменено в вину то, что с 1933 года принадлежали к контрреволюционной повстанческой организации, существовавшей в Коростенском районе; Лотыш и Войтович, кроме того, обвинялись в шпионаже в пользу Польши… произведенной дополнительной проверкой материалов дела установлены обстоятельства, которые полностью опровергают виновность репрессированных”.
Какие обстоятельства были установлены через двадцать лет после расправы, не сообщается.
“Трибунал округа определил: постановление тройки в отношении /таких-то/ отменить и дело о них производством прекратить за отсутствием состава преступления”.
Отменить РАССТРЕЛ? Это и господу Богу не под силу - - -
Между ХХ и ХХII антисталинскими съездами КПСС.
Мой отец (мы тогда жили в Пагегяй) не был оповещён об этом определении трибунала.
Что изменилось бы в моём мировосприятии, в моей судьбе, если бы я узнал в конце пятидесятых - в начале шестидесятых правду о смерти деда? На неизбежные расспросы родители глухо отвечали, что, мол, немцами убит, и я представлял - как в книгах и фильмах: повешен за героическую помощь партизанам…
Насколько острее были бы мои разногласия с советским строем к 1968 году?
Совсем в другую эпоху, 3 января 1990, я, почитав материал об обществе “Мемориал”, обратился в управление КГБ по Житомирской области, чтобы прояснить вопрос о судьбе деда. 19.01 мне был направлен официальный ответ, в котором сообщались три основные даты; к названию “разоблачённой организации” почему-то добавилось слово - националистическая (?); заканчивалось трафаретным выражением глубокого соболезнования. И: “Место его захоронения установить в настоящее время не представляется возможным… Другими сведениями в отношении Вашего деда не располагаем”.
А из Львова - в ответ на другой мой запрос - прислали справку из трибунала Краснознамённого Прикарпатского ВО: дело пересмотрено… постановление отменено… реабилитирован посмертно.
Понадобилось 32 года, чтобы внук хоть что-то достоверное узнал о том, когда и как сгубили его деда, виновного в том, что украинец, безответный колхозник, старательный трудяга. Больше ни в чём.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Справка на клочке бумаги с нечётким штампом Гулянецкой сельрады - за 5 сентября 1938 г. “Довідка. Дана ця громадянину с. Гулянки Пасенюк Василю И(?)вановичу про те що він дійсно мешканець села Гулянки Коростенського р-ну Житомірської області и найближча станція по місцю його проживання … Ушиця. Про що свідчать голова сільради …, секретарь … Ярко пришлёпнута печать.
А ведь ни Ярине, ни Василю, ни Боре не сообщили о том, что хозяин расстрелян, что ждать его бесполезно, а они ждали. Как и остальные осиротевшие семейства и хаты в селе, одном из тысяч и тысяч в Украине.
Вместо учения - работа. 1938 - 1939: бригадир (в семнадцать лет!) погрузочно-разгрузочной бригады на станции Емельяновка (село Горщик) Коростенского района - при Управлении инженерных войск Киевского особого военного округа. “Уволился по собственному желанию”. Так ли? Скорее всего дознались про репрессированного отца.
Далее полгода подрабатывал на гранитном карьере возле Гулянки. (На современной цветной фотографии карьер похож на огромные раскопки древлянского городища с россыпями окаменелостей - бывших древесных стволов: опор и перемычек прадавних времён.)
Осенью 1939 Коростенский район перестал был приграничным: граница отодвинулась далеко на Запад.
“В январе 1940 по вербовке выехал на Урал...”
Ни одной фотографии с 1923 по 1939.
В КАУНАСЕ ДОВОЕННОМ
Итак, временная столица Литовской республики.
Вместо Бразилии - “бразилки”: хаотично скученные трущобы - халупы, сбитые, слепленные из всякого подручного материала, вроде фанерных и картонных ящиков, мешковины, листов железа.
И - Лайсвес Аллея, вполне себе европейский проспект - с автомобилями и зеркальными витринами.
Завод Тильманса выпускал изделия из металла: гвозди, болты, проволоку, а также посуду алюминиевую и эмалированную, плуги и т.п. При фабрике работал клуб, где ставились спектакли, и кинотеатр, была столовая для работников.
Здесь в конце концов устроился Александр. Зинаида прирабатывала шитьём, вязаньем, вышиваньем. Экономила на всём: муж до дома доносил не всю получку.
Моя старшая сестра Зоя родилась 3 октября 1935.
Фотография, сделанная в ателье год спустя, очевидно: молодач семья вполне городского вида. Муж в тёмном пальто и шляпе; белая рубашка и галстук придают торжественности момента. Жена в пальто с “меховым” воротником, в шляпке. Отец обеими руками осторожно придерживает усаженную на высоченный табурет малышку в вязаной белой шапочке с помпоном (ладошки упрятаны в вязаные из тех же шерстяных ниток рукавички, горлышко укутано шарфиком). Никто не улыбается, а мама даже и грустна. Все красивы.
Несколько раз переезжали, меняли одно негодящее жильё на другое. А потом несколько лет подряд жили на улице Ашмянос - той, которая тянется вдоль воинского кладбища. (Оно начиналось с захоронений литовских солдат и офицеров, погибших в боях за независимость, в межвоенный период появилось немало могил с пропеллерами вместо надгробия - лётчиков в Литве почитали особо. В 1941 и 1944 добавились немецкие могилы. А потом возникла и стала расширяться советская часть. Когда мы с отцом в июле 1961 посетили это кладбище, обратил внимание, что на многих наших могилах последние даты уже явно после окончания здесь боёв: конец 44, 45 и 46 годы, - умершие от ран, погибшие по дурости, убитые грабителями...).
На Ашмянос мало чем друг от друга отличающиеся дома тянутся только по нечётной стороне - от №1 до №41. Где-то посредине
в одном из аккуратных частных домиков с двумя детьми жила вдова полька, сдававшая покосившийся флигель. Его предстояло привести в порядок, утеплить, обжить и успеть с этим до зимы.
Но прежде требовалось войти в полное доверие и просто понравиться хозяйке. Это Зине удалось: расположила к себе уже тем, что объяснялась, старательно используя польские обороты и словечки, с детства воспринятые от бабушки Елены.
