Пьеса сыграна. Буря оваций! Спущен занавес. Зал опустел.
В темноте в глубине декораций среди бархатных пыльных портьер
Как сильфида в шелках кринолина, в лазуритовых локонах - брошь,
Невесомо скользнув вдоль камина, оседает безвольно Мальвина
В груду грубых плетёных рогож, в обронённые стебли жасмина.
Бьёт бедняжечку зябкая дрожь.
Ни к чему ей теперь манеры, если горе как мир старо.
Ей бы только в безлюдье партера голосить: " Где мой милый Пьеро?!"
Бить по клавишам клавесина, поднимая аккордов вой -
Какофонией, мешаниной, неприкаянной нотной пыльцой -
На рокайли, пилястры, лепнину, золочёных амурчиков спины,
На щекастого путти лицо...
До краёв переполнясь виною, как вином калабрийская гроздь,
Знает gamine: её нелюбовью был убит драгоценный Пьеро.
И печаль в ней прочнее отныне, чем гранит в перепутье дорог.
И беспомощен взгляд её синий. Невдомёк недотроге Мальвине:
Всё земное имеет свой срок.
...А когда в полумраке гримёрки в амальгаме пространных зеркал
Промелькнёт силуэт его робкий, и, упав, разобьётся бокал, -
Трепыхнется сердечко пичугой в оголённых как нерв проводах,
Перехватит дыханье туго! Вот тогда-то, бедняжка, тогда
Ослепительной вспышкой инсайта, запоздалой, как зимний гром,
Вдруг пронзит невозвратность утраты! Разорённым Адамлим ребром
Осознаешь так остро, так ясно то, что явно таилось меж строк:
За надёжной скорлупкой алмазной в добродетельный прячась мирок,
Каждой клеточкой - нежной, нестрастной - неосознанно, несообразно
ТЫ ВСЕГДА ЛЮБИЛА ПЬЕРО.
В ребра прободен был еси, ребро вземый Адамле, от него же Еву создал еси, и источил еси токи чистительныя.
Триодь постная.