Облако
Облако ты мое белое,
Вечно теперь счастливое…
Что на земле я делаю?
Осень у нас красивая,
Только глядеть некому.
Виделось человеку бы
То, что без глаз знается.
Ты пролетишь над сливою –
Дерево поднимается.
Ты пролетишь над вишнею –
Я помашу с берега.
Море у нас черничное,
Неба тебе немерено.
Что ж ты летишь потеряно,
Будто не отпускается.
Гудок
Я – это чье-то имя.
Долгий гудок телефона.
Ночь на стекле вагона
С прядями водяными.
Осень в долине мельниц.
Скрип деревянных крыльев.
Как они вслед летели…
Как не остановились…
Пчел разбудил поезд.
«Вы не надели плащик».
Кто-то назвал повесть
Именем уходящим.
Канцелярия
он садится за стол
берет авторучку
еще ничего нет
еще никто не сказал какая глупость
не уронил чашку и не расплакался над дырой в мире
потом ее заштопают пальцы времени
сейчас они подают ему лист
подталкивают локоть
протягивают шариковую ручку
и очень крепко обнимают за шею
он пишет что у времени нет лица
рук и пальцев
что ничего нет
кроме пары капель синей краски в дешевом канцелярском товаре
Когда зажгутся окна
по выходным
я еще выбираюсь в давно покинутый город
сажусь на заросший камень у оврага
достаю из рюкзака бутылку воды и выливаю
это будет море
пора раскидать каштаны у набережной
дальше будут дома
трамваи и вишни
еще немного домов
к вечеру подрастут и можно будет ходить по знакомым улицам
когда зажгутся окна
я долго под ними стою нащупывая в кармане ключ
и никак не могу придумать что скажу когда откроются двери
в следующий раз
наверное это будет «добрый вечер»
Эргару в Трою
Пора загнать троянских лошадей,
Забыть в пустыне брошенную Трою…
Все у поэтов как не у людей,
И ни рубля их лошади не стоят.
Не возвратятся корабли в Итаку,
Забудут в шумной Греции героев.
Данайский конь – не верная собака.
Еще предаст.
Еще сгорит с тобою.
Стеклянная вдова
Не тьма – вдова воспоминаний
Стоит у белого окна.
Полсантиметра между нами
И снег. И в комнате она.
Еще ботинки не скользят,
Но скоро землю раскатают.
Дорога к морю и назад
Зеркальная и ледяная.
Еще по берегу идем,
Еще комок в ладони тает,
И называется снежком,
И камнем стену пробивает.
Третий концерт для дочки
Назавтра дождь, переходящий в снег.
Мы уплывем на корабле без цели –
Уже во сне валькирии летели
И пробивались крики из-под век,
От рождества плененные зрачками.
Кто будет жить потом под небесами?..
Подумает и вздрогнет человек.
Стоит зима с холодными глазами,
Глядит на птиц и обращает в снег.
Еще одна мелодия во сне.
Еще один упавший наземь камень.
И музыка. И крики в тишине.
Им не везло, рожденным в ноябре,
Они лишились легкого разбега.
Я лучший месяц отдаю сестре.
Всего лишь солнце в белой кожуре,
Еще не снег, но ожиданье снега.
…Рахманинов начнется с ноты «ре».
Попугай
И правда, осень – о-го-го,
Хоть спичку зажигай.
«Оно не стоило того», –
Прокаркал попугай.
Дурная птица, что возьмешь,
Тут ворон не летал.
Но «пропадаем ни за грош!»
Прокаркал и упал.
А мог бы петь на все лады,
Да вышло все одно –
От доброты и клеветы.
Не стоило оно.
Лежит у дома моего
Ни мертвый ни живой.
Ничто не стоит ничего.
Ах, боже, боже мой.
Не «Англетер»
Заколоченные двери,
Неметеная листва.
Кто подумал – в «Англетере»,
Знал киношные слова.
Пусть за кадром – декораций
Бестолковый макияж,
Соглашайся, друг Гораций,
Так монтаж и так монтаж.
Ты кого играть надумал?
Да не лезь на этот стул –
У Шекспира много шума,
Только ты не там уснул.
Вот и осень под заборы
Намела, что намела.
Ну не ждали нынче скорой.
Да она б и не пришла.
Идемте в парк
Идемте в парк – куда теперь идти,
Там тишина сегодня шелестела.
Осталось неоконченное дело –
Нашло скворечник, прячется в груди,
Больная штука, вложенная в тело.
