Продолжение рассказа «ПОЛЯ»
Часть 3
«Хочешь верь, хочешь нет. А так и было!» - серия рассказов фэнтези.
Стоял стылый декабрьский день 1943 года. Солнце блёкло светилось в зябкой, морозной тишине. Берёзы утопали в голубоватом снегу свесив тонкие нити своих заиндевелых ветвей. Зыбкое холодное марево обволокло березовый лес.
Неказистый конёк по кличке Савраска торил в высоком снегу одиночную дорожку. Он иногда всхрапывал, выпуская из ноздрей горячий воздух, который потом яркими блестящими искорками опускался вниз. На санях, без всякой подстилки, сидели три женщины. Натягивая на колени юбки, они тщетно пытались согреться...
- Но-о пошел, пошел, - вскрикивала одна из них, - пошевеливайся старОй!
Самая пожилая, тётка Марфа, с усилием дергала за вожжи напрягая удила, но уставший мерин плохо слушался. Да и с чего ему было торопиться?.. Ведь ел он сегодня только овес вперемешку с отрубями, да и то немного, а в ясли конюх положил навильник соломы. Голодно, всем голодно и скотине, и людям. Война… Уже третий год идёт война. Война беспощадная, но справедливая. И идёт она не только на фронтах…она везде, и здесь в этом небольшом сибирском селе тоже – война. Разве только не стреляют из автоматов и винтовок. Все и вся работают на войну приближая день победы…
Три женщины, три товарки ехали на работу. Вот уже почти год Поля с Натальей работали на заготовке дров для паровозов. Выматывались они на этой работе немыслимо. Да и как не умаяться - то? Несколько женских бригад с ручными пилами и топорами заготавливали дрова для нужд железной дороги. Тонкие фуфайки почти не давали тепла, а изношенные шалёнки лишь делали вид, что греют. Холод, голод, но никто не жаловался…
… когда – то, Ояш был большим селом стоящем на Сибирском тракте. Жители села занимались земледелием, извозом и пушным промыслом. Однако после открытия Транссибирской железнодорожной магистрали люди лишились основного заработка - извоза, но появилась работа на железнодорожной станции. Практически изначально станция Ояш была узловой и здесь паровозы дозаправлялись водой, и углём. В самом начале войны народным комиссариатом путей сообщения был разработан стратегический план по работе в военное время. Были тщательно продуманы меры по введению воинского графика и обеспечению военных перевозок, но нехватка топлива давала о себе знать. Угля не хватало, поэтому наркомом путей сообщения Кагановичем, было принято решение использовать дрова для паровозов. Прошла трудовая мобилизация где каждому мобилизованному устанавливалась мера дровозаготовок. Вот так Поля с Наташей оказались на лесосеке.
Что это было за мучение! Слабые женские руки саднило от пилы и топора. Иногда по пояс в снегу они валили неподатливые березы и осины. Другого дерева для заготовки в округе не было. Бывало плакали навзрыд проклинаю свою бабью долю, но потом поднимались и опять брали в руки топор и пилу.
- Вот ты Полька хоть ночью возле Гриши погреешься, а мне и погреться - то не с кем, - говорила Наталья подруге, - мой - то возвернётся аль нет, кто знат?!
- Да ладно тебе Наташк! Вернётся твой Павел, вот ей – ей вернётся. Ты только не реви, хорошо.
Так перебрасываясь между собой словами Наташа с Полей и тёткой Марфой укладывали стылые стволы в сани. Затем они, как уж могли, стягивали свой воз веревками, боясь, чтобы он не рассыпался по дороге. Назад шли пешком жалея Савраску. Конь и так дышал на ладан.
Григорий пришел с фронта в октябре месяце. Пролежав в госпитале более полугода, он был комиссован по состоянию здоровья. Ранение было тяжелым, пуля на излёте пробила височную кость и то, что он остался жив можно было назвать чудом. Вернувшись в семью, он почти сразу же устроился работать в местную больницу завхозом. То есть был прикомандирован военкоматом на лёгкую службу. Но какая лёгкая служба во время войны?
