С глазами вифлеемской горестной шалавки
Ревекка вышла из густых прилавков,
и, по***вшись с яростной луной,
навек покинула скафандр свой земной.
Минорно воют и луна, и волки.
Доносит неизвестных голосов осколки
из городов далёких каждый телефонный аппарат,
а в тератомах зубы и глаза торчат.
Горенко плачет чёрными цветами,
заплакал Уголок червями и кротами,
кислотным Дженезис Пи-Орридж зарыдал дождём,
а Летов плачет брежневским плащом.
Заплакал Жаров жареной картошкой,
а Леджер плачет красною ковровою дорожкой.
Заплакал Ленин красным кумачом,
а Стокер сургучом.