Живет там птица, да не соловей.
Сидит там сыч, да ухать не умеет.
И сотня клювов верно служит ей –
Стучат быстрей и сточатся скорее.
Как будто всё боятся не успеть,
Сегодня их по счетчику сто двадцать.
Идемте в парк – и дятел хочет петь,
Ну, пусть до дырки в небо достучаться.
А там уже и ухнет, и споет,
А я слова зачем-то подбираю –
Ей червячков закидываю в рот.
Что сделаешь – бездомная, больная.
И ничего, кроме
…и, ничего не найдя на ней, кроме листьев… Мф. 21:19
Когда ни бури, ни чудес,
Ни почтальона за дверями,
Чумою заразился бес
(Все той же скукой, между нами)
И стал порядочно плести
Вперед дворцовые интриги –
Эх, Пушкин, что там впереди?
Созрели золотые фиги.
Брось револьвер и выходи,
Пора смоковницу трясти.
Пора стреляться из рогаток.
Не скушно – гадко, гадко, гадко,
А честь… задень ее поди.
Эта сволочь
Тихо в мире, я и ангел
Серебрится за плечом.
А на левом этот, врангель,
Тот, который ни при чем.
Мы вдвоем молчим о главном.
Эта сволочь не молчит
И кричит ему как равный.
Ну, на главного кричит.
Не ори, рогатый дурень,
Ночь, пустыня, тишина –
Не узришь его в натуре.
Все кричали, ну и на?
Жалко, он молчать не может,
Не умеет он не выть.
Ангел правый светит рожей,
Чтоб скандал не пропустить.
И вот в этом самом свете
Оба профиля глядят
На того, кто не ответит,
Хоть вопи сто лет подряд.
Только чувствуют дыханье –
И друг друга навесу
Как-то держат. Это тайна.
Я их точно не спасу.
Тишина, потемки, полночь.
И сидят они втроем:
Этот дурень. Эта сволочь.
Тот, который ни при чем.
Разглядывая андалузскую бутылку
И хересу, хересу, бочку хересу,
чтобы я мог окунуть в него морду прямо с рогами!
И. Бунин
Потом придет спасительная боль –
С ней до утра сидеть и напиваться,
Как будто брагу выставил король
И невообразимо отказаться.
Верней сестры спасенья не найти,
Тут сам Филипп бы уступил дорогу.
Куда ни встань – всё поперек пути,
Сестра везде. Уснемте, слава богу.
Забыть ли к Бернсу старую любовь,
Послать к чертям туманы Альбиона…
Ты только кружки крепче приготовь –
Потратим королевские дублоны
И выпустим британским крысам кровь!
Еще за то, что Дрейк разграбил Кадис.
Что был тебя удачливей бандит.
И вот капец – и Дрейку, и Армаде,
И всей большой коллекции обид.
Необъяснимо
Я падаю спиной на листья –
Летят деревья в облака.
Я не могу остановиться,
Я повторяю путь листка.
Круженье крон необъяснимо,
Всё – танец, вихрь, хоровод,
Летят земля и небо мимо.
Он умирает. Он живет.
О чем танцует он, зачем же
Ему повсюду высота?
Необъяснимая надежда,
Безжалостная красота.
Песочница
А. Д.
о это была песочница строгого режима
и мы из нее все-таки убежали
после двухчасовой пытки куличами и идиотского перекапывания ямок
спасибо самому прилежному копателю
случайно взмахнувшему полной лопаткой перед носом воспитательницы
к такому никто не был готов
но счастливый шанс как последняя сволочь появляется без предупреждений
это было страшнее чем разбить банку томатного сока
безумнее чем сказать шефу что он дебил
из песочницы еще никто не увольнялся по собственному
это должно было закалить на всю оставшуюся жизнь
больше никогда
ни один начальник не заставит читать стихи перед строем трусливых засранцев
с поднятыми руками
если тебя вдруг не окажется на рабочем месте в час ХЗ
и все-таки мы бежали
это было круто
одного честного подвига хватило бы до конца дней
чтобы думать о себе хорошо
когда бы какой-то гад в красных шортах не удрал первым
с моей личной лопаткой да
пусть жертва опять перевесила мотив
но бремя славы и расплаты удалось поделить поровну
спасибо Мойдодыру Агнии Барто и малой русской литературе
мы вас помним
мои дети теперь знают чем расплачиваются за свободу
что до лопатки она не пережила день побега и похоронена в неизвестном тылу памяти
фиг сопрешь
(Литсовет 21.12.19 \ Стихи.ру 17.11.20)
Побег Фридриха Иеронима и Марты
Они бежали, вечные скитальцы.