Всё больничное хозяйство оказалось на его еще не совсем окрепших плечах. Тут тебе и отопление, и водоснабжение. Ремонт здания и мебели, приём и распределение продуктов. Он сам ремонтировал сломавшиеся кровати и тумбочки, даже больничные тапки сам чинил. Колол дрова для печей. Вёл учёт всего и всему. Да ещё много всего разного, разве вот так сразу всё перечислишь…
Ночью Григорий говорил Поле:
- Уж лучше бы на фронт, замотался я Полюшка.
- Ничо, ничо Гришенька всё сладится, главное ты – живой. Вона как Валюшка с Толькой по тебе стосковались…
- И тебе родная помочь ничем не могу. Как вы только там справляетесь. Наталья - то как там?
- Да ничо, ничо., плачется конешно. Я ей грю, мол придёт твой Павел, а она в слёзы. Видать нам бабам судьба така по вас реветь. Гришенька, - приподнимаясь на кровати спрашивала Поля, - Гришенька, а тя не заберут опять?!
- Да ты что Полюшка, кому я там такой израненный нужен? Спи родная, не заберут.
Поля тут же мгновенно засыпала. Григорию же не спалось. Будь она неладна такая работа! Да еще докторша, Вера Иосифовна, проходу не даёт, что ни день к себе зовёт… То по делу, а вчера так позвала. Мол Григорий Григорьевич зайди чайку попьём, поболтаем. Еле отбился сославшись на занятость понимал какой ей чай нужен! Что за развратная баба!.. Знал он какие разговоры о ней ходят. То она путалась с каким – то офицериком залётным, то с конюхом из РАЙПО. Теперь вот его, Григория, высмотрела. Хоть бы Полюшка не прознала, стыд – то какой. Григорий тяжело поднявшись сел к печке свернул самокрутку. Долго курил всматриваясь в какую – то, одному ему известную, даль…
Тихо скрипнула дверь из горницы вышла тёща - Анастасия.
- Сынок, ты чо не спишь - то, аль случилось чо?
- Нет мамо всё хорошо, притомился немного. Идите отдыхайте я счас лягу.
Лёжа в постели Гриша думал о том, как ему быть дальше ведь не скажешь же Поле про ТАКОЕ! Да и как сказать – то об этом! Стыдоба, да и только!..
Следующий день начался как обычно. Уже чуть свет Григорий был в больнице. Сегодня должны были подвести продукты. Надо было всё принять по описи и не приведи господь ошибиться, всё строго по товарной накладной. Тут к нему подошла санитарка Глаша.
- Хригорий, там тебя Вера Ёсифовна кличут. Мол дОкумент ты дОлжон какой-то поднести. Чо сказать - то ей?
- Скажи сейчас подойду только вот продукты приму, - ответил мужчина, устало опустив плечи.
- Аха, аха., пОняла я.
Женщина, раскачиваясь на толстых как чурбаки ногах, вышла из подсобки.
- Что ж делать - то мне, как от неё отвязаться. Будь ты неладна, - тихо, но в сердцах произнёс Григорий.
Приняв продукты Гриша разговорился с экспедитором мужичком лет за шестьдесят, но еще довольно бойким на вид. Покурили, поговорили об остановке на фронтах. О том, как гонят наши солдаты фрицев и, о том, когда уже закончится эта распроклятая война.
- Я слыхал, что ты шибко ранетый пришол с фронту - то. Мол не жилец вроде был, но видать там, - мужик поднял вверх прокуренный до несмываемой желтизны палец, - знають, когда и кого прибирать – то. Значитца ты здеся ишо нужон. Ну да ладно, бывай, поеду я, дел много...
- Звали Вера Иосифовна, - просунув в кабинет голову спросил Григорий.
- Звала, звала, - в тон ему ответила женщина, - да вы заходите чего там в дверях – то стоять.
- Да некогда мне дел много.
- Дела подождут, - надменно подняв бровь ответила Вера Иосифовна. - Ну, так как там, всё привезли? Всё спрашиваю там привезли?!
- Да почти всё, тушёнки маловато, нет более на складах. Ну ничего и так солдаты поедят. Кому сейчас сыто – то, хлеба в досыть нет.
- Ну не скажите Григорий Григорьевич, раненым хороший стол должен быть уж вы позаботьтесь пожалуйста.
- Хорошо Вера Иосифовна я опять подам заявку.
