Когда картавишь, ко всем бедам
так трудно людям смысл донесть -
идёшь невольно к логопедам
на кон поставив стыд и честь.
И я, губами непослушными,
им бросил вызов - Вот он я!
У логопедов лица скушные :
- Как быт? Как дети? Как семья?
Меня порадовали былью
и говорили целый час -
какими раньше они были,
какими видятся сейчас.
О, логопеды-дефектологи,
меня же трудно обмануть
и вы циничны - сразу, смолоду,
в цинизме вечном вечный путь.
И вот, небрежно ухмыляясь,
мотив скрывая до поры,
одна из них ко мне цепляясь
бормочет - А скажи мне "Ры!".
Но глядя на неё несмело,
самоубийственно кляня
произносил я "еры", "елы"
внутри себя и про себя.
Не мог я вывести наружу
неподдающихся слогов.
О, где моё былое мужество,
я оказался не готов.
Она глядела сдвинув брови
и грозно в губы говоря :
- Я не хочу ничьей здесь крови,
но напрягись, я жду тебя.
Они снаружи только милы,
но как поймут, что к ним привык,
в них просыпаются громилы
ломая речь, круша язык.
Не святость в этом вижу свыше,
но наказанье за грехи,
никто стенаний не услышит -
где крик немых, там дом глухих.
Но может быть живут в них чувства,
не так-то просто их забыть -
язык вправляя в горле с хрустом
тебя жалеют может быть?
Во мне синдром развился шведский -
побыв во власти палача
влюбился я и не по детски
боль за собой свою влача.
Я вышел, было сыро, нудно,
меня бросало мелко в дрожь,
и было в горле как-то скудно
и скудно сыпал с неба дождь.
И слёзы лились и стекали
от невозможного стыда
и мысли мёрзлые мелькали :
- Что ж не сказал я ей тогда!?