Он призрака из рук не выпускал,
Когда, целуя собственные пальцы,
Ее в пустой карете обнимал.
Неслись по следу звери и деревья,
Пришпоривали всадники коней.
«С цепей спустили люди суеверья –
Не верю в суеверья и людей!»
Они сожгли змеиную таверну,
Передавили выводок цыплят.
«Я сею смерть, спаси меня!» – «Мой верный,
Ты никогда ни в чем не виноват».
«Ты от меня одна не отвернешься
И не покинешь больше никогда».
«Да, – отвечала призрак, – мой хороший».
И целовали губы это «да».
И стражники крылатые отстали,
И опустили ветки дерева.
Лежала смерть во всех краях печали
И задыхалась желтая трава.
Ни капли небо вниз не уронило,
Не наклонилось облако с водой.
«Мы добрались. Все умерли, мой милый.
Мы наконец приехали домой».
Хлопчатобумажная дверь
На дверях висела простыня,
Ах, какая простыня висела –
Бригантины, бриги, каравеллы
Шли по ней на киноленте дня.
Тень переходила через тень,
Пробивала дырочку в экране –
Вытекал в нее июльский день
И пятном ложился на диване.
А вторая, с розой на груди,
Ничего как будто не бывало,
С топором стояла на пути
Кораблей, слонов и морвокзала.
В общем, так никто и не уплыл,
То есть все проплыло, как в тумане.
Простынь кто-то снял и погубил,
Или мама выстирала в ванне.
Дуэль на фоне стены и черешни
Р. Г.
Пора наступает проклятым
Вопросам стоять над душой.
И мне ничего не понятно,
И Гамлету кто-то другой
Напудрил парик королевский –
Потом его с кожей сдирал
Наш Гамлет в гримерке советской.
И сам на свои отвечал.
Мое театральное детство
Привыкло костюмы менять.
Но кончились танцы и средство
Простое, как кузькина мать.
И мне ничего не понятно,
И лично со мной у стены
Стоит этот знак неприятный –
А оба стоять не должны,
Где пудры не жаль театральной,
Ни знака с горбатой спиной…
…История будет печальной
И нетеатральной такой.
«Архитектурный ордер» Р. Г.
В этом городе карманов –
Как в жилетке Вассермана.
И часы в кармане каждом
Время личное покажут
От Петра и до угла:
Город. Ветер. Речка. Мгла.
Планеты и вишни
Она очищала чуму и проказу,
Она принимала любые условья.
И пальцы вложила в открытую язву –
И язва смертельная стала любовью.
Была она всем – материнской, сыновней,
От первого крика до смертного края.
Никем не была бы без нашей,
Родившей
Поэта и розу,
Планеты и вишни,
Которые ты уронил, засыпая.
Безымянность
Какая бездна закрыла глаза!
Но отвори гробницу –
Разве сумеют ее рассказать
Небу – песок в глазницах,
Жизни – выгоревший атлас,
Смерти – пустые ребра?
«Или Ты не оставишь нас…» –
Прах повторит в загробной.
Над некрополем спит звезда.
Под некрополем – время,
Примирившее навсегда
Вечные длань и лемех.
Дочке на память о сиреневом платье
И в детском сне, и наяву
Она склонялась надо мною –
И звезды падали в траву.
Она не сделалась травою.
Пусть, восходящая во тьме,
Сама терялась на рассвете.
Стояла утром на корме
В надвинутом на лоб берете.
Носились дети у воды.
Среди волнения и гула
И припортовой чехарды
Она одна рукой махнула.
Стоит и машет много лет
И смотрит на воду не глядя,
На проплывающий берет,
Твое сиреневое платье,
На все, чего на свете нет,
Но вдруг выносится прибоем,
Когда, не отрывая взгляд,
С такой тоской глухонемою
С волнами люди говорят.
Пепел и птицы (Буревестник)
Куда торопится закат,
Как будто на пороге счастья
Бежит в отчаянье назад,
И птицы больше не кричат
На каждой ветке и распятье,
На дыбе музыки немой.
Кусает время на запястье
Любовь отравленной слюной.
И пепел свадебного платья
Лежит у тумбочки ночной.
………
Не больше дня, не дольше ночи
Живут две птицы у меня.
