Я умудрилась просто жить...
***
Весна, что делать мне с тобой?
Ходить, ходить без всякой цели,
смотреться в купол голубой,
души не чая в птичьей трели.
Без сил, без смысла, как во сне,
вобрать всё, без чего нищаешь...
И что с того, что лично мне
ты ничего не обещаешь.
Но даже в миг, когда блесна
подденет жизнь мою за жабры,
я и тогда, моя весна,
в тебя впиваться буду жадно.
Без хлеба неба не прожить,
как и без солнца каравая,
и мне над ними ворожить,
на этом свете убывая.
Задача сердцу внушена:
прожить весну как таковую,
что в лужах нам отражена,
любую, грязную, живую,
пусть сор, и тина, и помёт,
потоки с запахами гнили,
когда за горло смерть возьмёт,
и ты почуешь: или — или.
Но в трещинках и в бугорках,
не зная низости и зла лишь,
ты бьёшься, жизнь, в моих руках,
и расставаться не желаешь.
***
Оставив печали все в стороне,
надев самый светлый наряд,
хожу лишь по солнечной стороне
и всем улыбаюсь подряд.
Такое чувство — что будто паришь,
что Фет передал мне привет.
Украдкой помадой по краю афиш
пишу, что люблю, на весь свет.
Я больше не буду писать до зари,
я выпью вина из горла.
Как будто кто-то сказал: отомри,
когда я почти умерла.
***
Зима дана нам для того,
чтоб по весне тоска созрела,
чтоб дорасти нам до всего,
что б после нежило и грело.
Чтоб даже сквозь метельный вой
мы различали звук капели,
и каждой капле световой
мы были б рады с колыбели.
И сколько б вирус ни косил -
не знать, не помнить о расплате...
А просто быть — сколь хватит сил.
И даже если их не хватит.
***
Весенний дождичек-кропальщик
по капле обучал словам,
он как весёлый барабанщик
стучал по нашим головам.
А я по облаку гадала,
что за собой меня ведёт,
о том, что стало, не настало
и может быть, произойдёт.
Со мной здоровались деревья,
слегка кивая как своей,
питали голуби доверье,
как будто мы одних кровей,
учили радоваться крохам,
тому, кто мимо не прошёл.
И даже если было плохо,
то всем казалось — хорошо.
А я брела по саду Липки,
пытаясь сочинять стиши,
но вместо слов одни улыбки
и свет из глаз и из души.
***
Ты подпирал мне судьбу плечом,
чтобы не рухнула вниз.
Ты отпирал мне своим ключом
двери без всяких виз.
Мы говорили с тобой ни о чём...
Это был вальс-каприс.
Где ты, мой Мастер, волшебник, маг?
Поговори со мной.
Среди записок, стихов, бумаг
облик живёт родной.
Я потихоньку схожу с ума
этой весной чудной.
Сердце с утра дрессируй, суровь.
Ночь застаёт врасплох.
Воздух ворованный наш — любовь...
Но как бы ни был плох
мир, где бездушье, и ложь, и кровь,
ты в нём. А значит, Бог.
***
Есть эхо тишины с немым ответом.
Есть пропасти, влекущие нас ввысь.
Между нездешним Тем и этим светом
пути наши невидимо слились.
И мне не надо никакого завтра,
когда на сердце сладко до утра
домашней кошкой в предвкушенье марта
пригрелось наше общее вчера.
Не надо мне ни старта, ни поп-арта,
ни Сартра, ни Монмартра, ничего...
Ведь ты ко мне пришёл в преддверье марта,
и день весны остался с ночевой.
А у ночей особые слова есть...
С тех пор я по-весеннему дышу,
по-майски одеваюсь, улыбаюсь
и наши майки по утрам ношу.
И на душе по-прежнему щекотно,
когда опять зовёт войти река,
и у меня навеки под щекою
твоя навеки тёплая рука.
***
Сколько мне лет? Сколько этому цветику,
что продолбил земляную тюрьму.
Только мгновение… тысячелетие…
то или это — равно одному.
Я горяча как вода в час кипения
иль холодна как надгробный валун -
всё оттого, раздаётся ли пение,
слышу ль вдали трепетание струн.
