***
Луна — как медаль за любовь,
что выжить смогла ненароком
в пустыне, где сдох бы любой,
на гиблом пути одиноком.
Луна высока и ясна,
неведомы тлен ей и бренность.
Медаль золотая она,
что свыше даруют за верность.
Когда же не вся мне видна
за трауром млечного крова -
любовь выпиваю до дна
из рога её золотого.
Впускаю в себя тишину,
которая будет и дальше...
Лишь только три слова шепну,
в которых ни капли нет фальши.
***
Улыбка-бомж искала лица,
где ей найти себе приют,
где можно было б притулиться,
но ей приюта не дают.
Она приклеиться пыталась,
но тут же делалась мертва,
поскольку жизнью лишь питалась
и засыхала как листва.
Улыбка-друг, куда ты делась?
Как лицам без тебя темно.
Но озариться – это смелость,
оно не каждому дано.
Любовь, как раненая птица,
блуждает среди лиц и тел,
всё ищет, где бы угнездиться,
кто б приютить её хотел.
О где ты, где, большое сердце,
что не боясь разбиться вновь,
отважно распахнуло б дверцы,
впустив улыбку и любовь!
***
А любовная лодка разбилась совсем не о быт -
о холодные скалы и рифы глухого загробья.
Только что мне с того, ты со мной, не убит, не забыт,
мы без лодки плывём, став единою плотью и кровью.
Мы плывём по извилистым улицам синего сна,
преступая границы стыда и убогого смысла.
Наша встреча вдали, никому до конца не ясна,
в облаках набухая, слезой дождевою нависла.
К этой жизни земной у меня не пропал аппетит,
только рвётся душа, разрываясь на равные части.
Снова лёгкое сердце, как шарик воздушный, летит,
а звезда, долетев до земли, разобьётся на счастье.
***
Глаза, что были бездонными -
стали теперь бездомными.
Сиротскими и бесхозными…
А были — лунными, звёздными.
И руки, тебя обнимавшие -
как крылья лежат опавшие,
ненужные, безутешные…
А были такие нежные.
Щека, что с твоей ключицею
срослась голодной волчицею,
на камень гранитный клонится,
где счастье моё хоронится.
А голос «Tombe la neige» нам
поёт о том, что всё те же мы,
и сколько бы зим ни минуло -
всё так же нужны мы милому,
невидимому, уплывшему,
но всё ещё не забывшему
в каких-то слоях озоновых
ни губ, ни волос, ни слов моих…
***
В моём Ничто, где я с тех пор живу,
где нестираем каждый штрих былого,
мой каждый день похож на дежавю,
где как цветок выращиваю слово.
Там крутится обшарпанный винил,
и вновь в твоих объятиях легка я.
Не выцветает синева чернил,
и голос твой звучит, не умолкая.
Не тает снег давно минувших лет,
рыдают отзвучавшие аккорды.
Там всё ещё действителен билет
в страну, которой возрасты покорны.
***
Что держит меня на свете,
на жизни, что без тебя,
когда всё сдувает ветер,
в бессмысленный ком сметя?
Но движется всё живое,
срастаются все клочки,
и где-то нас снова двое,
и с неба — твои зрачки...
Не высечена из камня,
жизнь движется и течёт,
и видится сквозь века мне
наивный её расчёт.
Нас ветер несёт друг к другу,
ты смотришь сквозь облака.
Ну дай же скорее руку,
кивни мне издалека.
Пространство своё сужаю
до сердца, где ты и я.
Пусть буду для всех чужая,
зато для себя твоя.
Брожу по пустой квартире...
Но знаешь — такая жесть! -
пусть нет тебя в этом мире,
а я могу, чтобы есть.
***
О любви океан ледовитый,
где ты прячешь, в глубинах каких,
моего дорогого Давида,
нас, счастливых, горячих, нагих.
Я слова очищаю от пыли,
от следов липких губ и глаз,
те слова, что мы позабыли,
но которые помнят нас.
Свет идёт от них лучезарный,
что чуть теплится, но не жжёт.
И живу я перчаткой непарной,
бог зачем-то её бережёт.
На ограде висит такая -
как живая чья-то рука.
Каждый раз я, тут пробегая,
замечаю издалека.
Не найдётся её хозяин…
Просто выбрось, на землю брось.
Потому что нельзя, нельзя им,
как перчаткам, нельзя поврозь…
***
Мне кажется, звёзды замёрзли,
и хочется их отогреть.
Как будто бы ты ещё возле,
как воз ныне там — ещё смерть.
Как будто ещё всё не поздно.
Дышу на узор на стекле...
Оттай же, оттай же, мой звёздный,
в моём потаённом тепле.
***
Метельный мир, в тумане всё плывёт,
и я одна на свете этом белом.
Мы жили, жили счастливо, и вот -
всё что осталось, выглядит пробелом,
пунктиром от тебя и до меня,
мостом воздушным, звёздным коромыслом,
что виснет, удлиняясь и маня
недостижимым, плавающим смыслом.
Ну как тебе живётся одному,
мой запредельный, вечный, незабвенный?.
Когда же вновь тебя я обниму,
отняв у этой вечности мгновенной…
***
Привыкаю смотреть поверх голов,
поверх неурядиц и пыльных слов,
быта поверх и тоски поверх,
туда, где только звёзд фейерверк.
Привыкаю поверх земного смотреть
туда, где вовек не достанет смерть,
где то, что храню, ото всех тая,
туда, где только лишь ты и я.
***
Одиночество не поэтичней,
не за это им дорожи.