Маёвки в Ажолинасе - большущем дубовом парке за знаменитым туннелем - просто народные гулянья.
16 февраля 1936: официальное открытие новопостроенного торжественного здания Военного музея, в крыле которого разместили картинную галерею Чюрлёниса. А сбоку от здания воздвигли памятник Неизвестному солдату, погибшему за независимость Литвы. Колокольная музыка с башни. Мощные гривастые львы на подходах. В нишах под арками - шведские орудия 17 столетия, крепостные пушки 19 века и полевые с первой мировой...Там всё было необычно, возвышенно, ярко.
Одно из сильных маминых впечатлений. (Мне дважды посчастливилось там бывать: в июле 1961, когда отец приехал за мною после смены в панемунском пионерлагере; в 1984, тоже в июле, когда я в предпоследний раз навестил Литву).
17-19 июня 1936: демонстрация и забастовка каунасских рабочих в связи с похоронами застрелившегося Антанаса Кранаускаса, который перед тем застрелил одного из хозяев лесопилки, на которой работал. В двух предсмертных письмах проклинал капиталистов, ругал власти и призывал рабочих объединяться в борьбе. Его хотели похоронить тихо, почти украдкой. Но собравшихся было тысяч пятнадцать-двадцать, разогнать их, противостоять им полиция, даже пустив в ход резиновые дубинки (“бананы”) и слезоточивый газ, не смогла, и процессия, захватив гроб, устремилась в центр столицы. Раздались выстрелы. Пострадали и демонстранты, и полицейские. По Лайсвес Аллее толпа двинулась в сторону кладбища… Началась практически всеобщая забастовка. В городе ввели осадное положение. Потом всё стихло, рассосалось. Решимости, ненависти не хватило.
Участвовал ли во всём этом Александр? Думаю, да. Иначе вряд ли маме так запомнилось бы это событие.
А ещё она издали видела - и не раз - гуляющего возле своей не самой богатой и слабенько охраняемой виллы Антанаса Сметону, президента-диктатора: “Ходит такой старичок с седой бородкой… Жена-полька с любовником всю кашу варили. А сам Антонелис безобидный был…”
В 1937 литовские баскетболисты стали чемпионами Европы. Встал вопрос о проведении через три года чемпионата в Каунасе. Для него решено было возвести современный спорткомплекс - Спорто Хале. Бетонное основание, металлические арки. Наняли всех кузнецов столицы и окрестностей. Чтобы собрать необходимые средства, выпустили облигации. Строительство лучшей в то время спортивной арены в Европе уложилось в триста дней. 21 мая 1939 состоялось торжественное открытие чемпионата. Строителям билеты достались бесплатно, остальные уплатили: за сидячие места - от двух с половиной до пяти литов, за стоячие - полтора или два лита. Всего Хале вмещала пять тысяч зрителей. Среди них были Зинаида и Александр Зарембы. Литовские баскетболисты отстояли чемпионское звание.
15 декабря 1938 разбился прославившийся перелётом через Северный полюс в Америку пилот Валерий Чкалов. Об этом сообщало литовское радио, тем более радио московское, которое здесь охотно слушали.
Странно звучит, но именно это событие решило спор о выборе имени для новорожденного - моего старшего брата Валерия. Подзахмелевшая застольная компания единогласно поддержала такое решение.
23 марта 1939 в порт Клайпеды вошло немецкое судно”Дойчланд”, доставившее Гитлера.
В начале апреля все литовские военные и полицейские силы, чиновничий аппарат и т.д. полностью выведены из Клайпедского края, куда вернулась Германия. Граница опять придвинулась к Науместису, к Сугинтай. Когда мама в последний раз перед войной побывала на родине?
1 сентября немцы напали на Польшу, два дня спустя Англия и Франция объявила войну Германии: началась вторая мировая. Президент Литвы в который раз напомнил о строго нейтральном статусе страны, но как его сохранить, будучи зажатым с двух сторон делящими польский пирог агрессорами?
21 сентября после оккупации Вильнюсского края Советский Союз вышел к литовской границе. Отныне судьбу Литвы напрямую решали в Берлине и Москве.
10 октября Литва согласилась на условия СССР: ей возвращалась Вильнюсская область, взамен в разных местах республики располагались советские гарнизоны. Как мрачно пошучивали над собой каунасцы: “Вильнюс мусу, о мяс - русу” (Вильнюс /принадлежит/ нам, а мы /принадлежим/ русским).
К лету 1940 однопартийный режим личной власти, установленный после переворота 1926, выел, выморил себя самого изнутри. Вот почему, когда над страной нависла опасность поглощения ( назревавшая начиная с событий осени), власть оказалась парализованной, не нашлось никого, кто бы взял на себя ответственность и призвал к сопротивлению, хоть к минимальному. Впрочем, уже был пример безропотно отдавшейся Чехословакии, куда более сильной во всех отношениях, чем три балтийские республики разом.
А летом случилось то, что я заучивал по нашим учебникам как “восстановление советской власти в Прибалтике”. 14 июня Советский Союз выдвинул ультиматум Литве - та приняла, и части РККА начали занимать всю территорию. Накануне произошло бегство Сметоны: слухи и карикатуры о нём посыпались как из рога. (Однако ему хватило ума не сдаться на поругание и казнь, в отличие от глав Латвии и Эстонии). Население - в массе - ликовало, не представляя, в какую неслыханную кабалу своими руками себя загоняет.
Маме запомнился какой-то бедняцкий вид вступающего в город красноармейского войска: обмотки, обвислая обмундировка, усталые лошади, волокущие пушки и армейские повозки…
А ещё: прикатившие следом командирские жёны, оккупировавшие магазины, заваленные невиданным в СССР богатством (это на задворках-то Европы!)...
Как ко всем захлёстывающим переменам относился глава семейства? Посещал ли митинги, участвовал ли в демонстрациях? Надел ли красную повязку, участвуя в национализации своего завода?
Выборы в Народный Сейм и провозглашение Литовской Советской Социалистической республики, тут же попросившей принять её в состав Союза. Началась советизация страны.
Массовые депортации, о которых говорили глухо, опять привыкая общаться шёпотом и намёками.