То возвышаюсь скалой неприступною,
то расстилаюсь под ноги травой,
если Эвтерпа в окошко мне стукнула
и повела по дорожке кривой.
В землю зарыть виноградную косточку,
мир населить дорогими людьми
и ожидать, когда пустит отросточек
вечнозелёное чудо любви.
***
С календарём не в ногу,
теченья супротив
шагаю понемногу
под собственный мотив,
спускаясь в лунный кратер,
взмывая в бездны вод…
Туда и навигатор
не отыскал бы ход.
Уйти туда, где Воланд
не сможет нас достать
и не заставит ползать
рождённое летать.
Я забиваю сваи
зарубками векам.
Я счастлива бываю,
но лишь по пустякам.
Однако не в обиде,
поскольку как гранит
верна своей планиде -
она меня хранит.
***
Как живу? Дышу. Пишу.
Бога планами смешу.
Доверяю не рутине,
а стиху и миражу.
Лишь себе и швец, и жнец,
на дуде своей игрец,
словно та Шахерезада,
отдаляя свой конец.
Жизнь моя, не обессудь,
дай в твою проникнуть суть,
по твоим углам, сусекам
поскрести ещё чуть-чуть.
Всё моё, и снег, и зной,
всё, что было — стало мной,
только в губы не попала
капля сладости земной.
Но спасибо, что текла
капля ласки и тепла,
изнутри обогревая
мир из тонкого стекла.
Пусть лишь только ночь нежна,
сыпля звёздного пшена,
и никто уже не скажет,
как любима и нужна, -
не грустить и отпустить
несвязующую нить,
только сердцем в тьме кромешной
как фонариком светить.
В снах далёких уплывать,
и на то лишь уповать,
что нельзя ни съесть, ни выпить,
разве что поцеловать.
***
Кончается дорога,
но я ещё рулю.
Пусть было так немного,
но было как люблю.
«А дальше, дальше, дальше
молчание в веках...»
Ну хватит, перестань же
о всяких пустяках.
Болезнь моя душевна,
печаль со мной нежна.
И тишина волшебна,
а вовсе не страшна.
Коль есть в ночи фонарик,
любимое с тобой.
И вечно будет шарик
крутиться голубой.
***
Снимая с душ за слоем слой,
брести от ямба до хорея...
Луна, обгрызанная мглой,
в меня вонзается острее.
Полулуна в окне лежит.
Под ней стоит полунаташа.
Ополовиненная жизнь
внушить пытается, что та же.
И месяц, зная что почём,
свою утратив половину,
висит дамокловым мечом
над головой моей повинной.
И Богу посланные в ночь
стихи с упорностью петиций,
о том, чему нельзя помочь,
и сойка в роли синей птицы,
что прилетала под окно...
Живу под снайперским прицелом.
Но жизнь устала быть кино.
Сойду с трамвая как со сцены.
Как заливался соловей,
маня на вешние вершины...
Всё в жертву памяти твоей.
Всё в топку адовой машины.
Чтоб возвращались вспять года
и каждый месяц был бы светел,
и чтобы слова "никогда"
не стало никогда на свете.
***
Я крашеная белая ворона.
Мой натуральный цвет давно забыт.
Мой образ жизни — самооборона,
мои враги — обыденность и быт.
Меня не признают мои собратья,
что мерят по шаблону и клише,
поэтому от этой жизни брать я
сама привыкла то, что по душе.
Прожить не так-то просто без урона
в миру, где места нет для «ай лав ю»,
кричать охрипшей белою вороной
о том, что непосильно соловью.
***
Днём — золушка, мету, варю,
а вечерами я принцесса -
когда творю, парю, царю,
и нету сладостней процесса.
Когда на райском языке
поют мне птицы оглашенно,
и муза с дудочкой в руке -
как фея с палочкой волшебной.
Пусть я поставлю всё на кон,
зато - такой видали приз вы? -
Каретой мчит меня балкон
на бал, куда не каждый призван.
Пусть обвинят во всех грехах,
пусть мачеха-судьба ругает,
зато как образы в стихах
хрустальной туфелькой сверкают!
Я буду лучшей на балу
в своих высоких эмпиреях!