- Ну вот и ладненько!..
Женщина в упор подошла к мужчине. Её толстые, ярко - напомаженные губы были почти у его лица. Жарко дыша густым табачным дымом, она прошептала:
- Уж я вовсе вам не нравлюсь Гришенька?
Григорий аж отшатнулся.
- Ну зачем же вы так, Вера Иосифовна, - с досадой сказал он. - Ведь женат я, деток у меня двое. Некогда мне о любви думать.
- Прям вот так и некогда, - кокетливо переспросила врачиха, приподняв насурмяненную бровь.
- Пойду я, дела у меня, - еле-еле промолвил Григорий, - да ещё не приведи Бог зайдёт кто, потом сплетен не оберёшься.
- Какие сплетни, о чём это вы, дорогой мой. Все мы люди и ничего мирское нам не чуждо. И сколько вы собираетесь вот так бегать от меня, а если я рассержусь?..
- Вы рассердитесь, рассердитесь на меня, Вера Иосифовна. Зачем я вам, к чему? Вы женщина красивая, образованная, умная…
- Значит всё-таки красивая, - сказала Вера Иосифовна и сделав шаг вперёд произнесла с придыханием - иди ко мне Гриша!
- Да вы что Вера Иосифовна?! Я совсем в другом смысле., зачем я вам пень деревенский! Освободите вы меня от этого я вас очень прошу!
- Ах, значит не по нутру я вам! Ну, ну., смотрите как бы вам не пожалеть об этом, - театрально вскричала врачиха и добавила, топнув ногой, - вон идите!
Григорий молча вышел из кабинета тихо прикрыв за собой дверь. На него, во все глаза, смотрели находящиеся в коридоре больные и медсестра. Всё поплыло у мужчины перед глазами он медленно, как в немом кино, опустился на пол…
Очнулся Григорий в палате. Возле него стояла санитарка Глаша.
- Очухолси страдалец. Чо достала тя ета кила, ни дна ей не покрышки. Она ж как сучка течная на всех кидатся, а чо ей кобыле сытОй? Только на мужиков – то и бросатся. Брюхо казенными харчами набъЕт и довольнёшинька, а остальное – то ей на дом снесут. Ты вот не подломился под ей, значится - хреновый. А ей ещё и любови хочетца, скаженной, тьфу, - аж сплюнула санитарка в сердцах. - Ты милок малость отлежись, а вечор домой иди. Она ведь гнида така и вечор сюды припрется, жрать придёть значитца.
Глафира грузно поднялась со стула.
- Ну пошла я полы тереть, да помыть кой – кого надоть. А ты лежи, лежи… Михалыч с Матюшей мужики хорошие, подмогнут если чо.
И кивнув всем в палате Глаша вышла в коридор.
- Вот это да… стыд то какой! Как Поле в глаза – то смотреть? Да и маме тоже!
Григорий по наивности своей думал, что Полина ничего не знает, но он ошибался. В райцентре уже давно поговаривали о похождениях врачихи. Конечно же Поля слышала и о притязаниях к её Гришеньке. Ну что делать – то? Ведь не пойдешь ей волосья драть, - стыдно. Что она супротив неё так, несмышлёныш! А у той везде «лохматая» рука. Поэтому и молчала. Всё видела, всё понимала, но молчала.
Поздним вечером Григорий пришел домой. Всё было как обычно. Дети уже были дома, да и Поля давно пришла. Поужинав Валюша с Толиком сели за уроки. Яркая полная луна светила с небосклона. Стволы дыма от труб устремились ввысь, значит завтра будет мороз. Поля с мужем тихо разговаривали в спаленке.
- На фронт я буду проситься Полюшка. Не могу я больше здесь отсиживаться. Мужики там бьются, а я здесь, в тепле, за жениной юбкой сижу.
- Ты чо Гришенька?! Как на фронт?! Ты ж ранетый?! У тя вон постоянно голова болит. Нет, нет и не думай! А как я с детишками, как я?!
Поля обхватив мужа залилась слезами.
- Ну что ты родная, ведь сейчас всем не легше. Ты уж прости...
Утром следующего дня Григорий пошел в райвоенкомат.
