***

- Дедушка, а ведь завтра 19-е февраля, - по-детски усмехаясь, но очень многозначительно, даже слегка приподнимая свой крошечный мизинчик вверх, воскликнула моя внучка. Я растянул губы в мягкой и тёплой улыбке, чувствуя, что мир, наконец-то, изменился основательно. Ведь ей же всего пять лет, но гражданская ответственность уже дышит в этих маленьких лёгких полной жизнью.
- Да, дорогая, я помню, - сказал я.
- Ты же завтра идёшь на новую работу, верно? – воскликнула она и обняла меня за ноги.
- Да, - сказал я, схватив её за подмышки, приподнял и прижал к себе, поглаживая её каштановые мягкие волосы. В голове прыгало многое такое из прошлого, что никогда и ни за что я не смогу рассказать ни ей, ни даже своему сыну.
- Папа, а ты во сколько завтра за пульт, - в комнату вошел сын, посмотрел на дочку, на меня и изобразил на лице нечто похожее на сдержанную смущённую любовь, любовь измученную и слегка напуганную.
- К 10:15, как там Вика? – я поймал его взгляд, понял избыточность и неуместность своего вопроса, ибо что-то там у них, в их молодых и дерзких от жизни отношений, было не так.
- Ничего, вроде ничего, она с мамой там что-то рьяно обсуждает, - ответил он и выдохнул.
- Ну, и хорошо, - сказал я, поставив нежное детское тело внучки на пол, обнял сына и предложил прогуляться, я очень давно хотел с ним поговорить, очень, очень давно, как раз о том, что было слишком далеко позади, но куда оглядываться я уже изрядно устал.
Мы вышли на улицу, ни сказав ни слова всем нашим любимым дамам, оставшимся дома. Снег дымился бархатистой пенкой, вдыхая и выдыхая воздух. Серо-жёлтые цвета изящно рисовали картину неба, прохожие размеренно и улыбчиво спешили по своим делам, добавляя в эту нашу прогулку свой шарм спокойствия и оптимизма. Мы шли.
- Я вижу, что у вас что-то не так, знаю, проходил, ты главное не слушай никого, а если любовь ещё где-то там внутри вас жива и пульсирует, справишься, поверь мне справишься, главное голову держи в холоде, - произнёс я противным наставническим голосом с лёгкой поступью к его и без того уставшим нервам.
- Да, да, - ответил он, достал сигарету и закурил. В этот момент к нам подскочил «робот-предупредитель мелких нарушений», заявив громким голосом, что здесь курить нельзя и попросил отойти на метр вправо. Мы спокойно, не обратив особого на него внимания, отошли в сторону. И мой сын закурил.
- Но я ведь не об этом, это обычные чувства, уютная и самая настоящая жизнь, и тем самым до безумия важная, слава богу она есть, но я не об этом, - начал я свою исповедь почти заговорческим голосом.
- А о чём, отец? Ничего не понимаю, - ответил он, бросив сигарету на асфальт и получив за это штраф от того же самого робота, на что мы не особо обратили внимание, но слегка расстроились. А будь трезвее, то не слегка бы, так как штраф был достаточно терпким.
- Я о тех событиях, что произошли с мной 32 года назад, как раз тогда, когда всё и началось, - произнёс я, как-то сжато, скомкано, как в суде, - а дай сигарету, давно не курил, хочется, - добавил я и протянул руку. Он с удивлением достал пачку и положил её на мою ладонь.
- Папа, ты о каких событиях говоришь, о начале гражданской жизни, верно? – буркнул он себе под нос и уставился на меня.
- Да, - я ответил и закурил, мне даже показалось, что вдруг вышло летнее Солнце посередине самого что ни на есть зимнего, февральского, ещё и питерского, вечера.
- Поясни, папа, не понимаю, – произнёс он вопросительно.
- Ты же знаешь официальную версию, так ведь? - начал я, бросив сигарету на всё тот же асфальт, и опять получив весьма кусачее денежное наказание от всё того же робота.
- Да, да, знаю, помню. Один фанатик у власти, бешеное недовольство под лозунгами другого фанатика, убийства, убийства в немыслимой и очередной гражданской войне и безысходная турбулентность власти нового фанатика. Потом неожиданная смерть последнего. А затем ты, ты, папа, ты же, - он улыбнулся и обнял меня, - с этой наукой о том, что законы и власть должны исполняться автоматически и роботами. Потом первые испытания, потом успешные результаты, когда все одинаково равны перед роботами социального служения, исполнения и наказания, когда, благодаря им,  мы социально организованы и ответственны, когда нет разницы от положения и статуса, когда не украдёшь наверху так же, как и внизу, когда просто всё устроено так, что ты живешь своей жизнью, любовью, ненавистью, заботами, ошибками и дурью, но ты независимо ни от чего соблюдаешь закон и свою ответственность перед другими, ибо есть закон, который исполняется автоматами и одинаков и одинаково для всех. Единственное, что надо, выбранным людям раз в своей жизни сесть за контрольный пульт определенного направления исполнения закона и следить за отсутствием логов, ошибок и прочего в работе роботов, как раз туда завтра ты и пойдёшь.
- Да, именно так, - отвечал я, отворачиваясь, - именно так, но есть ещё кое-что, чего нет в этой истории.