Одна из них и жить не хочет,
И петь не может без огня.
Ее проклятья и молитвы,
Крылами с бурей сплетены.
И день стоит на поле битвы.
И ночь крадется со спины.
Род
Я тень, я лежу под тобою,
Мое виноградное тело.
Где дойной листва шелестела,
Спи, сердце мое, под лозою.
Спи, сердце мое, безответно
В груди бессарабских курганов,
Где тени проходят с рассветом,
Цыганка идет за цыганом,
Спи, сердце мое, бездыханно,
У ветра пристанища нету.
Пусть птицы летают по свету
И гнезда не вьют ураганы,
У ветра пристанища нету.
………
Я тень, я иду за тобою,
Мое безымянное тело,
Как ветка бежит за листвою,
Но дерево вдаль улетело.
Еще нареченная Евой,
Уже относившая имя,
Которое если отнимешь,
Адам не вернется за мною.
Которое пряталось в кроне
И цветом вишневым кричало.
Которое если обронишь,
Легенда начнется сначала.
И корни потянутся в небо
Бессонными пальцами веток
За яблочной каплей ранета,
За соком вишневого цвета.
Джонни
«Джонни Аллен, кондитер,
Сорок девять, женат.
Черномаз. Не Юпитер.
Сука, восемь щенят.
Жизнью в целом доволен,
Ни на что не горазд.
Откухарничал, болен,
Скоро душу отдаст».
Был почти что задаром
Джонни выдан билет.
Но купил он гитару
На пятерку монет.
Вот неисповедимы, видит Джонни, пути.
И не будет у Джонни сорока девяти.
………
Джонни Аллен, пехота,
В перспективе капрал.
Тридцать пять заработал,
Но сказал генерал
Нет военной карьере.
Автомат и страну
Если Джонни доверить,
Проиграем войну.
Да, неисповедимы, видит Джонни, пути –
Пять положенных гринов успевает найти.
………
Был составлен для Джонни
В небесах протокол:
«Пусть никто не обронит
Ни копейки на пол!»
Окрестил его Маршалл,
Поразмыслив, отец.
Станет Джими постарше,
Заживет, наконец.
Не упало ни бакса
Больше с неба с тех пор.
Джонни долго держался.
Джими доллары спер.
Раз неисповедимы канцелярий пути,
Не протянет бездельник и своих тридцати.
Дал начальник им жару
Облаков и планет.
Ладно, дуй за гитарой,
Есть немного монет.
Колхидское вино
Давайте пить колхидское вино
И говорить с волною средиземной –
Да будет пухом каменное дно
Всем морякам, героям и царевнам.
И мы замрем, застрявшие в густых
Волнах нерассекаемого грунта.
Но не соври, что погреба пусты –
Ты не доплыл и не увидел, юнга.
А после, через тысячу морей,
Поговорим на берегу об этом.
Восстанет легкий дух мой из костей
И подойдет, качаясь, за ответом.
Вуалехвосты (Luceafarul)
В аквариуме модного кафе
Плывут глаза прозрачные по стенам,
И мог легко пролить бы Лучафэр…
Но этот город слил он откровенно.
Вуалехвосток душит тишина.
Вуалехвосты бьются со стеною.
А на заре, как барменша, видна
Она в стеклянном небе надо мною.
Он ночью он, а по утрам она.
Нет, ерунда, мне столького не выпить,
И эта штука даже не звезда.
Тем ближе ей история событий.
Как говорил какой-то господин,
Наверняка проездом из Молдавий,
Михай себя писал один в один.
Я все спишу на ту-сторонность яви,
Укрытую мерцающим плащем.
Ну как еще она себя объявит?
Чем выдаст соучастие еще?
Вот кто-то сам оплачивает счет.
Мне повезло крутить вуалехвостом.
Полузвезда над берегом встает –
Трехглавый пес над завтрашним погостом.
Ул. Пушкинская горка
Т. В-вой
Но что нам делать с розовой зарей… Н. Гумилев
Листая площади столицы
И улиц вытертые строки,
Хожу по трещинам глубоким.
И пробивается, и снится…
Наверное, жизнь. Но жизнь исчезла.
Возможно, смерть. Но так похожи
Деревья в сумрак на прохожих,
Что, ближе придвигая кресло,
Одна из них смотреть садится,
Пока другая на экране
Предметам возвращает лица.
Какая истина в обмане!
Привет, Садовый переулок!
Ну, здравствуй, Пушкинская горка.