Эшелоны на дальних путях. В одном из них - развесёлые каунасские проститутки, нагловато заигрывающие с охраной...
НА УРАЛЕ
В справке от 12 июля 1954 г., выданной для оформления трудового стажа, указано, что В. И. Пасенюк работал в каменном карьере “Северка” (Свердловская ж/д, трест “Уралстройпуть” с 15 марта 1940 по 16 июня 1941 в качестве взрывника.
Одноименный посёлок расположен возле впадения реки Северки в реку Решётку. Входил в Первоуральский район. В 1928 начались разработки гранодиоритов, из которых был сложен утёс. Четыре года спустя он был взорван и на его месте образовался карьер.Окрестности очень живописны: скалы Соколиный камень, озеро Песчаное, гора Медвежка…
Вот что странно выглядит: сына репрессированного допустили к взрывным работам, к хранению взрывчатки и даже - “в мае 1940 был принят в ряды ВЛКСМ…” Или там, на Урале, с бдительностью обстояло хреновее, нежели на Житомирщине? Попустительства больше? Вряд ли. Что-то другое. Может, испытывалась большая нехватка кадров (“большой террор” катком и тут прошёлся), тем более толковых, хорошо обучаемых, исполнительных и честных, в конце концов, и потому начальники поневоле закрывали глаза на некоторые нестыковки в тех же анкетах, где отец никогда не указывал, что он из семьи репрессированного, - в наивной надежде, что поживёт спокойно, пока дознаются и доберутся.
Он невообразимо молод: девятнадцать лет, двадцать, а на всех фотографиях строгое до суровости лицо. Но в глазах не несчастье, не запуганность, не загнанность.
В своём ли костюме - первом, купленном на первую зарплату - снялся Василий на первой уральской фотографии? И всё-таки это не худощавость, а налёт измождённости, въевшейся усталости, почти обречённости.
Фотография “Привет с Урала” сварганена в дешёвом ателье: на заднике намалёваны деревья и горы в туманце. Два молодых человека (оба в костюмах, товарищ - в белой рубашке и при галстуке) придвинулись плечами друг к другу и руки сложили одинаково: композиция, отработанная снимавшим? Сверху и справа снимок подобрезан неровно, поэтому надпись на обороте пострадала. “...Кузьма Хмелюк. На память лучшему другу Саше от Васи… III - 40.” Подпись. (Практически такою она и останется в дальнейшем, а написанием Е вместе е и в мою роспись перекочует, только у меня небрежней, нервнее.) “Гор. Свердловск, ул. Кр… Март 1940. А ведь вряд ли Василий в одиночку рванул из родных мест. Мог и в дороге (дальней!) познакомиться. Среди репрессированных на Житомирщине нахожу братьев Хмелюков - Кузьму и Якова Григоровичей, а также Хмелюка Демьяна Гнатовича.
И ещё два товарища: “Мастицкий Феликс Ан(тонович) и Пасенюк Василий Иванович. 15 мая 1940 года в честь Поступления в ряды ВЛКСМ. г. Свердловск, ж-д Каганович, р-д Северка, № 72…”
Феликс - в форменной чёрной гимнастёрке, в петлицах эмблема железнодорожников. Василий - в неизменном костюме (белая рубашка и галстук в косую полоску); на лацкане сияют два значка - комсомольский и живописный “Осовиахим СССР”. У обоих только что принятых, ей-богу, просветлённые лица. Василь - не отрезанный ломоть, не выродок из семьи врага народа, а такой же как все настоящие сознательные советские люди! Вот за этим он и ехал так далеко - - -
Красивый снимок: Вася (он в гимнастёрке: курсантам выдавалась форма?) в окружении пяти принарядившихся (белые блузки) девушек. На поляне возле рощи. Посреди весны? На обороте: “1.Черепанова Валя. 2. Савинова Вера. 3. Бадьина Валя. 4. Анчутина Ольга. 5. Черепанова Анна… В память Урала”.
Анна несмело касается рукою плеча единственного парня. Хотя почему единственного? Кто-то же их сфотографировал!
Как же красивы эти девушки - за год до огромной войны...
“Разъезд Северка, г. Свердловск. В честь шести месяцев учёбы. Если мил вам будет этот образ, то храните до последних дней. А не мил, то друг в эту же минуту изорви и откинь от себя.
Надя”.
Нескладно, с ошибками, но - чувствительно. Кофточка в мелкий цветочек... Вполоборота. Прямая шейка, круглое лицо. чуть вздёрнутый носик. Взгляд сдержанно-играющий. Над причёской поработано: простая, но изящная (“корзиночки”?). Неужели тоже взрывница?
Шестимесячные курсы: с января по июнь? с февраля по июль?
Открываю документ: серенькую “Единую книжку взрывника”. Стаж взрывника исчисляется с 10 августа 1940. До этого, надо полагать, на подсобных работах и на обучении. Само удостоверение выдано аж 20 февраля следующего года государственной квалифкомиссией при гранитном карьере Северка: “Имеет право производства взрывных работ на открытых горных разработках”.
(Не это ли в годы войны предопределило, что отец оказался в инженерных войсках и уцелел вопреки тому, что его поколение оказалось одним из самых жертвенных.)
В книжечку вложены три талона на производство взрывных работ, выписанных на имя отца 20 февраля 1941. Почему они остались, не улетучились из “корочек”? Кстати, там нет подписи лица, заполнявшего талоны на разъезде Северка.
И последняя фотокарточка - то ли в языке пламени, то ли на сорванном с дерева листочке. Фототрафарет: “Дарю на Память. 1941”. На обороте: “16 июня 1941 года в память ухода в ряды РККА в память Урала”. И - подпись.
В видавшей виды форменной куртке с накладными карманами, застёгнутой на все пуговицы, в фуражке железнодорожника (?). Прямой острый взгляд, поджатые губы. Он - готов. Он ничего не знает о том, как всё изменится всего лишь через семь дней. А пока понедельник последней предвоенной недели.
В УКРАИНЕ: ОККУПАЦИЯ
23 июля 1941 развернулись ожесточённые бои на главной полосе обороны Коростенского укрепрайона: на линии Осовка - Гулянка - Белка - Зарубинка - Ягодинка. 24 июля немцы вновь предприняли атаку и заняли Гулянку, Ушицу, Бондаревку.
