* * *
Я читаю стихи самому себе,
а ещё высокой ночной звезде
и воде речной, говорливой,
бочажку с раскидистой ивой.
А когда ложится густой туман,
ни юродства нищенская сума,
ни тюрьма уже не пугает,
и поётся песня другая.
Эта птичья песня не в глаз, а в бровь —
подорожник, унявший больную кровь,
так сестра прижимает к ране,
и звонят к заутрене в храме.