И рифмы — как шестёрка слуг
в расшитых золотом ливреях...
О не кончайся, сила чар,
дай вволю нагуляться бреду,
когда пробьёт полночный час
и в тыкву превратит карету.
Мой принц давно на облаках,
но бал Наташи, Маргариты
не умолкает нам в веках,
что против, жизнь, ни говори ты.
***
Как страшно жить сей час, в прямом эфире,
без репетиций и черновиков.
Меня так мало в этом чуждом мире,
я затерялась посреди веков.
Жизнь — погружённый в Атлантиду айсберг,
то, что снаружи — это лишь фасад.
Живём ошибкой, мимоходом, наспех,
не сделать дубль, не отмотать назад...
Затягивает прошлого трясина.
Гляжу в себя и тихий бьёт мандраж.
Как много брака просится в корзину...
Но есть стихи и точный их монтаж.
Я не смываю строк своих печальных,
но обращусь за милостью к Верхам:
не по грехам, нелепым и случайным,
вы жизнь мою судите по стихам.
Там истина превыше правды факта,
там в сердце что посеяно - взошло,
и всё, что я не сделала де факто -
в стихах моих уже произошло.
***
Стихи — дорога по прямой
к тому, что в сердце есть.
Они - письмо себе самой,
что страшно перечесть.
Пусть всё кругом пойдёт на слом -
поэзия в седле.
Её вассалом и послом
я буду на земле.
Едва заслышу этот альт -
и сразу в горле ком,
и пробиваюсь сквозь асфальт
неловким стебельком,
чтоб слова детский леденец
сластил пилюлю зла,
чтоб на развалинах сердец
черёмуха цвела.
***
Ещё на год, ещё на два
ты от меня всё дальше, дальше…
Но всё теснее нить родства,
что встречу делает ближайшей.
Нас полтора десятка лет
с тобой при жизни разделяло,
но постепенно их на нет
сведёт вселенной одеяло.
И будем мы с тобой равны
и коронованы весною,
за то, что в логове страны
одною были сатаною.
Теперь я вижу без прикрас,
как надо жить без страха сплетней,
встречаться, словно в первый раз,
и расставаться, как в последний.
***
Жизнь — амфитеатр, колизей,
мира живописные обломки…
Уже круг любимых и друзей,
рвутся связей старые постромки.
Вечер тает, полночь настаёт...
Я не сплю, как глупый тот мышонок.
Жду, что колыбельную споёт
голос твой, услышанный спросонок.
Сны обманут отблеском зари,
как прохожий, на тебя похожий.
Память, из альбомов озарив,
съёжится шагреневою кожей.
Взор луны с тоскою вековой,
прежней жизни жалкие обрубки.
В дверь звонок. Открыла — никого…
И – молчанье в телефонной трубке.
Графикой сменилась акварель,
сердце раскололось на запчасти...
Но уже на подступах апрель,
когда ты родился мне на счастье.
***
Я плакала вчера весь вечер,
а ночью ты пришёл ко мне.
И было счастье нашей встречи,
но это было лишь во сне.
Я очень по тебе скучаю
ночами, вечером и днём,
я до сих пор души не чаю
в тебе одном, в тебе одном.
Быть может, ты — цветочек алый,
что так в глаза мои глядел?
Иль голубь странный и усталый,
что улетать не захотел?
Иль ветка надо мной каштана,
что так колышется легко?
Всё, что мне брезжит из тумана
и видится из облаков?
И снова слёзы, слёзы, слёзы
о тайне таящих следов,
о том, о чём стучат колёса
всех уходящих поездов,
о том, что с нами приключилось
на этой маленькой земле,
о том, что с нами не случилось,
о сердце, найденном в золе,
о том, чем мы с тобою были,
о том, чем мы могли бы быть,
о том, как мы с тобой любили,
о том, что больше не любить,
о том, что милого плеча нет,
что я теперь одна в одном...
Но слёзы жизнь не облегчают,
они как дождик за окном.
Ну что мне свечки и иконы,
все эти храмы на крови,
когда преступлены законы,
законы жизни и любви!
Какая глупая преграда
нас не даёт соединить?!
И одному я только рада -
тебе меня не хоронить.