Двенадцатилетний Боря Пасенюк увидел и услышал новых хозяев его жизни. Потянулись почти двадцать восемь месяцев в оккупации.
Это теперь называлось рейхскомиссариат “Украина”.
Летом 1942 на Житомирщине действовало 14 партизанских отрядов. В ноябре в северные районы, включая Коростенский, пришли партизанские соединения Ковпака и Сабурова.
В июне 1943 перевозки врага на участке Сарны - Коростень -Новоград-Волынский срывали партизанские соединения Сабурова и Маликова.
Из советских разведданных на 27.8.1943: “В Коростене немцами раскрыта подпольная организация украинских националистов, имевшая на вооружении пистолеты. винтовки, пулемёты и др. 70 арестованных немцы направили в Житомир, где их содержат в специальном концлагере”. “В лесах северо-западнее Новоград- Волынского находятся пять отрядов украинских националистов по 100 - 150 человек в каждом, ведут работу среди местного населения”.
В КАУНАСЕ: ОККУПАЦИЯ
О том, что будет война, вокруг гудели за несколько дней до 22 июня. Запасались спичками, солью, мылом. И не только.
Когда начали бомбить аэродром и подходы к тоннелю, мама с семилетней Зоей и с трёхлетним Валериком, побежали подальше от жилья, как будто в чистом поле было безопаснее.
23 июня по Каунасскому радио сообщили о создании Временного правительства Литвы.
24 июня в город вступили немцы. При их попустительстве начался трёхдневный погром, “белоповязочниками” было убито до четырёх тысяч евреев. Остальных с 1 августа стали сгонять в гетто в каунасском пригороде Вилиямполе (Слободке).
(Оно просуществовало до первых чисел июля 1944, когда было ликвидировано и сожжено. Через него прошли не менее тридцати тысяч человек.)
Жители толпами собирались на возвышенных местах вокруг огороженного гетто, чтобы понаблюдать за тем, что там происходит.
Только за один день 28 октября (“Каунасская резня”) 1941 в поблизости расположенном IX форте (филиале городской каторжной тюрьмы) расстреляли до десяти тысяч евреев.
Зинаиду в числе других женщин погнали в центр города - прибирать в опустевших квартирах, хозяева которых погибли первыми: чтобы от еврейского не оставалось ни пуху, ни духу, потому что отныне здесь будут проживать немецкие военные и гражданские чины. Маме запомнились фотографии в застеклённых рамках: детские и семейные - которые велено было сбрасывать в мусорные вёдра и выносить на помойку.
23 июля Литва была включена в рейхскомиссариат “Остланд” в качестве генерального округа. Вскоре с улиц исчезли национальные флаги, вывешенные месяц тому.
В ноябре отряды литовской самообороны (“белоповязочники” и проч.) были реорганизованы во вспомогательную полицию.
С июля в строительных карьерах возле Панеряй (Понары) начались массовые расстрелы. (К лету 1943 здесь было уничтожено до ста тысяч евреев, поляков, военнопленных…)
Анекдот о прусаке. “Вон прусаки побежали”, - о тараканах. “Нет, это не пруссаки: это Красная Армия бежит”.
Маме запомнился рассказ немецкого солдата о танках, застревавших на поле боя в месиве наваленных тел, наматываемых на траки гусениц.
Была введена система скудных продуктовых карточек: эрзац вместо масла, эрзац вместо хлеба…
На предприятия были назначены немецкие управляющие, выполнялись в основном военные заказы.
Как и до войны, рассчитывать приходилось только на свои силы: Александр мало приносил в дом. Спасибо, хоть из дому не выносил, хотя и тащить было нечего: рухлядь и ломань. Зина бралась за любую работу: стирала, шила. Иногда удавалось устроиться при солдатской столовой: на кухонную подсобку.
Зоя с бидончиком ходила выпрашивать у поваров остатки обедов.
В феврале 1942 каунасские подпольщики взорвали два железнодорожных вагона с боеприпасами.
За удачное перешивание-перелицовку маме удалось выклянчить полудохлого поросёночка у привозивших продукты на продажу окрестных крестьян. Выходила его, выпоила, а когда откормила, договорилась выменять на швейную машинку фирмы “UNION” - с ножным приводом.. На одолженной у соседей тележке вниз (на Нижние Шанцы) отвезла похрюкивающего семейного любимца, а потом толкала на Зелёную гору на той же тележке вверх ножками прикрученную будущую кормилицу и спасительницу. (Под сенью этого изделия на экспорт из Подольска - в течение долгого времени самого красивого предмета в нашей квартире - и я потом вырастал).
В марте германские власти дозволили литовцам сформировать местные органы самоуправления.
В мае подожжена фабрика, производившая сборные бараки для немецких войск. (Осенью её подожгли вторично.)
27 мая была проведена перепись населения.
В январе - марте 1943 была предпринята попытка организовать из литовских добровольцев Легион СС. Мероприятие провалилось. В ответ власти закрыли большинство высших учебных заведений и провели аресты среди литовской интеллигенции. (Среди них был писатель Балис Сруога, отправленный в концлагерь Штутгоф, о котором написал впоследствии сильную книгу - “Лес богов”.)
Летом Юозас Алексонис, 1913 г.р., комсомолец, радист подпольной группы, выходил в эфир из дома по улице Лентварю в районе Верхние Шанчяй (недалеко от железнодорожного вокзала и тоннеля и не так уж далеко от улицы Ашмянос).
Где целыми днями, а то и ночами пропадал муж, Зине было неведомо: доходили глухие вести о пьянках-гулянках, картёжных компаниях, спекуляциях.
Осенней ночью 1943, ближе к утру, в дверь постучали. Александр не сразу пошёл спросить, кто там. Вместо ответа прозвучали выстрелы, пули прошили хлипкую дверь. Так Зинаида в одночасье овдовела. Кто приходил по душу, за какую вину наказывая - осталось тайной.
Как хоронили, кто помогал?
За мамой приехали из полиции. Отвезли в тюрьму. Успела попросить хозяйку предупредить подругу о догляде за детьми.