- Ты вот что Семен Петрович, ты отправляй - ка меня на фронт. Нет сил в тылу сидеть. Там мужики бьются, а я здесь тапки чиню, да хлеб лопаю. Не могу я больше, вертай меня назад.
- Григорий Григорьевич, - сузив и без того узкие глаза спросил военком, - а скажи - ка ты мне друг ситный честно, как мужик мужику, ты на фронт - то по другой причине собрался я правильно тя понимаю? Не тапки тя доканали, а с бабой разобраться не можешь?! Правильно я тя понял, аль нет?! Правильно! - прогрохотал голос военкома.
- Да как знаешь, так и понимай! Я и в правду не могу больше там... Или вон к женщинам на лесосеку отошли, а то моя вечером приходит на ней лица нет до утра никак не согреется. Думаешь мне легко ей в глаза смотреть?!
- Как ты всё лихо рассудил - то, - военком сдвинул в одну линию густые седые брови и взял самокрутку в рот, а затем сдвинул её в бок. - Значит ты не можешь? Да?!.. Значит в глаза тебе трудно смотреть, да?!.. А я значит могу всем в эти глаза смотреть, у меня значит совесть уснула, так я тебя понимаю, так я тебя спрашиваю, да?!..
- Ну чего ты взъелся - то Петрович? Я ж не на кухню у тебя прошусь, хотя я и так при кухне… - махнул Григорий рукой. - На фронт ведь прошусь. Ведь я солдат и стыдно мне в тепле отсиживаться. Бабам да старикам стыдно в глаза смотреть!
- Стыдно значитца ему! Он вот такой хороший, расхороший, а я так, - гусь драный… Так я тя спрашиваю, да?!.. Ты значится на фронт поедешь, а здеся один с бабами воевать стану!.. Ты думаешь я не знаю про врачиху – то!? Знаю, знаю... тока вот пока прихватить её не могу. У ей, у шалавы этой, в обкоме свой человечек есть. Она на прежней – то работе накуролесила её сюда и перевели хотя надо было бы расстрелять или баланду жрать отправить. Но не могу я её пока прищучить, но прищучу дай срок…Так что иди Григорий, иди тебе говорят и работай, работай!.. Тапки ремонтируй! Они раненным тоже нужны. Иди тебе говорят!..
Молодой мужчина тихонько прикрыл за собой дверь.
- Что дальше - то делать? Как с этой ведьмой разговаривать?..
Не слышно подошла весна. Зазвенели первые ручьи. На берёзах и тополях набухли почки. Григорий всё также работал завхозом в больнице. Поля по утрам уходила на лесозаготовку, только теперь они с подругами Савраску запрягали в телегу. В конце зимы умерла тётка Марфа. Всё ж таки надорвалась на непосильной работе. Сейчас с ними работала молодая женщина по имени Алевтина. В мирное время Аля была крановщицей на каком – то заводе, но завод эвакуировали и изменили его назначение теперь он выпускал снаряды для фронта. Алевтина же вместе с детьми попала сюда в Ояш, да так и осталась...
Вот и отгремели первые майские весенние грозы. На дальних и ближних выпасАх поднялась зеленая трава. В лесу и на косогорах цвели первоцветы: прострел соперничал с мать - и - мачехой и гусиным луком. Нежные фиалки стыдливо обсыпали склоны оврагов. Медуницы бодро топорщили свои сиреневые венчики. Голубые колокольчики пролески колыхались под весенним ветерком. В палисадниках возле домов распускалась черёмуха и сирень. Воздух стал свежим и упругим неся долгожданную пряность распустившихся деревьев в ветвях которых пели скворцы, заливаясь от собственной значимости. Даже в такие тяжелые военные времена всё рвалось к жизни.
В конце мая Гриша должен был проходить освидетельствование по состоянию здоровья. У него по-прежнему, почти ежедневно, болела голова. Но он всё также ходил на работу и очень редко мог позволить себе в воскресный день отдохнуть дома. Вера Иосифовна больше не звала его в себе в кабинет. Лишь изредка, обычно в конце месяца, он сам заходил к ней подписать документы.
