— Благослови меня, Владыка! —
сурово молвил царь.
Икон потемневшие лики,
Резной, с позолотой, алтарь
В огромном сумрачном храме.
И свечи, с треском горя,
В пахучем кадильном тумане
Отражались в зрачках царя.
Храня безмятежность духа,
Решившись нести свой крест,
Святитель ответствовал глухо,
Подняв указующий перст:
— К чему монашье обличье
Тебе и всем твоим псам?
Ты, верно, забыл о приличье,
С балаганом войдя во храм?
Разве, надевши рясы,
Вы прекратили разбой?
В бесчинной жизни погрязли
Ты и те, кто с тобой!
Как лютые звери мяса,
Алкают чужого добра,
В хмелю опричного пляса
Дьявольских дел мастера.
Кровь убиенных каплет
С царских проклятых рук,
Чей двор еще не разграблен?
В чей дом не вселился испуг?
Чем сердце твое веселится,
Когда пред лицом твоим
Несчастный молит о виселице,
Кромешною пыткой томим?
Разве на то поставлен
Русской земли государь,
Чтоб был осквернен, окровавлен
И трон, и Божий алтарь?
Тобой покаянье не явлено,
Не убоялся ты зла,
Дела твои окаянные
Есть против Бога хула.
Когда успокоишь смятенье
В сердце и в духе своем,
Будет благословенье.
Вот тебе слово мое, —
так молвил в ответ святитель,
Он страшный свой знал удел.
Но слышал его Спаситель,
И в душу ему глядел.