На допросах вновь и вновь по кругу возвращались к тому, с кем водил дружбу убитый, кто к нему заходил и т.п.
Допрашивали в присутствии немца из гестапо. Тот внимательно вслушивался, наконец спросил, не было ли в роду у арестованной евреев. По словам мамы, она неосторожно и отчаянно брякнула: “А откуда мне знать, кому моя бабушка давала?” Гестаповец сыто заржал.
Маме повезло: муж одной из её давних клиенток, живших на той же улице, служил в полиции. Он и поспособствовал освобождению.
24 января отмечено четырёхчасовым боем (гранаты, автоматная, пулемётная и пистолетная стрельба) на улице Сюлу (всего в нескольких кварталах от улицы Ашмянос). Это отбивался укрывшийся в доме матери двадцатилетний подпольщик-радист Альфонсас Чепонис.
5 апреля 1944 дом в переулке Шяшупес, где скрывался Юозас Алексонис, был окружён гестаповцами. Подпольщик погиб в скоротечном бою. Хозяин дома, его жена и две дочери были расстреляны.
Валерик едва не был убит обозлённым фрицем. В сорок третьем, летом. По улице проходило подразделение. Чётким тяжёлым солдатским щагом. Малец заворожённо смотрел, и его потянуло пройтись так же. Потопал сбоку. А фрицу, командовавшему строем, показалось оскорбительным, может, даже кощунственным это выглядевшее, наверное, карикатурным шагание на некрепких ногах недоедавшего мальца. Подскочил, схватил, толкнул к столбику колонки, рявкнул, стал расстёгивать кобуру. Мама выскочила из дому, бухнулась на колени, стала причитать на немецком… Словно бы опомнившись, фриц выругался, отпустил Валерику затрещину и неспешно побежал догонять своих.
Зарембайте Татьяна дочь Александра родилась 5 июня 1944. Документальная запись об этом сделана через две недели, ещё под немцами. (В дотошных советских анкетах её пришлось бы указывать, что почти два месяца пребывала на оккупированной территории.)
Советские войска вступили в Каунас 1 августа.
ВДАЛИ ОТ УКРАИНЫ И ЛИТВЫ
В студенческой поэмке с замахом на широкое обобщение и глубокое постижение была такая главка:
Он правит бритву на армейском ремне:
так привычней и так верней.
Он держится настороже -
не силён в кутеже, в кураже.
У моего отца за глаза
высшего образования:
сиротство, труд, война и за
неё - сержантское звание.
Он к любови своей принёс
с тяжкими четырьмя медалями
пулевую оспу, высокий рост
и ногу, набок отдавленную.
И он ничего не сказал о войне,
и нет у него биографа:
снятся ему молочные хатки в довоенной житомирской стороне,
а всё, что потом, самолёты разгрохали.
...О высшем отец мечтал, да хоть о среднем специальном - в педтехникуме (по стопам рано умершего одного брата и уверенно выбравшего эту дорогу другого), да анкетный вопрос о расстрелянном отце мечту похерил. Потому отцу так нравилось, что я учусь в университете, потому же его скребнула история с моим уходом оттуда…
О войне он и вправду неохотно рассказывал: то ли она виделась ему негероической, то ли собственное пребывание на ней негероическим казалось. А привирать, хвастать он не любил напрочь.
Его биографом (уж каким получится) оказываюсь я.
Последний военный билет, выданный отцу в 1963 году шилутским военкомом майором Гроссманом (до этого служившего военкомом в Пагегяй; отцом той самой Регины, в которую я влюбился в марте 1961: привлекая к себе внимание, взобрался на высоченное дерево напротив её окон, - военком вынужден был высунуться и отругать, пригрозив звонком Василию Ивановичу…), из него следует: “Перво-Уральским районным военным комиссариатом призван на действительную военную службу 16 июня 1941 года… 3 июня 1947 г. на основании приказа командира 8-ого мостостроительного железнодорожного батальона уволен в запас…”
От июня до июня. Шесть лет.
А в том первом июне, за неделю до войны, уральские призывники говорили о чём? Вряд ли о войне - почти за три тысячи километров от западной границы!
Присягу принял 7 ноября 1941 года.
Прохождение службы: 1) 2-ой запасной железнодорожный полк, курсант, июнь - декабрь 1941; 2) 3-ий мостостроительный железнодорожный батальон, командир отделения, декабрь 41 - октябрь 42; там же, завскладом ГСМ, октябрь 1942 - май 1946; 8-ой мостостроительный ж/д батальон, завскладом арттехснабжения, старший сержант, май 46 - июнь 1947.
С 22 июня 1941 по 9 мая 1945 - участник Великой Отечественной войны. Западный фронт. Третий Белорусский фронт.
Географически это выглядит так: Первоуральск Свердловской области, в 1627 км от Москвы; затем в дурной славы Тоцких лагерях (на правом берегу реки Самары, в 180 километрах от Оренбурга): изголодавшиеся замуштрованные ребята мечтали попасть на фронт не для того. чтобы совершать подвиги, а чтобы дорваться до мифической сытной окопной пайки… В Подмосковье их привезли в декабре сорок первого… Далее - Белёв Тульской области (январь 1942); Зубцов в Тверской области ( Ржевско- Сычёвская операция, август 1942 - мост через Вазузу); Вязьма, Сычёвка (Ржевско-Вяземская операция, март 1943); Рудня, Красное в Смоленской области (Духовщинско-Демидовская операция, сентябрь 1943); Минск, Молодечно, Сморгонь (Минская операция, июль 1944) ; Вильнюс, Каунас, Казлу-Руда; мост через Неман в Тильзите; Инстербург; Кёнигсберг; Пиллау... Названы только самые памятные мосты, а было их много - и через реки, и через речушки, и через топи. Рельсы, шпалы, погрузка, разгрузка, заколачивание свай, отсыпка грунта; наведение переправы по колено, по пояс, по шею в воде ледяной или кипящей от осколков…
За отличное выполнение заданий командования награждён нагрудным знаком “Отличник железнодорожных войск”.
26-ая железнодорожная ордена Александра Невского в будущем Кёнигсбергская бригада. Именно её командир полковник Кузнецов 10 июня 1944 года подписал удостоверение о награждении старшего сержанта Пасенюка В. И. медалью “За боевые заслуги”.