Григорий вместе с Полиной и бабушкой Настей вскопали огород. Сегодня вечером они собирались сажать картофель. Грядки с различной зеленью уже были посажены заботливыми руками Настасьи. Скоро заканчивался учебный год у Валюши и Толика…
…картошку посадили быстро. Ребята шустро бросали разрезанные клубни в готовые лунки. Поля и Григорий забрасывали картошку мягкой, чёрной землёй. У всех было хорошее настроение…
Вдруг во дворе залаяла собака.
- Чота Черный голос подаёт. Слышь Гриша?
Воткнув лопату в землю Григорий пошел из огорода во двор. Не зная с чего у Полины вдруг яростно застучало сердце, закололо в висках. Она устало опёрлась на черенок лопаты, во рту стало сухо и горько.
- Мам, ты чо, а? - раздался у неё в ушах голос Валюши.
- Ничо, ничо доча, это я так. Чота поплохело мне. Иди глянь кого там принесло.
Валя стрелой помчалась с огорода. Толик отставив ведёрко в сторону подошел к матери.
- Мам, тебе не хорошо, да? Давай пойдём воды попьём.
Взяв мать под руку, он повел её во двор. У калитки стояла почтальонка Нюра. Гриша был рядом и у него в руках была какая– то бумага. Поля на ватных ногах пошла к калитке. Еще не дойдя до неё, она воскликнула:
- Чегой – то там, а Нюр?!
- Дык это, повестка твому – то...
- Кака повестка, кака повестка?! Ты чо городишь – то Нюрка?! Он же весь изранетый! У него же голова пробита!
- Ну дык Поль, а я-то чо?!.. Не я ведь повестки – то строчу. Я ведь тока их таскаю.
Поля громко вскрикнув опустилась на колени и залилась слезами. Подняв глаза на мужа она через слёзы, всхлипывая, спросила:
- Как так – то, Гришенька?! Ты ведь говорил чо не возьмут тя?! Почему ж повестка - то. А?!
Григорий молча крутил в ругах принесённую бумагу, думая про себя:
- Вот значит, как?.. Отомстила мне значит врачиха – то. Ведь не проходил я еще комиссию. Так значит подписала – стерва! Ну, ну., а что делать, значит на фронт…
Поля билась в слезах. Из дома выскочила Настасья.
- Доня, ну чо ты, чо?! Встань, встань тебе говорят… Не плачь…
Но Полина не видела никого кроме Григория.
- Гриша это она тебя, она?! Она - паучиха старая! Я знала, знала, что она так просто от тебя не отцепится!..
… Провожали Григория на фронт через два дня. И именно в этот день Поля заметила у себя первые седые волосы. Собрав Грише вещмешок, они присели на дорожку.
- Полюшка ты не плачь родная. Сама ведь говорила, что всё сообразуется. Ты обещай мне что не будешь плакать, обещай. Я вернусь моя хорошая, я вернусь…
У Поли уже не было слёз только сердце тихонько кровоточило в её груди. Прошло два месяца. Гриша писал, что на фронте всё изменилось. Что они бьют немцев, гонят их на запад. Писал, что скоро войне конец, но потом как отрубило... ни единого письмеца, ни строчки. Поля не могла ночью заснуть. Утром поднималась вся разбитая. Она очень исхудала, почти ничего не ела.
- Почему не пишешь родной? Что случилось? – плакала ночами Поля…
Как – то ночью Полина услышала шум в горнице, осторожно встав с постели она подошла к двери. Её мама, Настасья, встав на колени жарко молилась о здравии зятя. Перед ней на сундуке стоял небольшой медный крест и чадящая керосиновая лампа. До этого Поля никогда не видела, чтобы мама молилась о ком – либо. Здесь же она отчетливо слышала:
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя,..
…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь
Спаси Господи раба твово Григория, защити и сохрани его…
Но как бы не молилась тёща о зяте, сколь б жена не плакала, но писем не было…
Наступил август. В воздухе стоял ядреный запах от терпкой огородины и слегка подсыхающей листвы. Невесомые паутинки крутились в воздухе, а в высоком голубом небе кружили птицы, ставшие на крыло. Совсем скоро они полетят из гостеприимной Сибири в далёкие тёплые страны, а дети вернутся в стены родных школ. Казалось бы, жизнь продолжается и наши войска гонят немцев с родной землицы, но война ещё не окончилась и всё также не было писем от Григория…
- Наташк, а тебе Павел пишет? – в сотый раз спрашивала Поля у подруги.