Такое время для прогулок.
Смотри из кадра дальнозорко,
Чтоб дама в кресле не проснулась.
………
Вот эту улицу я помню.
Она меня давно не знает.
Здесь на углу алел шиповник…
Вдруг и шиповник сочиняю?
И доказать никто не сможет,
Что мы когда-то были живы.
Пусть он погиб неосторожно,
Но выдумка была красивой –
Раз просится сказать «о Боже»
Тому, кто вносит коррективы.
И все же города и страны
Зачем-то тонут, как «Титаник».
Не остается даже раны,
Словно никто и не был ранен.
………
Но что нам делать с косточкой вишневой…
И, губ своих уже не вытирая,
Она пьет сок, встает напротив снова –
Я в эту Вечность косточкой стреляю
И не хочу выдумывать другого.
Скучающий демон
У ветра ровное дыханье,
Порывы шуток холостых.
Из корня разочарованья
Растут эдемские сады.
Да жив Ты, жив, хоть плачь, хоть смейся,
Равновелик любой маршрут.
Под руку с гением злодейство
По сонным улицам идут.
Глупы и скучны разговоры,
Смешны прохожие носы.
Всем человеческим позором
Любой создатель будет сыт.
К чему труды тысячелетий,
Что в Рим ведущие следы? –
Он не дурак, есть все на свете
Не тяжелее пустоты.
Поднять приветливую руку…
Стереть мизинцем в порошок…
Равновелика наша скука,
И крепок узел всех дорог.
Прогулки с Дантом
1. Винный погреб
Как бога южного черты
Мне этот взгляд напоминает:
В глазах воронка смоляная,
А брови дикие густы,
И с виноградной бороды
Хмельная ягода свисает.
Мой католический собрат,
Спускаясь в погреб, в самом деле
Смотрел на мертвый виноград,
И губы в ужасе немели.
Но, званный к горнему столу,
Он принял доброе решенье,
Взял виночерпия во мглу
И вынес небу подношенье.
Окутал благосклонный взгляд
Собравшихся под сенью статуй
Того, кто зрил кипящий ад
И не подал руки собрату.
2. Ковер
Двадцатый век от Рождества Христова.
В саду людей обильный урожай.
Со спелой ветки обрывая слово,
Услышишь крик деревьев: «Не бросай!».
А под ногами паданка, как череп
За черепом, упавшие во тьму.
«Не поднимай!» – ни разуму ни вере
Не унести ненужное Ему.
Придет Садовник, век не размыкая
Окинет взором шелестящий сад.
«Не открывай!» – глаза испепеляют,
Но никого из них не оживят.
Оброк
АДАМ И ЕВА
они думали что сбежали
РУКИ
столько преступлений против человечества
и всё одними руками
АТЕИСТ
атеист адвокат бога
объявить сумасшедшим это полумера
АД
нет не верю
что еще можно придумать из неопробованного
РАЙ
то же самое только с любовью
придумал таки
И МЫ
а мы ему Христа
от всех нас
ОБРОК
взял
помучил и взял
так и несем
ПТИЧИЙ ДВОР
Все это целесообразно
(Не дай бог видеть эти цели).
А гуси, гуси-то с опаской
На тело Господа глядели
И в рот распахнутый летели.
Я верю в эдакие сказки,
Но кто Христос на самом деле
И отчего его так жалко?
Он здесь ходил, не пах фиалкой,
И руки от гвоздей болели.
Стихотворенью имя Плотник
Хотелось дать неосторожно,
Но вышел кухонный работник,
И гуси вспомнили про ножик.
ПОЭТ
Отравился винегретом.
Застрелился. Влез в петлю.
Бога нет, лекарства нету,
Или я его не пью.
Этот неуловимый Шекспир
Кто здесь ходит, безумие Гамлета
Или Уильям, слуга короля?
Все чернилами красными залито,
Осторожней – сырая земля!
Небо нынче из мокрого хлопка, и,
Говорите, скончался Лаэрт?
Это вы его, сударь, ухлопали
За избыток папашиных черт.
А за вами-то целое кладбище,
И в карманах по три мертвеца.
Вот такого и надо товарища,
Одного, но зато до конца.
Наша яхта зовется «Офелия»,
А погода – всю Данию в ней
Утопи. Что и есть рукоделие
Для поэтов и славных людей.
Отвернешься – в окне улыбается
Королевского театра гонец…
Как такая судьба называется
В нашей заводи южных сердец?