Оно просто терапевтичней
и целительней для души.
Это что-то вневременное -
сон, что грезится наяву,
та высокая паранойя,
что удержит нас на плаву.
Тихой сапой приходит вечер,
отвлекая от серых утр,
мягко лапы кладёт на плечи,
разворачивает вовнутрь.
Попадает осколок лунный
в засыпающие глаза...
Мною, по умолчанию юной,
занимаются небеса.
***
Приснился сон, что о тебе лишь…
Твои слова в глухой ночи:
«ты целоваться не умеешь».
А я просила: «научи».
Так медленно ласкали губы,
слегка касаясь, пригубя,
не торопливы и не грубы,
оберегая и любя.
И кажется, что вновь разбудишь
ты поцелуем, как тогда…
Спасибо, что ты был. И будешь.
И не исчезнешь никогда.
***
Я верю, верю, верю,
что было всё не зря -
от нежности апреля
до дрожи декабря,
от детской колыбели
и школьного двора
до облачной постели
из пуха и пера.
Живу и ожидаю
того, чему не быть.
Душа, не увядая,
обречена любить.
Как занавес, отдёрну
я на окошке тюль
и март, как мат отборный,
приму взамен пилюль.
***
Вновь слышу - в груди что-то торкает -
жалеть, понимать, обожать...
Без этих хватательных органов
вселенной мне не удержать.
И слова не ведая ложного,
на этом горючем парить...
А счастье из корма подножного
привычно себе сотворить.
Да, голый король снова здравствует,
да, сраму не имут верха.
Но нет их и духу в том царствии,
где самоуправство стиха.
***
Жизнь прожить — что поле перейти
минное...
Всё, что было с милым на пути -
минуло.
Всё, что светом полнило глаза -
кануло.
Мне на лоб как будто чья слеза
капнула.
Снег и дождь идут о нас с тобой,
вслушайся.
Лишь тебе, великая любовь,
служим все.
***
Как в чужой тарелке – в мире новом,
с неразрывным, выношенным — врозь.
Мне с тобою как в лесу сосновом
так легко дышалось и жилось.
Облака как бельма смотрят слепо,
и дома побелены луной,
где таятся, словно в душных склепах,
истины с засохшею виной.
Улицы безлюдные ночные,
словно русла пересохших рек...
Кажется, что в них увижу сны я
тех людей, что канули навек.
И на нашей улице был праздник,
когда ты был мой и только мой.
А теперь весна лишь только дразнит,
обернувшись вечною зимой.
Подышать на счастье, как порою
дышат на морозное стекло...
Что в груди зияло лишь дырою -
засияет ясно и светло.
Нет, не хлебом — лишь тобой единым,
нестираем в сердце вечный след.
Этот клин невышибаем клином.
Ведь на нём сошёлся белый свет.
***
Снимая с душ за слоем слой,
брести от ямба до хорея...
Луна, обгрызанная мглой,
в меня вонзается острее.
Полулуна в окне лежит.
Под ней стоит полунаташа.
Ополовиненная жизнь
внушить пытается, что та же.
И месяц, зная что почём,
свою утратив половину,
висит дамокловым мечом
над головой моей повинной.
И Богу посланные в ночь
стихи с упорностью петиций,
о том, чему нельзя помочь,
и сойка в роли синей птицы,
что прилетала под окно...
Живу под снайперским прицелом.
Но жизнь устала быть кино.
Сойду с трамвая как со сцены.
Как заливался соловей,
маня на вешние вершины...
Всё в жертву памяти твоей.
Всё в топку адовой машины.
Чтоб возвращались вспять года
и каждый месяц был бы светел,
и чтобы слова "никогда"
не стало никогда на свете.
***
Любить – всегда преувеличивать, –
с заглавной буквы, с верхней до,
приумножать и возвеличивать,
не в десять-двадцать раз, а в сто.
Любить – махать – (не как Раскольников, –
как Маяковский) – топором,
крамольником быть, наглым школьником,
гореть не гаснущим костром.
Любить – не к месту, не по адресу,
не вовремя, как пить с утра,
стремясь к невиданному градусу,
каких не знали доктора.
Любить – над бездной мироздания
идти, срываясь и скользя...
Такая вот гигантомания.
А по-другому тут нельзя.
***
Даже когда хоть в петлю
и на луну чуть не вою –
я тебя очень люблю.
Слово люблю – ключевое)
Даже когда гвозди звёзд,
кажется, небо распяли,
я осушаю от слёз
слово, что было Вначале.
Только до слова ещё
были ладони, ресницы,
тёплое было плечо –
то, что теперь только снится.
Сумрачный ветер колюч.
Плачу не знаю с чего я...
Я запираю на ключ
слово моё ключевое.
***
Я бросаю монетки в воду, чтоб кто-то запнулся
и не умер сегодня, и снова к любимым вернулся.
Я монеткам верю, они так похожи на слёзы,
а когда покатились – на маленькие колёса.
Я бросаю монетки, чтоб мы навек не прощались,
чтоб домой возвращались, к самим себе возвращались.
Чтоб на них гадали, чтоб их подавали, но чтоб вовеки
их бы людям потом не клали на мёртвые веки.
А Бальмонт говорил Марине: «Я принёс монету».
А их цифр он знать не хотел, словно их и нету.
Та монета восходит в небе в сиянье медном –
утешеньем влюблённым всем, одиноким, бедным.
Чтобы к ней потянулись руками и вдруг проснулись
все, кто стали как камень, ушли и к нам не вернулись.