Старость исказила выправку красивую,
И стыдятся парни рядом быть с тобой.
Ну кому ты нужен — с выщипанной гривою,
С желтыми глазами и такой худой?
…Сбились мы с дороги, бросил я поводья,
Всё запеленила зверская пурга.
Замерзал я, Серик...
Но тебе угодно
Было всё осилить — бурю и снега.
В диком исступленье налетали шквалы
И секли, секли нас ледяной крупой.
Вновь стоишь ты, потный и вконец усталый
И во тьме кромешной — то же, что слепой.
Весь забитый снегом и судьбе послушный,
Я затих, уткнувшись в мерзлый воротник...
Радостное ржание!
Силуэт конюшни!
И ее горящий у ворот ночник!
А когда внезапным ливнем-водопадом
Хлынули потоки благодарных слез,
Ты ласкал мальчишку добрым, умным взглядом:
— Ну чего ревешь ты, я ж тебя довез!
2
Большие, черные, глубинные...
И приглушенный тихий свет...
А ведь всего-то
лошадиные
Глаза, в которых мысли нет.
Узлы природной инженерии,
Чтоб отражать предметы дня.
А между тем глядят с доверием,
Непостижимым для меня.
«Ах, человек, оставь чудачества:
Да ничего-то нету в них!
Свои ты вкладываешь качества,
Так нужные для вас, двоих», —
Вновь шепчет голос просвещения.
Но — всем рассудкам вопреки —
Гляжу я,
полный восхищения,
В доверчивые
Огоньки.