Мы так стары, что снова дети,
где старый дворик, сад и пруд...
А выживать — такое дело,
такой неблагодарный труд.
И снова вечер... ветер... Вертер...
Как медленно плетутся дни...
И некого послать за смертью.
Ведь с нею мы теперь сродни.
Не видеть в будущем — Помпеи,
в закате — раны ножевой...
А без тебя я не умею,
я не умею быть живой.
Но кто же вспомнит, как тут жил ты,
пока не забрала беда?..
Но ты со мною - каждой жилкой,
ты — это радость навсегда.
***
Когда однажды смерть пришла
и разделила наше тело,
и до сих пор я не нашла,
где эта линия раздела,
мне стало страшно умереть -
кто будет здесь любить и помнить
и жизнь твою в ладонях греть,
чтобы тобой себя заполнить.
Уж сколько вёсен, зим и лет
храню твой отсвет на лице я,
мой оберег и амулет,
моя пыльца и панацея.
Ты, нас на части раздробя,
за часть меня теперь в ответе.
Люби меня как я тебя,
не оставляй одну на свете.
Ты на туманном берегу,
жизнь переходит в сновиденье,
и я проснуться не могу -
не разминуться с милой тенью.
Пишу сонет ли, ем омлет -
то ль это лето, то ли Лета,
и сколько без тебя я лет
живу по волчьему билету,
жизнь змейкой убегала вдаль,
печаль печалилась и длилась
и нажимала на педаль,
а я любила как молилась.
Мир чужеродный слеп и глух,
но что-то знаю я такое,
о чём не выговорить вслух,
иначе всем не знать покоя.
Вот-вот зажгутся фонари
и я войду в ночные двери,
и всё увижу изнутри,
и наконец во всё поверю...
Как пальцами с тобой сцепясь,
сплетёмся под землёй корнями,
чтоб даже там, где мрак и грязь,
мы нашу связь бы сохраняли.
***
А час последний тикал, тикал,
с невинностию бубенца...
Но вот и нас она настигла -
поэма нашего Конца.
Ты одевал меня как куклу,
просил: на кухне не возись...
Заря давно уже потухла,
но долго розовеет высь.
И вот она уж цвета сливы,
но продолжает ворожить…
Я исхитрилась быть счастливой.
Я умудрилась просто жить.
Сдыхая над ручьём от жажды -
в жару я находила тень,
а в реку, что не впустит дважды -
я заходила каждый день.
В страну любви не надо визы -
она сама приходит сном.
Я выключаю телевизор -
включаю дворик за окном.
Закон как ларчик мне открылся:
чем ближе к сердцу — тем родней,
чем дальше — тем сильней бескрыльство,
тем холоднее и одней.
Но я переборю остуду -
хотя бы и весь мир продрог.
Я всё равно к тебе прибуду
по лесенке весенних строк.
Плыви, бумажный мой кораблик!
Я выйду утром налегке.
Стихи же багажом отправлю —
встречай их в нашем далеке.
***
Мне снилось, что разгадан шифр,
с каким я дверь к тебе отверзну:
слова без букв, число без цифр -
и вход свободен в эту бездну.
Проснулась — всё его ищу,
ведь так к нему была близка я…
А я тебя не отпущу!
Да, я тебя не отпускаю!
Подумала, что если вскрыть
мозги и сердце чем-то острым -
фонтаном бы метнулся вскрик,
ночные вылетели б монстры.
Жизнь со свету меня сживёт...
Как мне её тебе отдать бы?
А рана к свадьбе заживёт.
У нас же не было той свадьбы.
Стою у берега реки,
где небо манной осыпало...
Но нет единственной руки,
той, на которой засыпала.
Она зарыта в ров земной,
и на неё навален щебень.
Но я прорвусь к тебе весной
сквозь неразборчивую темень.
И будут улыбаться мне
цветы на земляной подушке,
когда тебе в той тишине
шепну я что-нибудь на ушко,
и грабли будут драить дол,
чтоб слой меж нами стал бы тоньше,
репьи цепляться за подол,
чтоб побыла с тобой подольше.
Плетусь у жизни на хвосте.
Кручу мистическое блюдце...
Я поняла, что ты везде.
И нужно только оглянуться.