Из положения о медали: “...награждаются за умелые, инициативные и смелые действия, сопряжённые с риском для жизни, содействующие успеху боевых действий”. (Помню отчётливо: на серебристом фоне - винтовка с примкнутым штыком и отпущенным ремнём, перекрещённая с саблей. Отец давал поиграть.)
Из командирского донесения: “При восстановлении разрушенного противников железнодорожного моста через реку Березина у станции Борисов проявил себя как опытный работник технического снабжения по обеспечению восстановительных работ строительными и горюче-смазочными материалами. В короткий срок, несмотря на трудности с транспортом и дорогами, а также боевой обстановкой, старший сержант Пасенюк чётко и своевременно обеспечил восстановление моста, чем способствовал налаживанию бесперебойного движения и снабжения через реку Березина…”
“За оборону Москвы” вручена вдогонку: 19 сентября 1944.
В декабре того же года принят кандидатом в члены ВКП(б). А полным партийцем станет только в марте 1951 года…
12 января 1946 вручена медаль “За победу над Германией...” Награждён Указом Президиума ВС СССР от 9 мая 1945).
25 сентября 1946 - медаль “За взятие Кенигсберга”. Награждён Указом Президиума ВС СССР от 9 июня 1945). Удостоверение о вручении подписано командиром 17-ого отдельного мостового железнодорожного полка полковником Авдохиным.
В красноармейской книжке на четырёх разграфленных страничках расписано, какое вещевое имущество выдавалось и какое когда сдавалось обратно. Из оружия указано: пистолет-пулемёт, наган, пистолет “Парабеллум”.
Каунас был освобождён 1 августа 1944. Накануне - артиллерийская канонада к северу от города, затем - к югу, потом бои в самом городе, в центре его. Опять мама, теперь с тремя детьми, с ночи в чистом поле - с чемоданишком и узлами с тряпьём. Будут ли бомбить рядом, как в июне 1941?.. Пробегавшие мимо красноармейцы успокоили мамашу: скоро всё закончится.
Насчёт этой фотографии темновато: оригинал обрезан (ревнивой Зинаидой?), но сохранилась мутноватая копия. Итак, март 1944. По обрывкам уцелевшей записи можно угадать, что снимок сделан на память о встрече с некоей Надеждой Тимофеевной (?). Улица Угрещен(?). В перечне московских улиц есть Угрешская, может, это она (названа так в 1955 в честь близлежащей железнодорожной станции, - наверное, о станции речь и была: отец там, видать, принимал грузы для своей части)… У Надежды круглое лицо, косы уложены. Она младший сержант, на погонах - скрещенные пушечки. У обоих - значки “Отличников”. Отец молод, красив и ничегошеньки не знает обо мне…
Надя в Северке и Надежда Тимофеевна в Москве: неужто та самая? Значит, не потеряли друг друга, переписывались. Почему же потом продолжения не было? А только щемящая благодарная память - - -
С южной стороны станции Угрешской находился воинский продпункт - для питания солдат с воинских эшеловнов, следовавших через станцию. Ещё со времён Первой мировой. Кто знает, не провозили ли там же в одной из теплушек Ярослава Брусневича? (Маяковский: “Пятый день в простреленной голове поезда выкручивают за изгибом изгиб. В гниющем вагоне на сорок человек - четыре ноги…” 1915.)
“Состав службы арттехснабжения: гор. Каунас, август 1944 года. Ст. лейтенант Задков В.П., ст. сержант Пасенюк В.И., рядовые Сыропятко М., Дубравин С., Синюк А. Г., Денисов”. Расположились группой (“солдатской семьёй”) на поляне. В центре - командиры. Двое бойцов - в комбинезонах. Все смотрят в объектив, только отец почему в сторону - вдаль и даже с полуулыбкой, кажется (может, увидел знакомую молодайку? или предчувствует особенную встречу?). До чего же устал пожилой усач справа! Измождён…
Фотоснимок: Кёнигсберг, май 1945. Худющий, в фуражке, в хабэ. Над правым карманом - значок отличника желдорвойск, над левым - нашивка за ранение: светлая - за тяжёлое. Из-под рукава застиранной гимнастёрки видны наручные часы (трофейные?).
В каком-то из своих госпиталей отец вёл что-то вроде лирического дневника: пытался (украинскою мовою или уже на русском общеармейском?) зарифмовать свои чувства, судьбу-долю… Тетрадь пропала: зачитали ранбольные?
А на обороте этой фотографии написано: “На память сестре Елене и племянникам от Васи. 9 мая 1945 г.” Почему-то не отослана. Возле кабины полуторки стоят два фронтовика, оба с медалями. Отец левой ногою опёрся на ступеньку, рукою взялся за дверцу. Подчинённый ему боец прислонился к высокому крылу переднего колеса. Вот щёлкнет затвор аппарата, и ребята поедут выполнять задание… Окраина какого-то восточнопрусского города.
Фотоснимок: Вязьма, сентябрь 1945. Чуть ли не подростковая худоба, руки торчат из коротковатых рукавов. С непокрытой головой: волосы зачёсаны направо. Шаровары, сапоги - всё заношено, замаслено насквозь. Присел на прислонённый к стенке сараюшки немецкий мотоцикл. Моему будущему отцу 23 года.
Вообще с Вязьмой больше всего снимков: видать, у кого-то из бойцов завёлся фотоаппарат.
На том же мотоцикле уверенно сидит старший лейтенант Задков Василий Павлович - “мой начальник в 3-ем мост. желдор. батальоне”. Отец его очень уважал тогда, уважение сбереглось, звучало в голосе и через тридцать лет.
28 сентября: возле той же сараюшки трое: справа - серьёзный, даже глубоко усталый Задков; слева - некий рядовой (пилоточка набекрень, играючи припал боком, в руке, кажется, папироска; глаза играющие, улыбочка - хорош, боек, себе на уме); а батя мой посредине: пилотка примята, надвинута на лоб, худющая шея торчит из ворота, лицо неулыбчивое, примученное. Все трое - в шинелях далеко не первого срока носки.