Только слышно, гуляет по городу
Мистер неуловимый Шекспир,
Отрастил себе рыжую бороду…
Ладно, Йорик зовет, командир.
Зонтики
улица меня забыла на трамвайной остановке
столько платьев износила память
стоим теперь как в бане
наступаешь на обмылок
скользко мокро некуда падать
снова дождь взъерошил землю
сейчас проснется
когда удирают птицы поют зонтики
женские всегда веселее
птицы такие и должны быть
глупые и красивые
кап-кап
кап-кап-кап
карр
какие разные характеры
не отрывайте крылышки у розы
она еще полетит
осенью медленные листья стихов
всю жизнь смотрели в небо и собирались
вот и полетели
вот и он
почему-то приятно что дворник знакомый
я еще помню его папу-дворника
они всю жизнь собирали
можно доверить
задумалась как умещаются 60 секунд в одну минуту
и не лопнет же
так и смотрю как лопаются одна за другой
А вокруг шумят тополя
А вокруг шумят тополя,
Не стоит приморская жизнь.
По утрам немеет земля.
Как-нибудь возьми отпишись.
Пролетают листья в окне,
Что ни осень, лист за листком.
Вспоминаешь ли обо мне?
Далеко в Россию пешком.
Спит под снегом Дальний Восток.
А у нас шумят поезда.
Я опять пишу не про то.
Семафор горит, как звезда.
Подросли давно малыши.
Как летит приморская жизнь…
Как-нибудь письмо надыши.
Не женились – не развелись.
Святой Улисс
Носит песню в море ветер,
В ней счастливые слова.
И бросают все на свете
И плывут на острова.
Не устанут там из юбок
Шить цветные паруса.
Долго любят там друг друга,
Вечность или полчаса.
Тот, кто разницу заметил,
Не моряк и не пират,
Не водил за море смерти
Необстрелянный фрегат.
Не вставал со дна морского
Покурить на берегу,
Королево и царево
Вынуть перышко в боку,
Написать записку Жанне
И невесте написать.
«Был на острове Желаний.
Через год вернусь опять».
Он придет и бросит кости
В кабаке «Святой Улисс».
Были люди, были гости,
Там и дети родились.
Терпение
Терпение, мой друг,
Всегда нас подводило.
Все вынесем к могилам
И выроним из рук.
Ах, крылья пустоты –
Холодные ладони.
Там сказано, Полоний,
Ты умер молодым.
За то, что не посмел.
Перехитрил дороги.
Ложись в кровать, безногий,
Ты здорово терпел.
«Баунти»
Гуляет ночь в краю без края,
Играй, отчаянье, играй.
Мы фортепьян не выбираем,
Но «Баунти» приходят в рай.
Беги над музыкой юдольней,
Пуанты скинув, босиком.
Из смертных истинно раскольник
С клавиром Бога был знаком.
И не повесился на ветке.
И не сгорел в его глазу.
Бери аккорд не на понт, детка,
Не на разбойничью слезу.
А если вынести не сможешь
Из глаза хату и коней,
Гори со всей крестьянской рожей,
О пальцах бедных не жалей –
Они не выпустят подола
У той, кто музыка и рай,
Кто привидение и голос:
«Не уходи. Не отпускай».
Закат
И все же слово «неизбежность»
Стоит за каждым поворотом.
Идет животное к животным
И мордой тыкается нежно.
Не много, в общем, понимая,
В очках и кожаных ботинках
Стоят, прижавшись, две скотинки.
Дверями хлопают сараи.
И свет висит на паутинке,
Сороковаттно озаряя.
Тень на ветру
Р. Г.
Откинув виноградный завиток,
Пройти по солнцу за знакомой тенью,
За нею в летний вляпаться желток,
Сбегать за ней по каменным ступеням,
Ронять на память тапку, волосок,
Хрустальный свист… ну ладно, звон минуты.
Храни, не остывающий песок,
И тень твою, и тень мою как будто.
Пусть остаются сами по себе,
Не видя, как мы тянемся за ними.
Дай подмигнуть растрепанной судьбе:
«А ты ведь помнишь нас еще такими!»
Когда из волн едва сочинены
И, как ракушки, брошены на пляже.
Но вглубь глаза глядят из глубины.
И слов не слышно. И ненужно даже.
Город пьяниц
И это все-таки смешно,
Обидно или необидно –
Мы станем сами как вино,
Как полный погреб бочек винных.
А город пьяниц будет пить
И море глаз, и губ озера.