- Что? – он уставился на меня с бесконечно глупым удивлением, с чего мне стало по-настоящему больно где-то в самой глубине души, ибо я заметил в нём сомнение, ибо я увидел тот самый свой привычный мне уже взгляд в зеркале с укором и вопросом.
-  Сын, я убил человека, того самого последнего фанатика у власти посредством моего страшного изобретения робота-убийцы, ведь тогда мне казалось, что жизнь одного не стоит благополучия миллионов, - я отвернулся и уставился на великое множество роботов, что следили за порядком и исполнением закона.
- И что? Это же изменило всё и сделало обычный мир и его систему великолепными, - воскликнул он к моему удивлению и даже злости, что он, мой сын, так думает.
- Ни одна система не может стать великолепной, если её создатель хоть раз наступил на горло чужой жизни, не имеет значения какой по качеству и смыслу, но жизни! Нельзя убивать, сын, ни ради, ни во имя, и это я понял, потому ты первый, кто увидит, как я выключу всю эту систему, - я аккуратно достал маленький черненький и округлый пластик из кармана с большой кнопкой, что я так давно и долго берёг, и держал на случай форс-мажора работы искусственного интеллекта, и протянул большой палец на кнопку «ВЫКЛ».
- Нет, - закричал он, а я почувствовал, как нежно и беззаботно твёрдая сталь ножа пронзила меня и закрепилась внутри, - я не дам тебе изменить систему, что так полна законом и моим будущим.
- Хорошо, сын, - я посмотрел в его глаза, вздохнул и замолчал, обнимая коленками снег на асфальте, наблюдая за тем, как стальные роботы надевают наручники на него, на моё дитя, на мою прошедшую жизнь и веру, как аккуратно и дерзко они забирают его, как всё его существо уже уничтожено, а наказание будет мягким и бесполезным, как вся его жизнь готовится к дороге в никуда, как вся эта прекрасная и чудесная система сейчас ему вынесет приговор, приговор за убийство отца. Мои глаза моргали, кровь спешила насытить мозг, я выдыхал и задыхался, едва ли, слегка, но я произнёс пароль, который я знал и очень хорошо знал безо всякого чёрного пластика и кнопки, и который заключался в моём слове и моём, только моём голосе, - «О любви, и за любовь». Я произнёс. Роботы остановились. Система ушла в перезагрузку.
- Зачем ты это сделал? - пуская кровяные пузыри со своих губ, спросил я сына, чувствуя, как каменеет моя душа и сердце.
-  Я не мог позволить тебе убить эту систему, не мог, - я слышал, что он рыдает, слышал как хлипко и с бешеной дрожью бьётся его сердце, я слышал, слышал, как ветер морозит моё лицо, как небо открывает объятия, но видеть я уже не мог, глаза не открывались, - я люблю тебя, отец, но система должна жить ради спокойствия, ради моей дочки, ради всех семей и их тёплого уюта, - продолжал он, но дальше слова я уже разбирал с трудом.
- Беги, сын мой, беги, - хриплым, едва слышимым мне самому голосом буркнул я, - это пароль не выключения, а перезагрузки системы, после которой она выйдет на повышенный уровень исполнения и наказания, - я уже хрипел, а не говорил. Небо растворилось среди бесконечного количества звёзд, и где-то там исчез и я. Пришла тишина и мой занавес опустился.
Поднимаясь выше и выше, я видел, как он сжимал в тиски свою голову своими руками, сидя перед моим телом. Два работа, застывшие рядом с ним, сменили красные индикаторы на зелёные, система перезагрузилась. Я хотел зарыдать, но уже не мог, я поднимался уже куда-то далеко, Земля утратила очертания, и появилась чёрная бездна, а потом свет, нескончаемый и ласковый свет, я улыбнулся.
- Вы арестованы за убийство, - стальным автоматически голосом произнёс один из андроидов.
- Да, я знаю, - ответил молодой человек и попытался встать.
- Прижмитесь лицом к земле и поднимите руки вверх за собой, сейчас будет вынесен приговор, - продолжал робот, прижав его тело к земле своей железной и бесконечно сильной рукой.
- Что? Приговор? Сейчас? – было видно, что человек удивлён весьма и весьма основательно, - Как так? Сейчас? Вы же должны предоставить список доказательств, неопровержимых доказательств, получить согласие на вынесение приговора у центральной аналитической машины, потом расчёт обстоятельств, психоэмоциональный портрет событий и три варианта наказания на мой выбор, разве не так? – продолжал он, целуя губами асфальт под неистовым давлением железной руки автоматизированного закона.
- Приговор вынесен, - робот ослабил давление, но не отпустил лежащего мужчину, выпрямил свою вторую руку, из запястья которой появился металлический, красиво блестящий штырь, резко вонзил его в сердце человека и ещё раз повторил, - Приговор вынесен.
Приговор вынесен, приговор вынесен, приговор вынесен, приговор вынесен, приговор вынесен, – именно такими немыми и безвольно автоматизированными звуками обняла себя Земля, а потом наступила тишина, зелёные индикаторы обратились в красные, роботы замерли и ушли в спящий режим.
Человек растворился в системе, система убила человека… Уютная и самая настоящая жизнь, и тем самым до безумия важная, эта самая жизнь исчезла в системе