- Пишет, а как же…
- А чо пишет – то?..
- Пишет, что немчуру бьют, что домой хочет. Что по мне и детям соскучал. А чо ты Поль, а? Ты чо Полька ревешь – то, а? Чо ревешь – то спрашаю?!
- Дык Гришенька то мой не пишет совсем! Вот уж скока времени ни письмеца, ни строчки! Наверно побили его там!..
- Ты чо несёшь – то Поль?! Как побили? Ты при своём уме так – то говорить! Помнишь, когда он ранетый - то лежал, полгода писем не было! Ну ты и дуреха!.. Живой твой Гриша, живой, напишет вскорости.
- Ой Наташк не могу я боле терпеть. Совсем ума лишаюсь. Лежу ночами и с им говорю. Вот, не поверишь… Вот прямо… Вот как с тобой счас разговор веду. О детях ему рассказываю, о себе, о мамке., а он как будто глядит на меня и всё понимат, слышь Наташк?!
- Ты девка гляко чо удумала? Ума она лишится! Совсем чоли очумела? У тя дети, мамка! У тя хоть мамка есть, - Наталья захлюпала носом. - А я вот одна с дитями - то, как перст, мене чо теперь тоже ума лишатся! Ты это гляди Полька!.. Раскисла она, сил у ей нет! А други бабы как, а?!..
- Дык я понимаю Натах, всё понимаю… Но чо делать - то мене?! Я уж и пить, и есть не могу, всё про курву эту больничну думаю. Гадина, истая гадина!.. И как токо ея ноги носят? Совести у ей вовсе что ль нет?!
- Там иде у ей совесть была чота друго выросло. Не думай ты о ей, придёт и к ней расплата…
- Наташк, я тута ночью встала, а мамка молится. Ни разу не видАла, чоб она молилась. За здоровье Гришенькино молилась, да за меня с детями. Хотела было подойти, но не решилась…Ушла к себе и до утра в подушку выла.
Молодые женщины, обнявшись, враз захлюпали носами. И каждая думала о своей доле, о своих переживаниях. Постепенно успокаиваясь они уже чуть веселее смотрели на жизнь. Первой в себя пришла Наталья.
- Польк, а ты Катю Баранчикову знашь?
- Это ту, чо по Садовой живёт?
- По Садовой, по Садовой… К ей бабы гадать бегают да деток лечить ходют. Кому огонник заговорит, кому грыжу загрызёт, спужатых на воск выливат. Я Зойку свою до ней как – то водила. Спужалась девчонка Устиновской собаки, леший ту побери, ночами вскакавать стала, да реветь от всего, вот и сводила…
- Ну и как? Помогло девке – то?
- Да ничо навроде, ночами спит покуда. А то бывало бежит до мене. Я ей грю ты чо Зоюшка, а она мол страшно мене мама... Вот и тебе можа до Кати сходить? Солдатки - то часто к ней шмыгают.
- Боюсь я чота Наташк, можа и ты со мной, а?
- Хорошо, давай завтрева ввечеру сходим... Сёдни никак не могу, бельишко замочила простирнуть надобно. А вот завтрева обязательно пойдём.
На следующий день, а это была пятница, подруги отправились к Катерине.
- Чо сказать - то ей надобно, а Натах?
- Ну чо ты такая всполохнутая Полька?! Придём к ей я сама всё и обскажу. Да и чо там говорить – то, все за энтим к ней ходют.
…в ограде у Катерины было пусто. Ни тебе собаки, ни сараюшки какой, сплошная дернина. Маленький кособокий домишко одинокой пупочкой торчал посередь двора. Молодые женщины робко открыли косую калитку, неспешно подошли к старенькому крылечку и остановились как вкопанные. На крыльце развалился большущий черный котище и своим телом подпирал входную дверь.
- А ентот откель здеся взялси, - в голос спросила Наталья. – А ну – ка брысь отседова, ишь разлёгси!