Нам только кружки подносить,
Ловя обрывки разговора.
Вот записать бы, черт возьми,
В уме и памяти тверезой,
Как пьется красное людьми,
Прозрачные рождая слезы!
Дождаться часа тишины,
Надеть неглаженые лица,
Играть с чертями до весны
И с пьяным ангелом водиться.
Фигаро
Где-нибудь в скворечнике домашнем,
На каком неважно этаже,
Вечером играет дядя Саша
Пьесу господина Бомарше.
Полон зал воздушною толпою,
Призраки нарядны и легки.
Мейерхольд гордился бы тобою,
Бомарше извел бы все платки.
Поздно, поздно, господа и боги,
Кто сыграет с вами лучше нас?
Проведут и вас, золоторогих, –
Фигаро появится сейчас.
В темноте блестят из-под дивана
Рыжей кошки дикие глаза…
Не бывает поздно или рано –
Роль свои находит адреса.
Женщины, которые ушли
Не вижу оскудения земли,
Не вспомню, что теряется в природе.
А женщины, которые ушли
И умерли, из дома не уходят.
Подолгу смотрят в темное окно,
За лампой письма пишут, не считая,
Что в комнате их нет давным-давно.
Они встают и окна затворяют.
Их может легкий ветер унести,
Туман рассеять в сумраке аллеи.
У них земные ягоды в горсти,
У них косынка летняя на шее
И то же недоверие во взгляде:
«Неужто снег? Да бросьте, бога ради».
Верлибр
ЧУВСТВУЕТСЯ
по соли чувствуется море
в воде чувствуется рыба
рыба должна задохнуться
тогда стихотворению дышится свободно
за столом пяти тысяч читателей
Я МАЛЕНЬКИЙ
я маленький прозаик
в маскхалате верлибра
прозаик и должен быть в халате
вот как Перовский-Погорельский на картине
можно без курицы
СЕРГЕЙЦЕВ
красиво стоит на Топосе
уже второй день волнуюсь
без шубы без перчаток без маски
а в мире снег и эпидемия
не знаю что подумать
то ли человек смелый то ли фотография прошлогодняя
НЕГРЫ
не могу верить в этот мир
где дети рабов гордятся своим рабством
дети других рабов ползают на коленях
и дети третьих смотрят этот мультик по телевизору
пусть сначала вырастет
АСТРОНОМИЯ
если бы я была звезда
я бы жила в космосе
но там живут дети звезд
на большом расстоянии друг от друга
для города у меня красное пальто
для космоса – ни холодно ни жарко
не тот цвет
придется ждать пока поседеет
ЧУЖИЕ
прекратить читать книги
пусть они воруют мои мысли
но они же еще насаждают
что делать с чужой катастрофой
СЕТКА
за решеткой весь мир
вдобавок сетка от комаров
и чего я боюсь
или это он от меня
Погода у моря
*
дрянь какая
думала погода о себе с утра раскачивая голые ветки
все равно терять уже нечего
и начала валить деревья
никогда не надо соглашаться с чужой самокритикой
у них пройдет а у меня затор под окнами
*
дом распахнул окна и вдохнул полной грудью
стал похож на каменную птицу
которую не могут унести стеклянные крылья
выдохнул облако дыма с запахом сырных гренок
и остался на месте
еще нужно прочитать утренние газеты
что если погода только притворяется хорошей
вот так всегда сказало кому-то на небе облако в белой плюшевой юбке
пытаешься быть хорошей а в тебе уже сомневаются
и плюнуло вниз не особенно заботясь о чьем-то настроении
раз всем нечего терять
я дышу дымом в это небо которое меня понимает
пусть только притворяется
*
смотрю в красный карман горизонта
пока меня растрачивает время
так вот куда оно все спускает
между мной и горизонтом море
и вроде бы больше ничего
может ничего и не было
Бренность
мертвый десантник
служит после смерти
ориентиром на кладбище
голодная кошка и раздавленная колесами крыса
они нашли друг друга
мне говорили что кладбище место встреч
сын думал что у него редкая греческая фамилия
пока не дошел до конца ряда
теперь думает завязывать с этой бренностью
дальше уже стена
зря надеется
в Греции еще много народа
надо отвлечь разговором об искусстве
ходит выбирает красивый памятник
в Одессе все-таки смешные люди
хотят выглядеть покрасивее
они еще чего-то хотят
я вписываюсь
красным пальто в осень на боженивке
говорит сын но не может выбрать подходящий ракурс
эстет
если не сожрет моль оставлю ему пальто
лучшее место в городе
Водяной рядом и вообще пол-оперетты
сразу веселее
с соседями надо знакомиться заранее
хотя и так вроде бы всю жизнь знаешь только думаешь куда пропал
сразу спокойнее
ничего не пропадает
Послелетье
Послелетье. Вечный ветер.
