Мне было трудно в юности и детстве,
О многом мог лишь только я мечтать.
Еврей? Еврей. Прописано в наследстве,
Что идиш мой до смерти должен знать.
Терпеть, молчать, не лезть из грязи в князи,
Хранить немецкий корень языка,
Что сквозь века поили ашкенази
Придав славянский дух ему слегка.
И нет в словах моих сейчас обмана,
Поддержат мысли их устой и твердь.
Учила мама – Фрима-Голде-Хана
С фамилией, до свадьбы – Эссенфельд.
В её глазах – журчание водицы,
Несёт любовь теплом уставших рук…
И слышат все, уверен, Черновицы
Посыл добра и нежный сердца стук.
Но самый главный мне, конечно, родич,
Наставник, друг, мужчины образец
Родитель – Бидер Мозис Меирович –
Ответственный, заботливый отец.
Прошёл войну. В строю, за австрияков,
У Галицко-Волынских бился стен.
Простой солдат. Без всяких званий, знаков,
Попал в бою он вскоре к русским в плен.
Три года проработал на заводе:
Точил станок токарный пистолет.
Затем домой, казалось бы, к свободе -
Жениться, жить спокойно много лет.
Но крах империй даст толчок суровый,
Забросит край родной к румынам он.
И майским днём на свет родится новый,
Румынский верноподданный – Симон.
Уже подрос Адольф – братишка старший,
А Хая – в годик с лишним померла…
Двадцатый год, её рожденьем ставший
За мной, до Эйбиштера гнал посла…
На небе нет на клоцов дефицита.
Таких, как я, наверно, пруд пруди.
За вместо Хаи бог послал нам Риту,
Сжав память болью в маминой груди.
Но жизнь идёт. Я крупным рос мальчишкой.
И сразу во второй был принят класс.
Сидел пред тем с учителем за книжкой,
Считал, что кое в чём давно уж ас.
С отцом столярил вскоре, после школы.
Уроки сделав – делал папе штамп.
Чертил чертёж, равнял наждачкой сколы,
За что отец не пел мне дифирамб.
Зато привил любовь к своей работе –
Не сгину, заработаю на хлеб.
У нас, евреев, труд всегда в почёте
И в нём одном я вырос и окреп.
Закончил школу в трудном тридцать пятом,
Тогда кузистов слышался указ.
Тружусь с отцом в переднике помятом,
(попала папе стружка в правый глаз).
Моя нужна родителю подмога,
Хотя полно рабочих в мастерской,
Где батя был начальником от бога,
Ко всем подход всегда имел людской.
Решился парикмахерскому делу
Немного свои руки подучить.
Всего лишь год еврейскому пострелу
Хватило лею стрижкой зашибить.
Просил напарник долю от бакшиша.
С чего, скажите? Тоже мне друган…
Себе в карман кладу чуть больше шиша…
Пойду ка я работать в ресторан.
Крошить клиентам хочется салаты –
И тут батяня сделал протеже.
И пусть сначала блюда грубоваты,
Но опыт отразится в платеже.
Меж тем, для предвоенной подготовки
Повестку мне прислал военкомат.
Явился в парк. Хотел стрелять с винтовки,
Прождал часок. Свалил, чему был рад.
Румыны в двадцать лет берут на службу –
Два года ждать ещё в сороковом.
Союз Советский шлёт в июне дружбу
В большой приняв мой город, общий дом.
Отца столярку взяло государство,
Но он, как прежде, трудится на ней.
Его душе одно она лекарство –
Не ищет в сим подводных он камней.
- Ты сам, Симон, здесь всё прекрасно видишь.
С политикой нам знаться ни к чему.
Молчим мы потихонечку на идиш,
А русский приспособим ко всему.
Зимой споют нам песенки синицы,
Весной затянут трель свою скворцы.
Зажили новой жизнью Черновицы
Вписав свой древний номен в Черновцы.
Проходит год. И пятого июля,
Когда с недели две идёт война,
Нам вставлена серьёзная пилюля –
Берут румыны с немцами сполна.
В три дня убив две тысячи евреев,
Густой залили кровью речку Прут.
В Трансистии остатки иудеев
Загубят. Нас же в гетто здесь запрут.
На грудь и спину жёлтые нам звёзды
Прикрепят не для праздничных прикрас.
С отцом в столярке бьём мы в доски гвозди
Трудившись в комендантский, часто, час.
На рынок мама с Ритой ходят вместе
На это срок: с восьми до десяти.
Продав, купив, сменяв добро на месте
Домой продукты надобно снести.