Но кот даже не шевельнулся лишь облил подруг холодом своих разноцветных глаз. И ведь действительно было на что посмотреть…Правый глаз у кота был ярко-зелёного цвета, а второй - ярко-синего и смотрел он этими своими глазами так пронзительно как бы оценивая: «Я - то тут – свой, а вот вы за каким лядом приволоклись?!».
- А Катерина - то дома ли. Можа ушла куда? - робко спросила Поля у подружки.
Ну если кот и произвёл впечатление, то только на Полину, Наталья же мимоходом отодвинула кота в сторону.
- Можа и ушла, - ответила она, - счас проверим. Катерина ты дома аль нет?! - громко произнесла Наталья, открывая входную дверь избы.
– Дома касаточки, дома, - ответила им хозяйка. – Заходьте.
- А мы до тебя, - произнесла Наталья, проходя и усаживаясь на колченогий табурет, - Вот погадать пришли да может ты еще чо - нибудь нам скажешь.
- Ага, ага девоньки., не вы первые, не вы последние кто до мене идёт. На мужиков погадать пришли… Не пишут давно али ещЕ кака друга нужда? - Катерина близоруко всматривалась в лица своих гостей.
- Слышь девонька, а тя знаю, - обратилась хозяйка к Полине. – Ты Лисёнкиных дочкА будешь, так грю, аль нет?..
- Да Катя, моя мать Лисёнкина Настасья с Воронова мы.
- Да знаю я, знаю... Табе моя бабка Акулина лечила на ноги подымала, я ещЕ девкой тады была… Она сказывала ты уж в могиле одной ногой стояла.
- Неужто у Акулины были дети?!
- У ей самой - то не было она мово деда родна сестра. А так как ей Господь деток не дАл, то она меня с малолетства своим премудростям научала. Я конешным делом учиться – то не хотела, но бабка сказала мол всегда на хлеб сабе заробишь, да и людЯм облегчение сделашь. Уж потом, когда она представилась, кака – то сила во мне появилась. Вот живу хлеб жую людЯм помогаю... Так с Панкратием вдвоём и проживам.
Подруги дружно закрутили головами, мол какой – то здесь Панкратий есть, а они и не поздоровкались даже.
- А мужик – то твой до ветру чоли пошел, не увидели мы его.
- Как так не видАли, ведь мимо ево шли, - хозяйка звонко рассмеялась. - Панкратий - это кот мой. Уж такой хозяин, такой хозяин не всякого до двора пустит, но ежели ещЕ поймЕт, что по худому делу пришли тады берегись!
… Ко мне, уж чичас и не вспомню… толи в январе, толи в феврале одна краля по темну пришкрёблась. Разодета в пух и прах!.. Ну и давай сказывать мне, помоги мол Катерина бабу одну в могилу свесть я мол табе не обижу. Чо хошь мол проси, хошь кольцо золотО, хошь серьги, хошь продуктами возьми только всподмогни. Мол разлучница она моя, мужика со двора увела. Мол ни кожи, ни рожи, а в полюбовницы лезет...
Я ей толкую мол не по моей это части, никогда энтим не занималась, грех великий мол такое сотворять - то… Но она и давай мене страшать, мол сгною на чижолых работах. А чо мене боятся - то, и так весь хрип на чугунке надорвала, да застудилась. Покрутика день - деньской костыли на шпалах, не возрадуешьси!
Можа и ушла бы она так, по – хорошему, но тут Панкратий мой заявилси. Три дни где – то шаталси и вот те пожалуйте… Из дыры, что у печки, вылазит грязный как чорт и к мадаме этой. Та как заверешит с испугу – то, а ему мало энтово… ЕщЕ и в бурки ей белые вцепилси, еле – ели отодрала от ей кота – то. Ну та дура не будь ноги в охапку и пулей с избы.
Женщины дружно рассмеялись. Хотя все поняли, что за мадама такая приходила сюда к Катерине. Отсмеявшись Поля заглядывая в глаза хозяйки спросила:
- Катя, а ты можешь мне на мужа погадать писем от него давно нет. Не знаю живой ли!
- Отчего ж не мочь, - могу, - просто ответила Катерина. - На бобах гадать буду.
Тяжело поднявшись с лавки, ведунья прошла к печи и вынула из печурки небольшой полотняный мешочек.