Облетающие лица.
Если негде жить на свете,
Можно жить на побережье.
Лист потерянный садится
На плечо перед дорогой.
Клены сбросили надежду.
В мокрых платьях гроб за гробом
Проплывают черной речкой.
Веет ветер бесконечный.
Слушай. Не смотри. Не трогай.
Мертвый лист перед дорогой
Долго держится за плечи.
Мать-и-мачеха
небо выдавило из груди последнюю каплю и подумало дальше вы сами
к такому никто не был готов
лучше бы научило читать мысли или выражалось без поэтических завихрений
с земной мачехой нам повезло сразу
ее всегда хватало и можно было копать одинаковые ямки
никакого беспорядка каждая ямка под своим номером и всем все понятно
Балетки на гвоздике
*
вечность слишком мертвое слово
в ней и ценны одни мимолетные крылья бабочки
только сачок непременно должен быть дырявым
иначе она тебя поймает и приколет на свое место
*
балетки на гвоздике
морские камушки в жестяной коробке
расписание соревнований и список побед на будущий год
полметра лучшей кожи на краги
утащенной из профцентра в отместку за то что из нас решили сделать сапожников вместо технических переводчиков
и я все это предам и вырасту
хотя технический перевод им можно простить
мне было бы проще пошить два одинаковых сапога
почти и не отклоняясь от выкройки
Добрый полицейский
стихи ничего не объясняют
но приходят на помощь когда ты запутался в мире
и подбадривающее говорят
не все так просто
так что стреляться
спрашиваешь как бы намекая на безысходность
к вашим услугам отвечают они
как бы предлагая на выбор верлибр авву или добрый старый александрийский стих
вот александрийский я еще не пробовала
это было бы слишком просто
Письмо (Это не Хроносу)
Кто перед кем останется в долгу…
Но мертвые ни праведны ни лживы.
А я еще стою на берегу.
Не наше время. Брошены и живы.
Река поймала взгляд и унесла.
«Ах, не смотри в разлившуюся бездну».
Такие, мама, в городе дела,
Что письмами спасаться бесполезно.
А ты о чем? О ком? И снова не
Различить лица на водной глади.
А то, что там лежит на глубине,
Не различай, не трогай, бога ради.
Пусть ни живых, ни мертвых не спасти,
Включи, как прежде, радио и чайник.
И не сиди на кухне до шести.
До четырех утра – но это в крайнем.
Да все в порядке, жив Таджикистан.
И Туапсе, и все китайцы сразу,
И лезть никто не думает в стакан –
Туда не влезет местная зараза.
Вот не скажи – я писем не пишу.
Я их пишу, но мимо отправляю.
Привет Америке и малышу.
Ну, пусть малышке – имени не знаю.
Любить ноябрь
Вот и добрались до конца
Большого дачного сезона.
И каждый делом задался,
Не топчет пирсы и газоны.
Жива святая пустота
Еще на улицах и пляжах!
Иди сюда, иди туда
И не смотри под ноги даже.
А то из дома ни ногой,
Когда собак не выгоняют, –
Сиди, беседуй сам с собой
И спи до сбора урожая.
Ах, что за грезы, что за сны
Во сне шекспировском приснятся!
Не просыпаться до весны.
И не проснуться не бояться.
Любить ноябрь, чай с кузиной,
Варить картошку в кожуре.
Ах, эти мысли на заре…
Томятся в очереди длинной,
Плетутся с головой повинной.
Как выживают в ноябре?
Придет весна
*
Откупорить бутылочку вина
И процедить от истин и камней.
Придет весна – ну, здравствуйте, весна,
Желаете фиалок и дождей?
Без промедленья вынуть и подать,
Перчатки не роняя кружевной.
Покуда осень, та еще стерлядь,
Одна и пьет, и треплется со мной.
*
И венок мой на уши сползает,
И вокруг облака и поля –
А на поле, красава такая,
Там лежу равнодушная я.
Надо мною поющая муха,
Облака из батиста и роз.
И вьюнок мне сползает на ухо,
И ромашка целуется в нос.