Октябрь. Шестеро фронтовиков. Трое сидят, слева - отец. У старлея и старшины - по ордену Красной Звезды. За ними стоят младший сержант и двое рядовых. Лица спокойные, но никто не улыбается, а ведь можно бы, уже стало можно: уцелели, живые, и на Дальний Восток не угодили.
25 октября 1946. Гор. Тильзит. Фотографировал Степанов. Сидят двое: Чернышов и Пасенюк - оба в фуражках, у отца - три медали, на погонах сияют свежие лычки, правой рукою держится за ремень (там кобура, значит, поближе к оружию); взгляд строгий, исподлобья. За ними стоят совсем молоденькие, недавно призванные, но в пилоточках набекрень, с биноклями на груди - для придания воинской значительности, у одного кобура, у другого, наверное полевая сумка на боку. Красавцы: Ершов и Серов. Чернышёв постарше всех четверых, - пожалуй, в отцы годится. Выражения лиц - мужественные, что называется.
Удостоверение шофёра третьего класса: выдано квалифкомиссией Госавтоинспекции Управления Милиции по Смоленской области 15 октября 1945. (В девятом-одиннадцатом классах дважды в неделю мы ходили в автомотоклуб ДОСААФ, где из нас выпекали водителей 3-его класса или, на худой конец, автомехаников. На предложение быть запевалой в школьном хоре (а приближался ответственный городской смотр!) я выдвинул условие: освободить меня от занятий в том самом автомотоклубе, и мне пошли навстречу. Но зато в аттестат не было вписано, что получил специальность. И так вот всегда и во всём у меня, не по отцовским стопам.)
18 февраля 1947 при разгрузке грузовой машины В. И. Пасенюка ударило упавшей наполненной бочкой, в результате - закрытый перелом правого бедра. После лечения в военном госпитале 12 мая того же года комиссия его освидетельствовала: ходит, хромая, опираясь на палку; правая нижняя конечность длиннее левой на два сантиметра.
Это вдобавок к нескольким фронтовым ранениям (помню шрамики, а особенно ямку - след, оставленный осколком: хотелось мизинцем измерить глубину проникновения, но было жутковато - не достать дна).
В госпитале его навещала Зинаида Зарембене. Её подруга работала там санитаркой, передала привет от Васи и просьбу навестить.
1 мая того же года они вступили в брак (так написано в документе, - подозреваю, дата была выбрана произвольно, когда через два года оформлялось наконец-то официальное свидетельство).
“Трудовая книжка” на двух языках заполнена 9 мая 1947: Зарембене Зинаида Иерославас, год рождения 1913. Х. 20, образование начальное, профессия - портниха. Гос. швейно-трикотажная ф-ка “Шатрия”. Принята на работу в должности портнихи 16. IV. 47. Уволена по собственному желанию 23. IX.47.”
Но задолго до официального трудоустройства она работала по заказам военного тылового ведомства: шила на дому солдатское бельё, обмундирование, особенно трудно давались шинели. Платили от выработки, поэтому приходилось засиживаться заполночь. Упаковав в тюки, тащила через полгорода к Неману, на лодке их переправляли на правый берег. Там сдавала пошитое, получала материал и возвращалась домой. Как всё-таки это просто выглядит в пересказе.
Зелёный или Железнодорожный мост, построенный в 1862 году. Взрывали в 1915, 1941 и 1944...
В ЛИТВЕ. ДВА ДРЕВА
Единственная мамина фотокарточка за 1940 - 1947 годы. Всегда считал, что сделана она в Каунасе, маме тридцать три года, вдова с тремя детьми. С букетищем ромашек (июнь?), которые издали могут показаться вышитыми на платье. Но нет: тёмное платье с аккуратным круглым белым воротничком. Уверен, сама на себя шила. Красавица не потому, что она через три года станет моей мамой, а потому что действительно красавица. Строгая нежность, - вот что на ум приходит. Или нежная строгость…
Я понимаю, почему Василий, познакомившись с нею к осени 1944, уезжал и возвращался, опять уезжал и вновь возвращался, пока не решился остаться, навсегда связав свою молодую неотгулявшую судьбе с судьбой этой яркой невысокой женщины.
Отца демобилизовали в июне. Если считать с 1 мая, то почти четыре месяца они оставались в Каунасе.
Беда с ногой основательно подпортила отцовские планы на дальнейшее, а они наверняка были.
Есть глухая история о том, как он приезжал на побывку в Гулянку. Присматривался к тамошнему, пока не понял (после увиденного в Прибалтике): здесь ему не жить. Много пил - за победу и вообще, в угаре гонялся за кем-то по селу с пистолетом (дядька Борис рассказывал): хотел покарать. За прислуживание немцам? За донос в ГПУ на отца? С “парабеллумом” носился?
А в Каунасе тоже пили много. Самогонку - вёдрами. До посинения. Потом отхаживали. Однажды еле отходили (это уже мама вспоминала). Пили в сорок четвёртом, сорок пятом, сорок шестом, сорок седьмом… А ещё в Каунасе часто убивали: и те, кто ушёл в подполье, и просто бандитьё. Воинское кладбище быстро прирастало. И с работой здесь было непросто, тем более хромому. Съездили в Сугинтай - помочь выкопать картошку, с собой прихватить, вообще оглядеться. Дядю Колю навестили в Шилуте. В этом же городке осел вернувшийся из Германии (был угнан на работы?) Иван Чистов. Его жена ушла к другому. Дети мыкались у дальних родственников. Иван отыскал и забрал их: Сергей, Владимир, Леонид - мои двоюродные дядья, я их помню по раннему своему детству.
Вернувшись, посовещались и решили перебираться.
Мама рассказывала, что во время, что во время одной из поездок едва не погибла под колёсами поезда. Отец, когда толпища осадила вагоны, сумел протиснуться на площадку, а маму удалось втащить только на подножку, увешанную людьми. По сути дела она висела в поезде. Её могло снести, когда проезжали туннель. Просто могла занеметь рука, сорваться нога с подножки. Но удержалась уж неведомо какими усилиями. На какой-то из станций отцу удалось втащить её в вагон…
Как же они жили-то без меня? Целых два года…
Ездили в Сугинтай - помогали Ярославу на приусадебном участке, то-сё привозили домой. Огороды свои затевать начали: без этого мама никак не могла.