- Сорок один боб здеся, - сказала она, высыпая бобы на стол, - чичас я их вот эдак поделю и погляжу чо там… Разделив бобы Катерина взяла одну часть в руки и отсчитывая по четыре боба раскладывала их на столешнице в маленькие кучки пока не остался один боб. Она положила его в первую линию. Затем поступила также и со второй, и с третьей частью бобов. Раскладывая бобы знахарка что – то шептала про себя. Лицо её раскраснелось, глаза сияли.
- Жив твой голубок, - наконец произнесла она. – Жив! Тока пока чота не получатся у ево написать табе.
Поля почти прокричала:
- Неужто в плену?!..
- Не - е, девка, не пленённый он, ранетый только шибко. Ранетый в руки поэтому и не пишет. Ты жди… Придёт тебе скоро весточка, жди, - добавила Катерина.
Наклонившись над столом Поля тихо заплакала.
- Жив значит родной, жив… Как сердце – то по нему стосковалось, как душенька – то изболелась…
- А вот и бабка припожаловала, - как бы невпопад произнесла хозяйка.
- Кака така бабка, ты чо Катюха, - спросила Наталья.
- Как кака, Акулина пришла...
- Ты чо Кать, тово чоли? – покрутила пальцем у виска Натаха.
Катерина рассмеялась.
-Чо бабуля на кресницу свою взглянуть зашла, - в воздух произнесла Катя. – Да вы чо девки всполОхнулись - то! Она часто к мене заходит...
И тут, неожиданно, Полина почувствовала, как запахло летом и луговыми травами, озерной водой и водяными лилиями, пахло свежескошенным сеном и белым хлебом... Поля увидела Акулину та тихой, бесплотной тенью приближалась к ней.
- Бабушка, ты как здесь, - произнесла молодая женщина.
- Да вот зашла на табе взглЯнуть. Да ты не бойси, ведь худова я табе не сделаю.
- Я и не боюсь тебя. Только как ты узнала, что я здесь?
- А усё о табе милая знаю. Боле того молвлю о том, что, жив твой Григорий, - живёхонек, тока подлечиться ему надоть. Пока не может он сам написать - то, руки у него изранетые. Ну ни чо, ни чо., главное живой возвернётся он к табе ты жди тока, жди…
- Жду бабушка, жду…
- А жизня у табе милая длинная будет. Многа харошева будет, ну и, много всякова - разнова выпадет. Ты еще и правнуков девка понянчишь, покачашь…
… Поля очнулась, лежа на кровати. Перед ней столбом застыла Наталья.
- Ты чо это Полька, - с глазами полными слёз произнесла подруга, - ты чо помирать надумала чоли?
- Нет Наташк, я теперь долго жить буду, и Гриша скоро возвернётся. Бабушка так сказала...
- Ты чо несёшь – то Поль, кака така бабушка?!
- Да ничо Наташ, ничо… Счас домой пойдём. Всё хорошо.
Тепло распрощавшись с Катериной женщины пошли по домам. Попив чаю с мамой Полины Наталья ушла к себе. По дороге она ворчала:
- Вот вечно я из – за Польки в каку – то оказию влезу. Но ворчала она большей частью по привычке радуясь за свою любимую подругу.
Через неделю Полина получила весточку от мужа. Его собрат по несчастью, лежавший с ним в одном госпитале, писал о том, что пока Григорий писать сам не может, но вскорости он поправится и уже полностью будет комиссован по ранениям. Так что пусть жена не волнуется. Всё у Гриши хорошо.
Где – то через месяц Григорий вернётся домой и его близкие узнают о том, что он был ранен осколками снаряда в руки. Ранение было тяжелым и даже хотели делать ампутацию, но слава Богу обошлось. В дальнейшем Григорий даже сможет писать правой рукой, но придерживая её левой.
Вера Иосифовна уедет в Новосибирск где удачно выйдет замуж. И проживёт долгую и весьма обеспеченную жизнь. Военком Петрович всё же уйдёт на фронт и вернётся оттуда полным инвалидом. Наталья в сорок пятом встретит своего Павла, тот пройдёт войну без единой царапины. А пока идёт война, но жизнь продолжается…
Хочешь верь, хочешь нет. А так и было!
Канск - Тайшет, март 2021г.