И день, и ночь живём в полнейшем страхе,
Какую ждать не ведаем, судьбу.
Ведь с жёлтою звездою на рубахе
Лежать нам в лучшем случае – в гробу.
В один из дней судьба меня достала
Накрыв холодной, временной волной.
Зашёл жандарм и фраза прозвучала
Мол :- «должен Бидер-сын идти за мной».
… Набит вагон и пол от пота скользкий,
Стучат колёса с сердцем в унисон.
В решётке виден Каменец-Подольский
Глотком воды запомнится мне он.
Словам нет мест. Зато есть место гвалту.
Уже не мчит на волю крик души.
Конечный пункт. Привозят в гетто, в Балту –
Предчувствия совсем нехороши.
Однако смерть пока что ходит мимо
И риск пропасть не кажется острей.
Иметь свой мейнунг здесь не допустимо
На всех работах ждёт свой час еврей.
Не каждый день в труде на немцев – лидер.
Схвачусь за всё, несусь, куда пошлют.
Который год живёт Симошка Бидер,
В беде найдя какой ни есть приют.
Случилось так: семнадцатого марта
Уж сорок ( шёл тогда) четвёртый год,
Схватил назло врагам немного фарта
И начал первый к дому свой исход.
Сорвал звезду (затем, чтоб не убили),
С собою взять бы маминой мацы…
Немного хлеба, квасу мне налили…
Сперва в Тирасполь. Дальше – в Черновцы.
Приехав двадцать третьего, к полудню,
Нашёл сестричку, маму и отца!
Накрыли стол. К мамулиному студню
Не хватит, разве только, огурца…
И пир – не пир. Но радость нашей встречи
Не может скудность пищи охладить.
Своей семье подставим с папой плечи
И будем жизнь по новой возводить.
Прошло шесть дней. Под грохот канонады
Советский фронт фашистов гонит прочь.
Не ради славы, почести, награды,
Я должен Красной Армии помочь!
Повестка долго ждать себя не стала –
Отцу даю по форме я доклад.
На идиш. Поезд мчит меня сначала
Из Каменец-Подольска в Сталинград.
Увидев то, чем город стал на Волге,
Какую вынес горькую беду,
Хочу сказать: - не только дело в долге,
Быть надо просто с совестью в ладу.
Освоив все причуды ПэТээРа,
На первый номер выполнил зачёт.
Надеюсь, скоро Бидера премьера
В бою с фашистским танком точно ждёт!
Простым, как все, на фронте был солдатом.
Геройский не повешен мне ярлык.
Каким-то там не пользовался блатом,
Как идиш – русский выучил язык.
В одном бою немного был контужен.
Оглох на час. Собрал едва мозги.
Но шёл вперёд. Примером был мне нужен
Тот капитан, что рядом, без ноги…
В затишья время стриг бойцов машинкой –
Имел всегда с собою инструмент.
А если кто покрыт густой щетинкой,
Сниму её я лезвием в момент.
Однажды спас свой взвод от лютой смерти –
Латышка нас травила молоком.
В её глазах вовсю гуляли черти,
А жёлтый цвет напитка был с душком.
Сие поняв – разбил кувшин о стенку!
Ко всем послав ту женщину чертям.
Живых друзей отличную оценку
Без лишних слов почувствовал я сам.
Такой же случай был уже в Варшаве,
Но в виде яда выступил там спирт.
Погиб весь взвод… Не знал, идя он к славе,
Что смертью крепкий градус кончит флирт.
За год войны освоил я баранку,
А мой немецкий в СМЕРШ привёл меня.
Протру, прогрею Виллис спозаранку,
Добавлю карбюратору огня.
Веду допросы бывших наших пленных,
Вникать стараюсь в каждую судьбу.
Ведь сам пахал! И дней тех, тяжеленных
Как вспомню – пот ручьём бежит по лбу.
И был Берлин. Он Гитлера подкидыш!
Красивый город в прах пред нами пал.
И Сима Бидер краскою, на идиш,
Хурра Ницохн на стенке написал!
In copilarie si tinerete mi-a fost greu,
Mai erau multe de facut in afara de vis.
Dar nu regret ca m-am nascut evreu,
La urma urmei, si-a pastrat limba – idis!
На идиш:
Хурра Ницохн – ура, Победа,
Эйбиштер - всевышний,
Клоц - здесь: балбес,
Номен - имя,
Мейнунг - мнение,
Маца - лепёшка.
Последнее четверостишие на румынском языке:
В детстве и юности мне было трудно,
О многом оставалось разве что грезить.
Но не жалею, что родился евреем,
Ведь сохранил свой язык – идиш!