Кстати, начиная с первого знакомства, Ярослав не уставал при каждой встрече убеждать дочь: “Зинка, держись за Василя! Он коммунист, за ним сила…”
Война перемешала возрасты и классы. Если Зоя и начинала ходить в школу в оккупированном Каунасе, то с ученьем явно не заладилось: приходилось оставлять её приглядывать за братом, за домом… Так что осенью 1944 по-взаправдашнему пошла в первый класс. Валере семь лет исполнилось через год, но в декабре. Значит, отправили за парту в 1946. А потом переезд, опять перерыв в занятиях.
В Шилуте они ходили в литовскую школу на углу Партизану и улочки, уводящей в поля и к реке. До войны здесь солидно размещалась гимназия. (Как раз напротив того здания, в котором мне предстоит сделать первые шаги, научиться говорить, читать, задумать побег в школу…)
Как училась Зоя? Трудно, однако старательно. И уж точно отличалась исключительным послушанием. Иное дело - брат: кое-как отмантулив (мамино словцо) положенные четыре класса (в 1945 - 1949?), дальше учиться отказался наотрез.
Вот снимок, на обороте помеченный сестрой (?): “19...48 г., Шилуте”, но что-то здесь явно не сходится. Неужели такою худенькой и маленькой она была в двенадцать, почти в тринадцать лет? Да, в классе есть переростки, но вряд ли это четвёртый класс: тогда они были бы с пионерскими галстуками! Не снято ли это весною, но на год или два раньше?
(Вглядываюсь в лица мальчишек и девчонок: такие же были и у моих одноклассников и одноклассниц в 1955 - 59… Ну, почти такие же. И одевались, примерно, так же.)
С 22 сентября отец устроился работать в шилутском потребсоюзе экспедитором, а с ноября - завскладом (предыдущий проворовался).
(Потребсоюз - союз потребительских коопераций: принимали от работящего населения сырьё, необходимое для государства, обменивая на муку, сахар, отруби и т.п.
Семья обосновалась в одном из немецких домиков, запущенных чередой непостоянных хозяев, на одной из уличек, что вели к реке, к Шише. На мутноватой маленькой карточке (кто снимал? отец, начинающий осваивать фотодело?) солнечным мартовским днём остановились возле штакетного заборчика двенадцатилетняя Зоя и девятилетний Валера. Почему на брате нахлобученная ушанка, в то время как сестра без платка, а через руку переброшено что-то вроде пальтишка? В женщине, стоящей поодаль (они втроём откуда-то вернулись только что?), хотелось бы признать маму, но уж очень нечётко снято.
В июле 1948 Василя назначен директором кафе-ресторана “Неринга”, где и проработал до июля следующего года. Ресторан располагался на первом этаже большого дома - в левой части, потом следовал парадный подъезд, через который не ходили, а в правом части - часовая мастерская. Когда мне было три-четыре года я это уже самостоятельно запоминал: посетителей ресторанного буфета и зала, часовщиков с выпуклыми лупами в глазу, согнувшихся над узкими столами…
В домике не прижились - перебрались в квартиру в том самом ресторанном здании, только вход со двора. Адрес: улица Партизану, № 35. На втором этаже, над нами, жил врач Юкна, на третьем - в одной комнатке - мамин брат Николай, а в другой - сестра Лида с сыном, моим двоюродным братом, названным в честь нашего деда. Такая вот семейственность. Ещё какие-то жильцы сменялись в комнатах напротив нашей квартиры. В длинный коридор, прорезавший здание, со двора забредали пьяные… Но об этом уже в следующем повествовании, если доберусь до него.
Маме очень не по душе была уважаемая и хлебная должность отца. Уж слишком часто он выпивал с завсегдатаями заведения, поддерживая компанию. Маме не раз приходилось заходить за ним, чтобы увести назюзюкавшегося молодца, нередко доходило до скандалав с буфетчицей, официантками и выпивохами.
Отца - как номенклатурного кадра, как кандидата в члены партии, как бывшего фронтовика привлекали к облавам на “лесных братьев” - то в Шилальский лес, то в Вайнутский лес. Случалось так, что облавщики сами спасались, затаившись где-то в болотистых камышах, чуть ли не по горло в гнилой воде…
Как раз вернувшись с одного из заданий, отец узнал, что его жену увезли в больницу. Когда он примчался туда, она лежала после родов на тонком матрасе в коридоре. Отец расшумелся, стал грозить, добился, чтобы маму поместили в одну из переполненных палат…
На мне одном сошлись, перекрестились, проросли одно в другое два родословных древа. На мне же пресеклась фамилия - именно в этом моменте. А дочери есть дочери: они фамилию не унаследовали. Впрочем, одного из моих внуков назвали Ярославом. Кто знает, может, одного из правнуков назовут Иваном?
Отец умер в 78 лет.
Мама - в 90.
Вместе ими прожито: 1999 - 1947 = 52 года. Неразлучно.
“...и как хорошо, что все спят и не смотрят на меня, и не слушают, как я иду, и не видят, как дрожат у меня колени, и не видят, как хочется мне идти по одной половице, чтобы никому не помешать и не оступиться и кого-нибудь встретить в этой пустыне, и найти окно или дверь в сад или на площадь… Дороги назад нет, и двери позади меня исчезают. И потому пора просыпаться. Всегда просыпаются, когда страшно. Всегда кончают записывать, когда записывать надоедает и круг завершён”. Игорь Дедков. “Как трудно даются иные дни!”
Если глядишь в небо, выше неба не видишь. Если глядтшь в землю, глубже земли не видишь. Больше того, что есть, как ни выдумывай, нету. Можно привыкнуть к зелью, заговорить на идиш. Пробуй на вкус проблемы, раскладывай по отделеньям: это решали предки, за это возьмутся потомки. Берестяные пробелы, розовые поленья. У подножия табуретки накапливаются обломки. Забирался в углы и заводи, не доверял засовам. Понимаю: трястись нелепо, последние дни стеля. Самые сильные заповеди короче любого слова: безымянны, как небо, как взятая в горсть земля.