Говорят мне, забыл деревню,
для тебя ведь прошла же боком.
Ерунда! Я лелею время
как еще несмышленным ребенком
из сарая, орудуя вИлами,
в мыле сам, чалил теплый навоз,
и хвостом пегий пес мне подвиливал,
постаревший наш добренький пес.
А корове, частенько бывало,
(про село, что расскажете вы мне?!)
я ручонкой с топленым салом
все в рубцах растирал и вымя...
Пил, как все, молоко парное
и трудился в саду, не измаясь -
ощущал благодарность сыновью
к работягам батяне и маме...
Хватит видеть во мне горожанина!
я же только деревни сын!
Я люблю лошадиное ржание
и густую вечернюю синь,
обожаю, когда как в кумаре я -
в аромате цветов луговых,
без ума от рассветного марева
и разлечься б еще на ковыль.
Вижу с батей как утренней зорькой
гоним наших коровок к выпасу,
как стоим мы с ним на пригорке
я ворчу, что опять не выспался,
только брезжит рассвета мерцание,
а пониже долина столешницей
и заросший прудок, с двумя цаплями,
в том прудке только жабы и плещутся.
Расстелился туман скатертёнкою,
перед нами дорожка вихлястая,
и стирает рассвет звезды только лишь,
как на школьной доске губка надписи.
Дома ждет у калитки матушка
в простоватом поношенном платьишке,
а мы с батей идем — не торопимся
созерцая природы росписи.
Там с батяней в тумане утреца
смотрим вдаль на заплаты жнивья
и поэзия в мыслях крутится
у меня и у бати своя.
Подрастал, заразился тоскою
от тоскливых друзей горожан,
что в квартирах своих, как в оковах
и желают лишь больше деньжат.
И рванул я из воли в неволю -
светлячок, приманил что фонарь...
Но заметит ли город мне поле
и долины рассветную хмарь?
Я сумел оторваться от лона
и провеялся города ситом,
стал взамен я всегда недовольным
хоть и был я довольно сытым,
я частенько в рубашке приталенной,
галстук этот еще удавкою,
а во сне лишь опушек проталины
жизнь в деревне, далекая, давняя...
Это ж только налет на мне города,
ну а там, под налетом сим,
под рубашкой, без пафоса, гонора
остаюсь я деревни сын...